– Что-то случилось?
– Заболела одна из служанок, горничная Сара. Ричард просил меня послать за доктором.
– Понятно. И что с ней?
– Она пожаловалась на головную боль, а сейчас у нее лихорадка. Бредит, зовет свою мать.
– Тогда пошлите за ее матерью. Или, может быть, ее саму лучше отправить домой?
– Полагаю, так будет лучше всего, сразу после осмотра врача. На тот случай, если у нее что-то заразное.
Я задумчиво нахмурилась. На меня обрушилось сразу слишком много удручающих событий, учитывая странные поставки в Бартон, внезапную болезнь служанки, связь Алисы с Дивайсами и пропажу моего рубинового ожерелья. За один сегодняшний день произошло больше событий, чем за целый год.
– Утром она выглядела здоровой, – задумчиво произнесла я, вспомнив, как она выступила на устроенном Ричардом собрании домочадцев.
Потом мне вспомнилось раскрасневшееся лицо Алисы, ее суровый пристальный взгляд, и меня охватило отчаяние. Я мысленно вознесла Господу молитву, умоляя отвести от нашего дома любую лихорадку или прочие смертельные опасности.
За дверью темнел холодный коридор, а в кабинете Джеймса довольно тепло. У меня не было ни малейшего желания совершать сейчас двадцатимильную прогулку на лошади, но, очевидно, придется.
– Джеймс, окажите мне две услуги: приведите к крыльцу мою оседланную лошадь, а позже передайте Ричарду мое сообщение.
– Но господин должен вернуться с минуты на минуту…
– Сообщите ему следующее: я еду в Колн, где сниму комнату на постоялом дворе, и поживу там пару дней, заодно постараюсь убедить Алису продолжить заботиться о моем здоровье.
Он изумленно взглянул на меня.
– Но, госпожа…
– Полагаю, что Ричард весьма неудачно попытался разобраться с пропажей ожерелья. Он унизил наших преданных слуг. Вы ведь и сами понимаете. Однако, разумеется, не стоит ему это передавать. Боюсь, его выступление будет стоить мне опытной повитухи, а ведь я ей доверяла, и она мне очень нравилась, в итоге же теперь некому будет помочь мне выносить ребенка. Передайте ему то, что вам покажется удобным. На самом деле Джеймс, мне невыносимо сейчас видеть своего мужа как раз из-за того, как он обошелся со слугами. Все вы преданны нам и дороги мне, но я надеюсь, вы не будете дурно думать о нем. Я уезжаю из Готорпа именно потому, что очень расстроена. Прошу, передайте ему, чтобы не вздумал ехать за мной, я сама, скорее всего, вернусь утром.
Нерешительно помедлив, он энергично кивнул.
– Слушаюсь, госпожа.
Я развернулась, вышла в коридор, а потом, словно вдруг что-то вспомнив, чуть повернула голову, надеясь, что мое скрытое в темноте лицо не выдаст моих чувств.
– Ах, кстати, Джеймс! – воскликнула я. – Как у нас дела в Бартоне? Все в порядке?
Его лицо мгновенно вытянулось и посерело. Более явного ответа я не могла и желать. Он несколько раз пытался что-то вымолвить, открывая и закрывая рот, точно полудохлая рыба, а я спокойно ждала.
– Госпожа, может, вам надо что-то привезти оттуда? – наконец, запинаясь, вымолвил он. – Дом-то заперт уже…
– Четыре года, не так ли?
Его кадык дернулся, он точно подавился собственными словами.
– Да, верно…
– Прекрасно. Я иду за плащом.
Я прибыла в Бартон вскоре после наступления сумерек. Луна скрывалась за облаками и не рассеивала темноту, но мне удалось разглядеть маячившие впереди очертания громадного особняка и теплый живой свет, лившийся из какого-то окна нижнего этажа. Как бы мне хотелось никогда не возвращаться сюда… Не хотелось видеть общие покои, где жили мы с матерью. Не хотелось видеть гостиную, где мгновенно закончилось мое детство, когда моей матери вздумалось сделать меня старше. Не хотелось видеть скрипучую лестницу, высокие, теряющиеся в холодном сумраке потолки или пустую клетку, где одним зимним утром я обнаружила мою ласточку, бедняжку Сэмюеля, умершего из-за того, что его клетку оставили слишком близко к огню.
Когда я спешилась поблизости от дома, странный шорох – или вернее смутное ощущение постороннего присутствия – побудил меня повернуть голову, и справа от меня я заметила изящную тень, пробежавшую по траве. Всего лишь отливавшую шелком тень, но она вдруг остановилась, взмахнув длинным пушистым хвостом: лисица. Она замерла, застыв, точно статуя, и мы пристально взирали друг на друга, пока у меня не начало покалывать кожу. Внезапно лисица сорвалась с места и исчезла во мраке, и уже в полном одиночестве я поднялась на крыльцо, спотыкаясь о ступени и мысленно проклиная громоздкие нескладные паттены, защищавшие мои туфельки. Я раздраженно сбросила их, и они с лязгом упали.
Дверь открылась без всякого сопротивления, пропустив меня в темный холл, не освещенный факелами, и с детства знакомый холод обласкал меня прямо на пороге.
– Эгей, есть тут кто-нибудь? – крикнула я.
Я не могла – не смела – думать о том, что здесь происходит или кто расположился в помещении, где находился, как я отлично помнила, большой приемный зал. В худшем случае это мог быть какой-то нищий бродяга… или в лучшем?
Мои ноги ступали практически бесшумно. Я слышала лишь собственное прерывистое дыхание да стучавшую в ушах кровь. Выставив вперед руки и держась около стен, я шла в потемках по памяти в сторону двери, ведущей в большой зал. В голову закралась мысль, что руки мои могут коснуться кого-то тайно поджидающего меня впереди, но я постаралась отбросить ее. Пошарив руками по стене, я нащупала наконец нужную дверную ручку и потянула за нее.
Моим глазам предстало хорошо освещенное место действия. В настенных канделябрах живо горели свечи, и зеркало над камином щедро освещало зал отраженным светом. Возле этого громадного камина, насчитывавшего в ширину десять футов – как раз в его топке я любила в детстве играть, и меня бранили за испачканные в золе туфельки – сидела женщина.
Мне вдруг показалось, что я блуждаю в каком-то сне, пытаясь приблизиться к ней, но она оставалась все так же далеко. Однако, заметив меня, она поднялась с кресла. Вероятно, она была старше меня, но от силы на пару лет, ее лицо обрамляли темные, ничем не покрытые волосы. Она испуганно взглянула на меня, чем привела в недоумение, но через мгновение оно рассеялось, и мое сердце ёкнуло и замерло.
Меня мог бы испугать шум в коридоре за спиной, но не испугал, поэтому, когда в зале появился Джеймс, запыхавшийся и разгоряченный после бешеной скачки из Готорпа, я едва удостоила его вниманием. Мой взгляд притягивала теперь только стоявшая передо мной женщина, поскольку, когда она встала, то плащ упал с ее плеч. И я увидела, что у нее такой же округлившийся живот, как и у меня.
Пол покачнулся. Каменные плиты устремились ко мне, приветствуя их былую госпожу, мой мир рухнул, увлекая за собой меня саму.
Часть 2Уэстморленд (ныне Камбрия), май 1612 г.
Законы подобны паутине: маленькие мухи застревают в них, а большие – прорываются.
Глава 10
Та ночь выдалась ветреная и дождливая, Джеймс сопровождал меня до самого Готорп-холла, и, войдя в дом, я сразу поднялась в свою спальню и заперла дверь на ключ. Она оставалась запертой весь следующий день и ночь, и постепенно я привыкла к тому, что Ричард время от времени громко колотил в нее, но все мои мысли уже поглотила царившая во мне пустота. Благоразумие, Справедливость и я пребывали в ожидании, сами не понимания смысла нашего ожидания, однако к вечеру второго дня, когда я уже серьезно подумывала о необходимости разведения огня и какой-то еде, одна из горничных подошла к моей двери и сообщила, что прибыл посланец от моей матери.
Через замочную скважину я велела ей передать ему, что не желаю никого видеть, а когда она вернулась, то уже более страдальческим тоном представила мне какого-то мужчину.
– Госпожа Бартон, – произнес незнакомый мужской голос, – просила меня сообщить вам, что у входа в Готорп вас ожидает карета.
Я молча ждала продолжения.
– Она настаивает, чтобы карета не трогалась с места, пока вы не сядете в нее.
– Тогда она будет стоять там, пока не сгниет, – ответила я.
Мужчина смущенно прочистил горло. «Интересно, – подумала я, – кто еще там молчаливо стоит рядом с ним?»
– Госпожа Бартон приглашает вас пожить с ней в Киркби-Лонсдейл. Она подумала, что вы, возможно, захотите сменить обстановку. – Почтительно помолчав, он добавил: – Я обязан ждать здесь, пока вы не будете готовы уехать.
Я вернулась в постель и, закрывшись одеялом, покрутилась в ней довольно продолжительное время.
– Ричард, вы там? – наконец сдавленно спросила я.
– Госпожа, кроме меня, здесь никого нет, – помедлив, ответил посланец.
Неимоверным усилием воли я заставила себя опять дотащиться до двери и припала к замочной скважине. Однако увидела через нее лишь полу какого-то камзола и шпагу в ножнах на перевязи. Даже проведя в уединении больше суток, я не сумела постичь весь масштаб предательства. Оно началось с моей кровати и расползлось до самой пивоварни, посылавшей ей пиво, до кабинета, где наш преданный слуга Джеймс доверял чернильным записям любые персональные затраты. Оно добралось и до «Руки с челноком», где, как я догадывалась, Алиса и услышала о нем. Оно просочилось даже в мое прошлое, запятнав мое и без того лишенное сентиментальности детство. И это стало едва ли не самым страшным ударом: Ричард прятал любовницу в доме моего детства, он достался ему вместе с приданым в день нашего венчания, поскольку он знал, что мне никогда не захочется туда вернуться.
Именно тогда меня вдруг осенила здравая мысль: уж не знала ли моя мать об этой темноволосой особе с округлившимся животом? Всю вторую половину дня этот вопрос, точно назойливая муха, жужжал у меня в ушах, и вдруг из-за двери до меня донесся обиженный лай Пака. Он царапался и скулил там, и я со стыдом осознала, что, поглощенная собой, совершенно забыла о бедняге. Я опустилась на колени около двери.