Фонвизин . Горько мне видеть, ваше величество, что вы не остались равнодушны к злонамеренному навету.
Екатерина . Полно. Граф Никита Иваныч пребывает все в той же должности… А что от наследника стал подале, так это им обоим на пользу. Я ведь знаю, его мечта была устроить в России регентство. Будто мало было примеров, сколь власть тогда жалка и слаба. Россия, как вы, наверно, уж поняли, слабой власти не признает.
Фонвизин . Ваше величество, представьте себе честного, чувствующего человека, видящего кругом себя пустую казну, в судах лихоимство, торговлю, придавленную монополией, бесчинство невежд над себе подобными, попирающих все законы. Он хочет действовать и узнает, что деятельность почти измена.
Екатерина . Лестно узнать, что на всю страну один есть деятельный сановник!
Фонвизин . Ваше величество, я лишь сказал, что вы и сами давно сознали: держава требует врачевания.
Екатерина . Неужто ж не ясно, что перейти к устройству державного благоденствия можно, лишь укрепив государство, защитивши целость границ и спокойствие наших окраин? Не я ль обнародовала Наказ? Не я ли теперь занята учрежденьем наших губерний? Но это, как видно, могут понять средь вас лишь те, кто ждать умеют!
Фонвизин . Ваше величество! Помилуйте, есть ли средь ваших подданных такие, кто не привычен ждать?
Екатерина . Право же, худо мне жить приходит. Вот уж и господин Фонвизин также хочет учить меня царствовать.
Фонвизин . Бог свидетель, я не способен учить и более легкой науке. Я умею лишь примечать.
Екатерина . А приметили ль вы и то, что писатели, сударь мой, – престранные люди? В особенности наши, российские. Признайтесь, что они очень походят на свое же простонародье, которое от ласки бунтует, но, встретя мощь, становится кротким. Не таковы ли и наши умники? Еще лишь в царствование моей тетушки рады были, когда языков им не рвали. Теперь у них языки целы, они и несут все, что им вздумается. Вот и поощряй просвещенье! Коли былое давно забыто, то неужто так трудно вспомнить, кто спас вас, ученые господа, от разбойника Пугачева? Право же, господин Вольтер лучше воспитан и лучше видит, сколько дано России благ.
Фонвизин . Ваше величество… такова Европа. Там вольнодумцы ведут себя, как маркизы, а маркизы – все вольнодумцы. Куды нам до них! Но сейчас перед вами самый примерный из ваших подданных и самый смирный из россиян. Спросите обо мне хоть кого, всяк скажет, что не обижу и мухи.
Екатерина . К мухам, может, вы и добры, к нам, бедным, зато не в пример суровы. Видно, ваш дар такого рода – и рады бы не грешить, а грешите.
Фонвизин . Ваше величество, я присмотрюсь, и коли он взял надо мной много воли, я покажу ему, кто из нас главный.
Екатерина . Я также балуюсь литературой, да очень посредственно пишу – так мне и не жалко терять время на государственные дела. Оставьте их мне, любезный друг. Автору «Бригадира» глупо вязаться с журнальной суетой. Пусть всякие трутни без вас жужжат, а живописцы без вас малюют.
Пауза.
Денис Иваныч, вам тридцать лет. Это вместе и младость и зрелость. Уже и разум окреп, и силы еще довольно, чтобы свершить. Сейчас у вас тот счастливый миг, когда ваше будущее вполне от вас зависит.
Фонвизин . Ваше величество! Еще бы мне вашей благосклонности, и я бы вознесся как Ганимед.
Екатерина . Умейте ж мою благосклонность ценить…
Короткая пауза.
И думайте о вашей жене…
Пауза.
Которой я много желаю счастья.
Встает. Фонвизин кланяется.
Поручик, пригласите княгиню.
Мартынов . Ваше величество, она ждет.
Фонвизин уходит, раскланявшись с вошедшей Дашковой. Гости внимательно его разглядывают, стараясь прочесть на его лице его состояние.
Екатерина . Вот и встретились в Петербурге. Хотела я год провести в Москве, да не по нашему хотенью дело делается.
Дашкова . Увы!
Екатерина . Я обдумала вашу просьбу. И грустно терять вас на долгий срок, а делать нечего, если вас к тому призывает долг материнский. Тем более новые обстоятельства благоприятствуют вашей просьбе. Одна предерзостная особа ныне находится в Петербурге, и это безусловно способствует успокоенью горячих умов. С Богом, княгиня, и передайте мое напутствие князю Павлу.
Дашкова . Он будет хранить его так же свято, как я.
Екатерина . Вы едете в славную пору. Чрез несколько дней уже июнь.
Дашкова . Да, ваше величество, июнь. Месяц заветный. И сладко и горько мне на душе, когда он приходит.
Екатерина (помедлив, с неожиданной мягкостью) . Все вспоминаешь?
Дашкова . Можно ль забыть? В часы, когда все еще висело на тонком волосе, мы вдвоем, в Красном Кабачке, в тесной комнате, вместе на несвежей постели. Еще не зная – смерть или жизнь, но рядом, рядом – какое счастье! А как мы въехали в Петергоф, верхами, в преображенских мундирах. Я помню эту шляпу на вас, с ветвями дубовыми, из-под которой струились распущенные волосы. Ах боже мой, все было так близко! Осуществленье святых надежд, переустройство государства, приход золотого века, мой бог! О, простите мне, ваше величество, – я забылась.
Екатерина . Нет, отчего ж… Вспомнить приятно. Да много дел – некогда жить воспоминаньем. Езжай, княгиня. Дорога лечит. (Встает.) Вы всеконечно увидите там и господина Дидерота, так не забудьте ему сказать, что есть у него на хладном Севере друг, кому смелая мысль и ее гуманное направление близки особенно.
Дашкова (кланяясь) . Я передам.
Екатерина . Кто знает – будет Богу угодно, и встретимся мы в сем мире опять, возможно, новая наша встреча счастливее будет. Теперь прощайте.
Дашкова . Ваша правда – вверимся Богу. Я слишком долго вверяла себя мечтам и надеждам. Храни вас Господь, ваше величество.
Екатерина . И вас, княгиня.
Дашкова уходит. Почти сразу же, чуть оттеснив Мартынова, стремительно входит Григорий Орлов.
Что с тобою, Григорий Григорьевич?
Григорий . Господин поручик уже изволит морщить да хмурить свой белый лоб. Не знает, пускать меня или нет.
Екатерина . Пустое. У всякого, мой милый, своя обязанность. Не вскипай. Брат явился?
Григорий . Он не замедлит.
Екатерина . Все с дороги в себя не придет.
Пауза.
Я ему, Гриша, много обязана.
Григорий . Кроме Бога, ты никому не должна.
Екатерина . Дело уж больно тяжко было.
Григорий . Велела б, и я бы тебе послужил. Уж верно с чумой в Москве воевать не легче было.
Екатерина . Легче, Гриша. Тебе-то легче. А тут было нужно сердце твердое. Как у брата. Слишком ты добр.
Григорий . Вот за добро я и плачусь. Люди и боги на зло так памятливы, а на добродетель забывчивы.
Екатерина . Ты уж не хочешь ли, Гриша, вспомнить, как ты мне привез в Петергоф отречение Петра Федоровича?
Григорий . Мне про то вспоминать нет нужды. Этот день во мне вечно жив. ( Помолчав. ) Все тогда еще начиналось. Твое царствованье и наша любовь.
Екатерина . Вспоминаешь, мой друг, вспоминаешь. И поверь мне, что дело худо, если надобно вспоминать.
Григорий . Что поделаешь, в ком душа есть, те и помнят. А в ком ее нет…
Екатерина (гневно прерывая его) . Кто забывчив, про то не знаю, а вот кто здесь забылся – вижу.
Григорий . Так, государыня, виноват…
Екатерина . Уж тем виноват, что – себя не слышишь, да и не видишь. Любезный друг! Не так уже я непостоянна. Всякому следствию есть причина. Ты подстегни свой ленивый ум, да и попробуй себе представить девицу из немецкой провинции, попавшую в этот северный лед к полубезумному грубияну, отданную ему во власть. Девицу, у коей для этой страны нет как будто бы ничего, кроме иностранного выговора. И все-таки не Петровы дочери и не внук его, а она стала Петру наследницей истинной – не по крови, так по делам. А ты, мой милый, за десять лет так и не смог образоваться. Не смог себя приохотить к делу. Ах, Гриша, храбрость, и красота, и готовность к любовным битвам стоят многого, но еще из юноши не делают мужа.
Григорий . Чем же Потемкин так угодил? Своими прожектами, обещаньем устроить новую Византию и, буде у Павла родится сын, короновать его в Константинополе? И ты, государыня, веришь сказкам?
Екатерина . Не знаю, получим ли Византию, а Таврию мы уж приобрели. Не знаю, кто будет в Константинополе, а Новороссия заселится. Прожект Григория Александровича может казаться невероятен, но ныне империи потребны невероятные прожекты, а также невероятные люди.
Григорий . Гляди, государыня, как бы не было такой же невероятной конфузии.
Екатерина . Григорий Григорьевич, великой державе застой опаснее поражения.
Пауза.
Княгиня Екатерина Романовна отпросилась в Европу к сыну. Что, если бы и тебе постранствовать? Выветрить из души досаду.
Григорий . Спасибо тебе за мудрый совет. Так я и сделаю.
Екатерина . С Богом, Гриша. И сердца на меня не держи. Наше время веселым было, да, видно, срок ему миновал.
Григорий . Прощай, государыня.
Екатерина . Прощай, Григорий. Увидишь брата, пошли ко мне. (Оставшись одна, сидит задумавшись.)
Григорий выходит в зал и тотчас к нему устремляются любопытные взоры. И почти сразу же общее внимание перемещается. Вместе с всплеском музыки появляется Алексей Орлов. Он идет спокойно, никак не реагирует на пожирающее его глазами общество, изредка кому-то небрежно кивая.
Алексей (остановившись возле Григория) . Опомнись, Григорий, ты не в себе.
Григорий . Все кончено, брат. Иди. Зовет.
Возникает Мартынов.
Мартынов