– Торгуете телом? – усмехнулся Велюров.
Костик развел руками:
– Какой цинизм!
Широким жестом он пригласил Велюрова за собой, запер дверь, и они шагнули за порог, в вечернюю зимнюю Москву. На улице Костик спросил соседа:
– Что ж вас томит?
Велюров ответил несколько надменно:
– Вам не понять.
Костик задумался:
– Может быть, у вас творческий кризис?
– Может быть, – загадочно отозвался Велюров. – На то я художник.
– Вы просто переросли эстраду, – заявил Костик. – Нельзя всю жизнь быть только собой. Артист обязан переодеваться.
Велюров недоуменно пожал плечами.
– Я мастер художественного слова. Мой жанр – куплеты и фельетон.
Костик сказал ему убежденно:
– Нельзя весь век зависеть от Соева и от его супруги. Нельзя. Вы обязаны переодеться.
– Какая безмерная однобокость! – воскликнул шокированный Велюров.
– Ваш смокинг публике надоел, – неумолимо отрезал Костик.
Велюров обиженно отвернулся.
– Ну, хорошо, – согласился Костик, – допустим даже, что у вас кризис. Если хотите – кризис сознания. Не вы первый, не вы последний. Возьмите нашего друга Хоботова. Он жил до поры до времени счастливо – без химеры самоутверждения. В сущности ему повезло. По крайней мере пятнадцать лет он провел без трудной обязанности делать выбор и принимать решения. Но люди адски неблагодарны, и Хоботов не лучше других. Однажды утром, продрав свои зенки, он понял, что жаждет расправить крылышки. Да, друг Аркадий, при нас происходит второе рождение человека. Уже его неокрепший клювик пробил скорлупу и смотрит наружу.
Велюров слушал его с досадой. Потом сказал:
– Рад за него. Да мне-то что? Наяда исчезла.
– Только без паники, – сказал Костик.
– Я засыпал ее телеграммами. Я одинок. Я тоскую как Блок.
– Хотите, я вам открою глаза? – осведомился участливо Костик. – Вам надо быть несколько современней, созвучней действительности. Оглядитесь. Пошла вторая половина столетия.
– Что вы имеете в виду? – обеспокоенно спросил Велюров.
– Вот вы зовете ее Наядой. Вы говорите: тоскую, как Блок, а это, простите, какой-то Херасков.
– Зачем же ругаться? – воскликнул Велюров. – Наяда – это вполне оправданно…
И, помявшись, добавил:
– Видите-ли, она пловчиха.
– Зовите ее «Мадам Батефляй», – немедленно предложил Костик.
– Вот еще!
– В современном плаванье есть такой прогрессивный стиль, – сказал Костик авторитетно.
– Я тоскую, – сказал Велюров.
Костик взглянул на него с участием:
– Так это серьезно?
– Очень серьезно, – сказал Велюров. – Говорю же: вам не понять.
Костик остановился у зеленой автоматной будки. Он стоял в задумчивости, он медлил.
– Вы слишком молоды, – сказал Велюров. – Юность глуха.
– Мне нужно сделать один звонок, – сказал Костик, вошел в будку и прикрыл за собой дверь. Он набрал номер и, когда ему отозвались, поинтересовался:
– Анна Никитишна? Вы дежурите? Какая удача! Говорит Константин.
Выслушав ответ, он приятно удивился:
– Узнали? Это меня согревает. Не позовете ли Манаенкову? У нее как раз кончилась тренировка.
Он ждал и смотрел через окно, как мается Велюров, как нетерпеливо посматривают на автомат зябнущие молодые люди. На другом конце Москвы возникла Светлана – после заснеженной Москвы почти неправдоподобной была ее обтянутая мокрым купальником фигура, она шлепала крепкими большими ступнями по кафелю, влетела в комнату дежурной, содрала с головы розовую резиновую шапочку и приложила трубку к влажному уху:
– Костик, ты это? Что стряслось?
В трубке послышался голос Костика:
– Такое дело, я уезжаю. В Центральную Черноземную область. Так надо. Это сильней меня. Прощай, дельфинчик.
Светлана ничего не понимала, переспрашивала, потом огорченно повесила трубку.
– Вот чумовой!
Костик тоже повесил трубку и вышел из будки. Где Велюров? Костик огляделся. Велюров переминался перед каким-то заведеньицем. Хлопала дверь, люди входили и выходили. Костик подошел, потрепал Велюрова по плечу:
– Успокойтесь, еще не вечер, – все устроится лучшим образом, – слова были самые оптимистические, но голос Костика был элегичен, а взгляд задумчив. Королевским жестом он распахнул перед Велюровым только что захлопнувшуюся дверь.
Велюров пробормотал:
– Не я это предложил.
И последовал за ним.
Автоматная будка, оставленная Костиком, не пустовала ни единой секунды. Сейчас в ней находилась некая взволнованная молодая особа. Нетерпеливо крутила диск.
Московские автоматы! Зеленые скворешники! Они еще не были в ту пору нарядными четырехгранниками из стекла и металла, горделиво украсившими нынешний день. Это были скромные конурки, испещренные номерами, именами, замысловатой резьбой и словами, плохо приспособленными для изящной словесности. И было их меньше, много меньше, и в узкие уста аппаратов бросали монеты другого значения. О, пролететь, накрывшись шапкой-невидимкой, над Москвой – и увидеть все их одновременно, эти крохотные исповедальни, – какая жизнь в них кипит, какие страсти их сотрясают! Пусть тот, кто прочтет эти страницы, позволит себе этот вольный полет, ничего не упустит, и вдруг ощутит скромную поэзию деревянных гнезд. Пусть вспомнит, как сам нарушал их покой, тогда, в пятидесятые годы…
Вот кто-то взывает на Самотеке:
– Я здесь, у твоего дома. Ты свободна? Мне можно подняться?
И тихая просьба, почти мольба, несется с Ордынки:
– Сколько можно, я жду уже полчаса. Я превращусь в снежную бабу.
На Таганке недоумевают:
– Но ведь ты сказал, что придешь! Ты сказал!..
В Сокольниках грустно теоретизируют:
– Упоение властью – это и есть вечно женской.
И не могут успокоиться в Химках:
– Слышишь?! Я буду одна. Приходи!
Ток высокого напряжения, максимально высокого напряжения, пробегает по проводам. Мы не видим лиц, лишь звучат голоса, но они достаточно красноречивы. Как молоды мы были! Даже те, кто казались нам почтенными людьми, были тоже молоды, – вот в чем штука!
Неподалеку от Яузского бульвара в автоматной будке волнуется Хоботов, злополучный счастливец, возрожденный Хоботов.
– Людочка, – сообщает Хоботов, и голос его полон сознания исторической важности происходящего, – завтра они регистрируются. Маргарита и Савва. Да, наконец. Даже будет торжественный обед. Нет, я страстно хочу уклониться. Зачем мне там быть? Мы пойдем смотреть фрески Новодевичьего монастыря. Ровно в пять на Зубовском. Ровно в пять!
Дирижер взмахивает волшебной палочкой, и оркестр, послушный его призыву, одаряет город знакомой мелодией:
«– Дорогие москвичи, доброй вам ночи…»
Как мы были молоды! Как молоды мы были…
В торжественный день предстоящего бракосочетания Костик, Савва и Велюров шли с Центрального рынка с нагруженными кошелками.
– Я вас догоню, – сказал Велюров и остановился у киоска с пивом.
Костик недовольно на него покосился и сказал:
– Зря мы доверили ему нести горячительное. Оно его возбуждает.
Савва озабоченно вздохнул:
– Маргарита Павловна не велела задерживаться. В пять – регистрация.
– То-то и оно, – Костик покачал головой.
Однако Велюров их догнал. Шаг его был тверд, но щеки порозовели. Навстречу шла девушка в меховой шубке, в меховом капоре, оглядела Костика, чуть вспыхнула, скрылась за поворотом. Все трое обернулись ей вслед. Савва задумчиво произнес:
– Познакомился я однажды с женщиной выдающейся красоты.
– Для человека, который сегодня должен вступить в законный брак, – неподходящие воспоминания, – сказал Костик укоризненно.
– Я ведь, Костик, – без задних мыслей, – попробовал оправдаться Савва.
– Возможно. – Костик нейтрально пожал плечами. – Но я говорю как ваш свидетель. Это вас будет отвлекать во время свершения обряда.
Велюров пылко вознегодовал:
– Он начинает новую жизнь. Дайте же вспомнить ему все лучшее.
Костик сказал мягко, но твердо:
– Велюров, как свидетель невесты вы сейчас были не на высоте.
Велюров запальчиво возразил:
– А ваши претензии быть моралистом – невыносимы.
– Да, я моралист, – сказал Костик.
– Вы – фарисей, фарисей, – страстно настаивал Велюров. – Где вы были вчера? Молчите?
Костик ответил с холодным достоинством:
– Я шахматист. Я давал сеанс…
– Одновременной игры в любовь? – горько усмехнулся Велюров.
– Странно. Я кандидат в мастера.
– Вы – кандидат? – спросил Велюров с надрывом. – Вы давно уже мастер. Ох, вы и мастер…
И остановившись у пивного киоска, бросил отрывисто:
– Я догоню.
Костик был искренне возмущен, по дороге он говорил Савве:
– Меня обидеть проще простого. Приехал юноша из провинции. Только толкни – и упадет.
Велюров догнал их у самого дома.
В доме царила праздничная суматоха. Маргарита расхаживала по квартире, нервная, раскрасневшаяся, взвинченная. Щеки ее жарко пылали. Алиса Витальевна хлопотала у плиты. Вошедший Костик, по обыкновению, нежно поцеловал ее руку, а тетка коснулась губами его лба. Таков был обязательный ритуал. Принимая кошолки, Маргарита спросила Савву:
– Все – по списку?
Савва по-солдатски ответил:
– Как было велено.
– Вы проверили, Костик?
– Не сомневайтесь, – успокоил невесту молодой человек.
Савва и Маргарита скрылись в своей комнате. И тут же выбежал взволнованный Хоботов. Ибо – прозвенел телефон. Хоботов снял трубку, опередив и Костика, и Велюрова.
– Слушаю вас.
Трубка ответила, и Хоботов передал ее Костику. Он не мог утаить разочарования.
– Вот неожиданность! – воскликнул Костик.
– Начинается, – пробормотал Велюров.
– Постигаю вас, – отвечал Костик. – Ну а где же военнослужащий человек? Все понятно. Завтра мы свяжемся.
Посулив это, он повесил трубку.
– Что ж оборвали свою серенаду? – нервно осведомился Велюров. – Или свидетели вам не нужны?