– Нет, – сказала Маргарита, – ты не женишься. Умалишенных не регистрируют.
– Увидишь, – упрямо воскликнул Хоботов. – Я добиваюсь простого права: решать свою судьбу самому.
– Банально, Хоботов.
– На здоровье. Независимые умы никогда не боялись банальностей.
– Ты тут причем?
– Грубо, но правда. Я ни при чем. А чья вина?
Было похоже, что силы его оставили. Он присел на злополучный сундук и прошептал:
– Колет. Перед глазами круги…
– Колет, – повторила Маргарита. – Ну, хватит. Ждать нельзя.
Савва – блокнот!
– Что ты хочешь делать? – забеспокоился Хоботов.
– Буду звонить Вере Семеновне, – решительно сказала Маргарита.
С записной книжкой вернулся Савва. Маргарита стала торопливо листать ее.
– Я протестую! – крикнул Хоботов.
В коридор вышла Алиса Витальевна.
– Друг мой, почему вы кричите?
– Алиса Витальевна, дорогая, – Хоботов протянул к ней руки, – меня зарезать хотят. Зарезать.
Алиса Витальевна была ошеломлена.
– Пардоне муа…
– Зарезать, – повторил Хоботов.
– Душа моя, что за шутки?
– Веру Семеновну, – сказала в телефон Маргарита.
– Остановись! – завопил Хоботов.
– Верочка, – говорила Маргарита, – какая удача, что ты у себя. Да, это я, Маргарита. Спустись, родная, в приемный покой. Я сейчас привезу к тебе Хоботова. Его аппендикс что-то шалит.
Она специально отвела трубку от уха, и все услышали низкий прокуренный бас женщины, не знающей колебаний:
– Резать ко всем чертям!
– Чудовищно! – крикнул Хоботов.
– Слышал? – спросил Савва.
– Разумеется, ты права, – говорила Маргарита. – С этим отростком надо кончать. Да, едем. Спасибо тебе, дружок.
И она повесила трубку.
– Лев, собирайся.
– Все уж прошло, – сказал Хоботов.
– Возьми туалетные принадлежности, – командовала Маргарита. – И пару белья. Помоги ему, Савва.
Со всех ног Савва ринулся в комнату Хоботова. Маргарита постучала Велюрову. Артист показался на пороге.
– Аркадий, – сказала Маргарита. – Срочно разыщите такси. Хоботову нужно в больницу.
– А что случилось? – поинтересовался мастер художественного слова.
– Аркадий, быстро, – нахмурилась Маргарита. – Дело идет о жизни и смерти. Или вы снова не в состоянии?
Велюров метнул в нее возмущенный и в то же время страдальческий взгляд.
– Сколько можно припоминать? Я же принес свои извинения.
И на ходу, надевая плащ, кинулся вниз по щербатой лестнице.
– Что происходит, ты можешь сказать? – спрашивал мятущийся Хоботов.
– Друг мой, будьте благоразумны, – нежно заклинала Алиса.
– Нет у меня никакого приступа, – Хоботов едва не рыдал.
– Тем лучше, – бросила Маргарита. – Значит, в холодном состоянии операция пройдет безболезненно.
Не удержавшись, она добавила:
– Хотя, согласись, твое состояние от холодного далеко.
Меж тем Велюров ловил такси. Две машины его миновали. На пути третьей он встал, как утес, раскинув руки, выпучив очи, готовый принести себя в жертву.
– Со всех точек зрения, – говорила Маргарита, – тебя полезно госпитализировать. Отлежишься, придешь в себя…
С хоботовским портфелем в руке появился мобильный Савва.
– Все в аккурате, – сказал он бодро.
– Не пойду! – еще не сломленный Хоботов приготовился к сопротивлению.
– Доктор наук ждет в приемном покое, – возмущенно прикрикнула Маргарита. – Не заставляй меня краснеть.
Влетел торжествующий Велюров.
– Почти немыслимая удача! У подъезда остановил.
– Нет! – Хоботов бил ногами по полу. – Ни за что! Это террор!
– Тебя не спрашивают, – сказала Маргарита. – Савва, Аркадий, ведите его!
И Хоботова повлекли.
Вот на него надели пальто, нахлобучили шляпу, схватили под руки, и как он ни отбрыкивался, ни упирался, как ни пытался улечься на пороге, несчастного потащили вниз. Алиса Витальевна посылала вслед воздушные поцелуи. Маргарита – мрачная, напряженная – озабоченно шествовала впереди. Все развивалось неотвратимо и неправдоподобно стремительно. Вот Лев Евгеньевич внесен в машину, вот она уже тормозит у врат приемного покоя, вот с Хоботова хищно срывают милый привычный цивильный костюм, вот его кладут на носилки и под немигающим грозным взором несокрушимой Веры Семеновны везут на каталке в операционную. В последний раз дернулся Хоботов, и вот уже беспощадная дама торжествующе-каннибальски осклабилась и склонились над беззащитным телом знающие ремесло потрошители.
Молоды, молоды мы были! Как улыбалась нам в тот год редкостно теплая весна! Какое пряное головокружение терпко исходило от улиц, щедро позолоченных светом, от будто выпрямившихся деревьев, от всего оранжевого и голубого, плывшего над звеневшим городом.
Вот из какого-то подъезда выскочил Костик и еще с порога крикнул Савранскому, поджидавшему его за рулем мотороллера:
– Ноль! Перечеркни мое прошлое!
И Савранский достал карандаш из кармана и зачеркнул ненужный адрес, а после спрятал листок в карман своей черной кожаной куртки. Костик удобно уселся за ним, Савранский мощно нажал на педаль, и они понеслись по вешней Москве.
Дело к маю идет. Оживают бульвары.
Днем – совсем теплынь. И во всю печет
Изголодавшееся солнце.
Старожилы опять ничего не помнят.
На этот раз они не помнят
Такой дружной весны, такой летней весны.
Дело к маю идет.
Красят скамьи.
Красят двери.
«Осторожно, окрашено!»
Осторожно! Но нет – не до осторожности.
Дело к маю идет.
В тенистом больничном саду шла своя мирная неторопливая жизнь. Под дощатым навесом за длинным столом выздоравливающие больные с громкими возгласами «забивали козла». Другие прогуливались по дорожкам. Третьи жмурились под лучистым солнышком. На скамье, во фланелевой, не по росту, пижаме, сидел и читал «Новый мир» Хоботов. Когда неожиданно появилась Людочка с кулечком в руке, он ее не сразу заметил, а она его не сразу узнала. Убедившись, что перед нею любимый человек, Людочка молча остановилась, с материнской нежностью изучая его исхудавшее лицо. Внезапно Хоботов поднял голову и увидел единственную и неповторимую.
– Людочка! – вскрикнул он. – Я вас ждал! Я верил! Я знал, что вы придете.
– Ешьте, – она протянула кулек.
– Спасибо, я сыт. О, благодарю вас.
– Пижама висит. Вы отощали.
– Просто она не по размеру, – успокоил ее Лев Евгеньевич.
Он снял очки, и они поцеловались.
– Когда меня привезли с операции, меня уронили, – сообщил Хоботов.
Всплеснув руками, она крикнула:
– Я так и знала!
Хоботов размяк. Хотелось хныкать и жаловаться. Он изливался, точно на исповеди:
– Людочка, сколько я пережил! Людочка, я лежал на столе. Обнаженный и беззащитный. Со мной могли сделать все, что угодно. А вас со мной не было…
– Ну, я ж не знала! Если бы Костик меня не нашел… Ешьте!
– Не хочется, – сказал Хоботов. – Не идет. О господи, – произнес он чуть нараспев, – по жизненной дороге с усилием передвигаю ноги…
– Вы говорили об этом врачу? – спросила Людочка озабоченно.
– Эти стихи принадлежат одной французской поэтессе, – ласково пояснил Хоботов. – Знаете, в это самое время она носила под сердцем дитя. «Что ждет тебя, младенец бедный мой? Не ем, не пью. Тревожусь в час ночной…»
– Это бывает и очень часто, – сказала Людочка авторитетно. – Проявления самые неожиданные. К нам в девятнадцатый кабинет ходила дама в таком положении. Можете себе представить, при виде мужа ее тошнило.
– Боже, сколько в вас чистоты! – воскликнул Хоботов умиленно.
Они начали целоваться. И за этим занятием их и застали Костик и красавица Алевтина.
– Поправляетесь? – спросил Костик приветливо.
– Костик, – сказал Хоботов с чувством. – Вы мне вернули этот мир.
– Да ради бога. Чуть что – обращайтесь, – сказал Костик с княжеской щедростью. – Людочка, – это Алевтина.
– Здравствуйте, – зарумянилась Людочка, – Костик мне про вас говорил.
Красавица Алевтина оглядела Костика с некоторым недоверием.
– Верю. Он разговорчивый малый.
– Просто слово боюсь сказать, – Костик довольно улыбался.
Алевтина вручила Хоботову конфеты, а Костик сообщил между делом:
– Мы не одни. У нас эскорт. Савранский на своем мотороллере.
– Так пусть он идет сюда, – заволновался Хоботов.
– Невозможно, – развел руками Костик. – Он не бросит стального друга.
И крикнул:
– Савранский! Не уезжай.
– Слышу, – откликнулся Савранский.
Он стоял, опершись на своего коня, весь в черной коже, и покровительственно беседовал с молодой медсестрой.
В новом костюме, в шляпе набекрень, показался великолепный Велюров. Костик его увидел первый.
– Смотрите, до слез знакомый образ.
– Возьмите яблоко, – Велюров протянул Хоботову свой дар. – Это вам. Для поправки.
– У вас вид триумфатора, – сказал Костик. – Кого вы разбили под Аустерлицем?
– Светлана с подругой придут на концерт, – сказал Велюров победоносно.
– Я ж говорил вам, – Костик потряс его руку, – но, тем не менее, будьте бдительны: не повторите прежних ошибок.
– Кого вы учите? – сказал Велюров с усмешкой.
– И все же не следует забывать, – не унимался бдительный Костик. – Грядет Всемирный Фестиваль Молодежи. Приедут красавцы из Новой Зеландии. Вам надобно быть во всеоружии.
– Не запугивайте меня, – гордо ответствовал Beлюров. – Лев Евгеньевич, я рад, что вам лучше.
– Я тоже вам рад, – сказал ему Хоботов, – но мне, признаюсь вам, больно вспомнить, что вы участвовали в насилии.
– Помилуйте, я вас хотел спасти! – бурно оправдывался Велюров.
– Не надо про грустное говорить! – трепетно попросила Людочка.
– Боже мой, – в ужасе вскрикнул Хоботов. – Маргарита и Савва! Костик, вы видите?
– Я убегу! – заметалась Людочка.
– Ни в коем случае! – запротестовал Хоботов.