Глава 9ПРИВИДЕНИЕ ПРАБАБУШКИНОЙ КРОВАТИ
Учреждение находилось накануне ликвидации. Лишь спустя некоторое время Сарториус понял, что предназначение к ликвидации иногда может оказаться наиболее прочным, даже обреченным на вечное существование. Это учреждение находилось в Старом Гостином дворе на антресолях, где некогда хранились товары, боящиеся сырости. Лестница из того учреждения спускалась вниз — в каменную галерею, окружавшую весь старинный торговый двор.
По обыкновению, тащившие кроватную раму с сеткою Толик с Мотылем уложили ношу свою на пустые ящики и уселись посередке, а Абгарка с карликом примостились по бокам. То были предполучечные дни маленьких кружек, на большие денег не хватало. Абгарка вместе с Толиком должен был смонтировать несомую сетку вместо забракованной заказчиком, карлик нес документацию в затертой картонной папке с одним оборванным шнурком-завязкою. А Мотыля взяли с собой в качестве носильщика (к тому же заказчик в соответствии с договоренностью с начальством кроватного цеха должен был бартерно выдать ему новый большой совок для стружки и мусора, а может, и метлу); к тому же, карлик обожал таскаться вместе с двухметровым (ну, разве что чуть больше) Мотылем, они хорошо оттеняли друг друга, карлик приходился мусорщику-разнорабочему в аккурат по колено, ну, разве что чуть выше; неординарность их пары способствовала успеху всякого щекотливого дела, вроде нынешнего, с заменою бракованной сетки.
— Что это у тебя, Абгарка, такой вид озабоченный? — спросил завсегдатай, смущавший впервые видящих его лысиной, бородкой клинышком и усами, придававшими ему сходство с вождем. — Не собираются ли вашу кроватно-металлическую богадельню закрыть?
— Ее, уважаемый, — сказал Толик, улыбаясь неподражаемой обаятельной улыбкою своею, — еще с довоенных времен закрыть собираются. Я думаю, ее еще лет сто будут закрывать. Ну, или около того. Абгарка просто привидение прабабушкиной кровати намедни опять лицезрел.
— Что же это за привидение? — спросил Бихтер. — И где же вам, Абгар, вашей прабабушки кровать является? Неужто в вашей коммуналке?
— Прабабушка не моя, — пояснил Абгарка, — а одного нашего сотрудника. Мы сначала не знали, чья это кровать. Теперь знаем. Является прямо посередине двора, в самой что ни на есть середке Никольского рынка.
— В центре. — подтвердил карлик.
— Ее только вы видите? — осведомился Бихтер.
— Нет, не только, — помотал головою Абгарка. — Все, кто в этот момент на фабрике в наличии, видят, как явление ее является.
— Часто является? — спросил завсегдатай-вождь.
— Как когда.
— И какая же она, эта кровать?
— Белая… — отвечал Абгарка упавшим голосом; слезы стояли в глазах его.
— Что же так из-за кровати переживать? — подозрительно спросил вождь, начисто лишенный страхов, комплексов и предрассудков и думавший, что обладатели оных его попросту разыгрывают.
— Страшно! — воскликнул Абгарка. — Всякий раз, как вижу, дрожмя дрожу, всё думаю — к чему она опять показалась? К несчастью какому? Не умрет ли кто? Не подорожание ли будет? Не метеорит ли упадет? Вдруг посадят кого? Да и трепет от нее по жилам у меня идет, так ни на что она не похожа, как корабль инопланетный!
Толик иногда давал ему почитать фантастические рассказы, производившие на Абгарку настолько сильное впечатление, что ни один из них дочитать до конца он не смел.
— Наш двор, — объяснил Бихтеру Толик, — не сказать чтобы образец порядка и чистоты. Где тара, где заготовки, где стружка невывезенная, где старые станки стоят крупповские, выбросить жалко, починить некому, а где просто мощение исчезло, осенью и весной грязища непролазная. И вот в самом эпицентре этого дела стала являться большущая, сияющая, никелированная, с шарами зеркальными по краям спинок, с шариками наподобие шарикоподшипников, трубки под шарами и шариками сверкают, на четырех ртутно-серебристых ножках четыре сдвоенных колесика, две огромадных подушки белее снега под еще более белой полупрозрачной накидкою с бахромкою, белое на белом, покрывало кроватное белоснежное, по периметру с вышивкой ришелье. И все, кто где стоит, отовсюду ее, кровать прабабушкину, видят, со двора ли, с антресолей ли, где цеха с мастерскими, кто крышу латает — тот с крыши, кто трубы в подвале варит — из подвала, кто на галерею вышел — с галереи, кто в ворота вошел — от ворот.
— Я ее как-то раз, — всхлипнул Абгарка, — затылком увидел. Ухожу, к воротам подошел — мурашки по затылку пошли, обмер, понял: она! — оглянулся, а она уж посреди двора стоит.
— Точно айсберг, — молвил, кивая, карлик. — А потом правнук отыскался, к нам на работу поступил, увидел, ахнул, да и стал нам про нее рассказывать. Женщина она была рукодельная, кружева плела, белое обожала, дружила с одной белошвейкою. Детей у нее было ни мало ни много шестеро. Мужа обожала и уважала, во всем его слушалась, помогала, не перечила; вот единственно, в чем воспротивилась, — не захотела часов, им купленных, в спальне-гостиной, где стояла кровать (ныне привидение) держать. Прадедушка не стал с ней препираться, повесили часы в комнате младшей дочери, вот той они нравились, циферблат эмалевый, цифры римские, маятник сияющий за стеклом гуляет туда-сюда, золотом поблескивает. А прабабушка время определяла, с одной стороны, по тому, сколько масла в зеленой лампадке сгорело, насколько свечка ночная укоротилась, а с другой стороны, по никелированным шарам своей кровати; по тому, на который шар солнечные лучи из разных окон падают, лунный свет на каком мерцает, узнавала она, который час. Ходили слухи, что, глядя на эти шары, она и будущее могла предсказать.
— Будущее! — горестно выкрикнул Абгарка, вытирая глаза рукавом.
Подошедший к ларьку фотограф Светозаров, выслушав рассказ карлика, спросил:
— Неужели опять кровать видели?!
— Видели, — сказал Мотыль. — Белая. Очень белая. Большая. Блестит. Шарами блестит.
— Ведь это мираж! — воскликнул Светозаров. — Местный, редчайший. Сколько раз караулил, не показалась она мне. И ночевал на галерее белой ночью, и к грозе приход свой подгадывал, и к равноденствию, и к солнцестоянию — не угадать. Какое невезение. Какое невезение. Не понимаю системы явления.
— Ведь это не система, — сказал Абгарка убежденно. — Это прабабушкина кровать.
— Может, она к годовщинам наводнений показывается? — предположил Толик. — Надо по календарю проверить, о наводнениях старых справки навести. В своих календарях я кроватные дни помечал, календари старые с заметками храню; я погляжу.
Светозаров на четырех клочках газетных полей написал свой номер телефона, раздал клочки фабричным.
— Я ведь здесь недалеко, добегу, только позвоните. А долго мираж кровати удерживается?
— Не знаем, — отвечали очевидцы квартетом.
И карлик пояснил:
— Когда она является, мы словно обмираем, долго ли стояли, на нее глядя, неясно, то ли пять минут, то ли сто двадцать.
— По часам не проверяли? — не унимался фотограф.
— У нас часов нет, — сказали Абгарка и Мотыль дуэтом.
Толик головой покачал:
— Часы вразнобой время показывают в кроватный момент, как в Бермудском треугольнике. У кого сколько.
— Как часам верить? — сказал карлик. — По моим вроде как пяти минут не прошло, а стояли-то долго, ноги затекли, солнце со двора уйти успело.
Глава 10САД СЕН-ЖЕРМЕН
Этот пронизанный прохладной небесной голубизной сад, мягкие солнечные блики на траве и листьях…
После дождичка небеса просторны,
голубей вода, зеленее медь.
В городском саду флейты да валторны,
капельмейстеру хочется взлететь.
— Скажи, куда девается всё? Микрокосм дома детства, например игрушки, предметы, воздух искрящийся, тени, звуки, запаховкус, цветосвет, волны бреда на стенке у кровати в дни кори? Пространства чувств, бульвары ощущений, площади ожиданий? Ведь они потом снятся нам, словно мы не просто вспоминаем, а отчасти оказываемся там, словно видим внутренним взором, когда не мешает внешний. Может, утерянное перемещено в чистилище, в его пограничную область? И где-то, на том что ли свете, стоит домишко бабушки с дедушкой. Как в «Синей птице» Метерлинка. Даже детали реквизита мирского, сопутствующие, скажем, первой любви, пропадают, растворяются, будто их кто украл, своровал, стырил. Куда девается чувство страницы приворожившей нас книги? Оно не пейзаж, о котором читаешь, не геометрия строчек — что-то иное. А внезапный приступ аппетита, посещающий при чтении восточной сказки о нищем водоносе, о доставшейся ему в окраинной чайхане лепешке? Синий воздух воздушных литературных замков, жюль-верновские волны, сокровищница калифа, где среди кувшинов, осыпанных изумрудами и рубинами, прячутся туфли Маленького Мука? Странно, что комната умершего человека меняется совершенно, абсолютно, хотя вроде мебель на месте, ничего не вынесли, не внесли. Куда девается наш детский почерк? Люди подражают сим исчезновениям, абсансам, аннигиляциям, убивают себе подобных, взрывают церкви, дома, разбирают жизнеспособные старые строения, сводят на нет леса, — но действия людские тупо механические, злые шалости автоматов; я не о том. Даже смена моды на моду — жалкое подражание вселенским пропажам, волшебным, инопланетным, непонятным, сдвигам существующих и несуществующих времен. Геннадий Гор рассказал мне — мы сидели на веранде его комаровской дачи в двух шагах от моей стройки — про одну вещь Платонова, в ней сын через много лет возвращается к дому детства у озера, находит на озере закрепленную в камнях удочку давно умершего отца, на крючке которой бьется рыбка. Но мы пришли.
Арка серого дома времен расцвета петербургского модерна состояла из трех арок: центральной большой, двух маленьких боковых, чьи проходы отделялись от главной — проезжей