Елена Чегурова
Здесь всё как в детективе: Елена Чегурова едет на дачу к композитору Борису Клюзнеру, чтобы навестить его, как они заранее договаривались. По прибытии в поселок Комарове, расположенный неподалеку от С-Петербурга, она видит, что дача ее друга опечатана милицией: «Не входить! Опечатано милицией по происшествию». В милиции сообщают, что Клюзнер умер.
Елена идет на кладбище и находит там на могиле записку, прижатую камнем, из которой она узнает, что должна срочно заняться поисками завещания, оставленного музыкантом на ее имя, иначе оно может исчезнуть. И действительно, на даче на столе лежит конверт, на котором рукой Клюзнера написано: «Мое завещание», однако конверт пуст. Елена связывается по телефону с женщиной, оставившей ей эту записку и обещавшей свою помощь, а затем едет к ней в Москву. Ею оказывается ни много, ни мало сама Софья Губайдулина, ныне всеми признанный русский композитор. Оказывается, она была дружна с Клюзнером и провожала его в Москве в его последнюю поездку в Петербург. На вокзале он и сказал ей о своем завещании и о своих опасениях по поводу него.
Далее следует полная нервотрепки «маленькая война» с советскими властями. «Одиссея» Елены по различным инстанциям приводит ее наконец в нотариальный отдел Министерства юстиции и в Союз композиторов. И завещание (его второй оригинальный экземпляр) чудесным образом всплывает в одной из маленьких нотариальных контор города Москвы. Елена первой находит его и становится законной наследницей архива композитора и его дачи в Комарове. Но прежде чем оформить всё официально, ей пришлось выдержать допросы и запугивания властей. Дача подвергается нападению неизвестных лиц и разгрому, но, к счастью, архив не найден.
У Елены остается чемодан с нотами, частично забытыми и очень разнообразными по содержанию. Клюзнер писал симфонии и концерты — ни одного незначительного произведения. Многое было издано и исполнено именитыми оркестрами и дирижерами, остальное лежало в рукописях. Елена Чегурова осознает, что нужно сделать, чтобы рукописи не пропали. Она прилагает неимоверные усилия, чтобы напечатали то, что, как в сказке о Спящей красавице погружено в заколдованный сон.
Однажды ее посетила студентка Симоне Ягьелла, которая училась на юридическом факультете в Карлсруэ. Елена рассказала ей всю эту «жуткую» историю. Находясь под большим впечатлением от услышанного, девушка поведала ее генеральному музыкальному директору Кацуми Оно в Карлсруэ. Тот, в свою очередь, просмотрел партитуры и манускрипты и пришел к заключению, как и другие специалисты, что музыка Клюзнера ни в коем случае не является второклассной, что это, без сомнения, высококачественная по своему содержанию музыка. Быстро намечен план: одно из забытых произведений должно быть исполнено в Карлсруэ. И вот: в шестом симфоническом концерте сезона (завтра в 11 часов и в понедельник в 20 часов) Баденский симфонический оркестр исполняет вариации «Рококо» П. Чайковского, третью симфонию С. Рахманинова и вторую симфонию Б. Клюзнера (впервые в Германии).
Ульрих Хартман
Когда мы с ним уже познакомились, он играл мне свои сочинения, и довоенные, то, что он писал еще, будучи студентом, и последние сочинения, и я понял, что я познакомился с выдающимся композитором, композитором исключительной индивидуальности, непохожим ни на кого, который шел своим путем.
Он вообще был очень одинокий человек в жизни, очень замкнутый, не очень близко к себе подпускал людей, очень с большим разбором. Зато, когда уже он находил человека, близкого ему, то он, я это чувствовал, что ему было очень нужно открыть всё, что у него внутри накопилось: и музыкально, и вообще…
Он был очень эрудирован! Как он знал поэзию! Какая у него была библиотека!..
Я считаю, что Борису Лазаревичу очень повезло с исполнителями, потому что его произведения исполнялись выдающимися, лучшими исполнителями, которые были у нас в то время. Ну, не надо говорить о том, что такое Евгений Александрович Мравинский, и не надо говорить о том, что он играл очень мало советской музыки.
Он играл Шостаковича, это всем известно, и вот, как я вспоминаю, Владимира Николаевича Салманова и Бориса Лазаревича Клюзнера. Он сыграл его первую симфонию, потом он исполнил вторую симфонию Бориса Лазаревича. Это были, на мой взгляд, событийные концерты, очень яркие, проходившие с большим успехом.
Хочу вспомнить замечательного, просто, на мой взгляд, гениального скрипача Михаила Ваймана. Незабываемое впечатление от исполнения Михаилом Вайманом скрипичной сонаты Бориса Лазаревича у меня осталось!
Затем Борис Лазаревич написал скрипичный концерт, который тоже исполнил Михаил Вайман. Его первым исполнителем был Михаил Вайман, он для него специально писал.
Очень яркое произведение!
И после этого он написал концерт для двух скрипок с оркестром. Вначале он писал для скрипки и виолончели, двойной концерт такой. Но потом он долго ждал исполнения, должны были играть Вайман и Ростропович. Но Ростропович так тянул это дело, никак не мог взяться, он был очень занят. И тогда Борис Лазаревич, он же был такой, с характером человек, он решил: «Ах, так…», и переписал весь концерт для двух скрипок с оркестром. И вот в этом уже варианте его блестяще исполнили Вайман и Гутников. Борис Гутников — замечательный скрипач.
В камерной музыке Борис Лазаревич написал фортепианную сонату и тоже нашел замечательную исполнительницу, это Татьяна Николаева. Я считаю ее одной из самых ярких наших пианисток.
Так что здесь (с исполнителями) Борису Лазаревичу, по-моему, везло.
Но что значит везло? Просто музыка была замечательная. Если б музыка была средняя или неинтересная, то такие исполнители не стали бы ее исполнять.
…Но очень жалко, что у нас как-то вот так человек умирает, и его забывают.
Вениамин Баснер
(расшифровка интервью из телепрограммы «Пятое колесо, 1989 г.)
…Раздался звонок, очень тревожный звонок Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который в это время приехал в Репино…и вопрос: «Боря, Вы не знаете, как себя чувствует Борис Лазаревич Клюзнер?»
Я сразу позвонил в Музфонд, и мне сказали, что он только что умер.
Вот, и на мою долю выпала такая грустная миссия, сообщить об этом Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, который очень тяжело переживал эту кончину своего, действительно, друга и одного из любимых композиторов. Но, как известно, и сам Дмитрий Дмитриевич умер 9 августа этого же года. Вот так одновременно мы потеряли двух огромных художников…
В этом году (1989) Клюзнеру было бы 80 лет, он 1909 г. р. Я, к сожалению, Бориса Лазаревича знал не очень долго и не очень много… Но встречи и его музыка оставили неизгладимое впечатление. Я музыку его помню и люблю всю жизнь!
Ну, я вспоминаю премьеру Второй симфонии, это удивительное сочинение.
И третью симфонию, довольно страшное сочинение, с хором на японские стихи, сочинение, которое кончается просто всемирной катастрофой. Очень актуальное сочинение, которое вот почему-то вот не играется, не играется, не играется…
Третью симфонию я помню очень хорошо. Он сам играл на рояле, и сам пел, удивительно выразительно, экспрессивно.
Я вспоминаю, наше знакомство произошло, когда я был еще совсем юн, мне едва ли не 15 лет было. Я учился тогда в Музыкальном училище.
Он (Борис Лазаревич) очень любил, действительно не то чтоб преподавать, а вот как-то наставлять, говорить, объяснять.
Помню, я получил из его рук вот эти восемь романсов на стихи английских и бельгийских поэтов: это Бёрнс, Вордсворт, Китс, Шелли и Верхарн.
Это музыка удивительно достойная какая-то!
Это, кстати, было время, когда в зенит славы вошел знаменитый цикл Свиридова на стихи Роберта Бёрнса. И вот я считаю, романсы Бориса Лазаревича на английскую и бельгийскую поэзию, ну как принято говорить, вполне конкурентоспособны с этим действительно выдающимся сочинением Свиридова, а во многих качествах своих они даже тоньше, а может быть, даже глубже.
Какая-то удивительная музыка, интеллигентная, это очень высокая петербургская интеллигентность.
Только великий художник, по-моему, мог написать одним штрихом такой образ — «Грустила птица» на стихи Шелли. Удивительная пластика, изящество!
Такая вот музыка! Я ее страшно люблю. И замечателен романс «Кукушка». Сколько лет прошло, а эта музыка во мне живет. И я считаю себя во многом учеником Бориса Лазаревича.
При такой какой-то грустной задумчивости его творчества, он (Борис Лазаревич) был очень остроумный человек и даже веселый. Я помню, как я в восхищении говорил о «Манфреде» Чайковского: «Вот тема феи, посмотрите, какая прекрасная». А он говорит: «Ну, какая-то такая сельскохозяйственная фея немножечко!» А надо помнить, что это было время, когда были такие фильмы, как «Кубанские казаки», где действительно воспевалось несуществующее изобилие нашей Родины. Это было очень смешно и, в общем-то, правильно. Хотя я продолжаю любить эту музыку.
Ну, вот еще помню, как он говорил: «Боря, не будьте чистоплюем, не брезгуйте писать музыку в кино, это очень выгодно: бум — рубль, бум — два! Занимайтесь этим, ничего нет в этом позорного, зазорного».
Я уверен, что настоящее творчество, такое, каковым является творчество Клюзнера, оно не исчезает. Позабыли — вспомнят!
Он такой современный. Он опередил свое время просто.
Я уверен, что судьба его творчества очень светлая.
Борис Тищенко
(расшифровка интервью из телепрограммы «Пятое колесо, 1989 г.)
Джабраил Хаупа, кабардинский композитор, ученик и друг Б. Л. Клюзнера:
«Борис Лазаревич разъял для меня атомы музыки, я у него прошел, что не успел в консерватории».
Валерий Гаврилин, композитор, (из письма к Джабраилу Хаупе, февраль 1984 года):
«Борис Лазаревич (Клюзнер) милый, великий человек… Так до боли его не хватает, с каждым днем всё больше и больше, особенно сейчас, когда наша музыкальная жизнь становится всё более ложной и безнравственной. Так не хватает его мудрого слова, совета. Но есть что-то удивительное и магическое в том, что и после смерти своей он сделал, как и всегда при жизни, доброе дело — столкнул нас с Вами».