. Буду ждать его нового письма. Пусть напишет, как русский дворянин, открыто, прямо. Пусть покажет, что в нем осталась хоть капля сердца. Это прежде всего в его интересах. (Уходит.)
11
6 июля 1834 года.
У Пушкина.
Жуковский . Слов нет, сил нет, отчаянье берет, да и злоба. Ты уморить меня решил. Я старый человек, а скачу к тебе, как рейтар.
Пушкин (сдержанно, почти бесстрастно) . Зачем же было себя изнурять? Ведь я написал тебе, что согласен. И что сажусь за новое письмо.
Жуковский . Эту песню я уже слышал. Сесть – сядешь, а что сотворишь? Ты уж два раза писал графу и только совсем запутал дело. Довольно. Будешь писать при мне. Пока не прочту, с места не двинусь.
Пушкин . Пожалуй, сиди. Что ж я должен писать? Что, как католик, лежу в пыли и целую папскую туфлю?
Жуковский . У тебя есть что писать, есть! Ты огорчил царя, а он любил тебя и от всей души хотел добра. Ему больно тебя оттолкнуть, больно. Так что ж тут чиниться? Пиши ему, а не графу. Пиши, как сын отцу. Отец и поймет и простит. Граф – добрый человек, да служака, и у него свои обязанности. Сейчас тебе посредника не надо. Пусть сердце обращается к сердцу.
Пушкин . Был недавно я на представлении. Некто господин Ваттемар говорил чревом. Бог ты мой бог! Какими способами не добывают хлеба насущного! Кто – животом, кто – носом, кто – спиной.
Жуковский . Все перемелется – будет мукá. Помни о главном: твои стихи важней, чем всякая оппозиция. Даже мятежники это поняли. Бог им судья, но тебя они сберегли.
Пушкин . Кто знает? Никто ничего не знает.
Жуковский . О чем ты, право? Ну что тут знать?
Пушкин . Кто знает – сберегли или нет? Кто знает, кто для жизни важней: кто действует или кто созерцает?
Жуковский . По мне, слава первых всегда на крови, а слава вторых рождена их мыслью.
Пушкин. Нет, отче, ответ не так прост, не так прост. Скажи, когда нравственней человек: когда он возвыситься хочет над временем или когда ему принадлежит? Ежели весь он отдан веку, то он отдан и во власть его страстей, его торжищ. Но ежели он над ним воспарит, он не только олимпиец, он и беглец. Справедливо это? Ведь он не труслив, он мудр! В чем же мудрость? Верно, недаром люди втайне ее терпеть не могут.
Жуковский . Ах, Александр, мудрость и ты – две вещи несовместные. Но прояви ее хоть однажды. Тем более когда ее диктует благодарность.
Пушкин . Только и слышу со всех углов! Можешь ты объяснить мне толком? За что я должен благодарить?
Жуковский . Охотно. Часто тебе отказывали в деньгах? А ведь ты просил их не раз и не два.
Пушкин . Твоя правда.
Жуковский . Тебя допустили к историческим занятиям? Ты и сам об этом мечтал, а тебе еще положили жалованье. Этого места домогались многие.
Пушкин . Ты прав.
Жуковский . Тебе простили твои писанья? Ты знаешь, о чем я говорю.
Пушкин . Простили.
Жуковский . Простил тебе государь тот день, когда ты ему объявил в лицо, что, будь ты в столице, был бы врагом его?
Пушкин . Простил и тот день.
Жуковский . Что ж тебе не ясно?
Пушкин . Решительно все. Как я жил, как писал. Куда плыл все годы, куда пристал. Все смутно, все сейчас точно смешалось. Ясно же лишь одно, лишь одно. Тот день, который ты мне помянул, тот день и был вершиною жизни. Я с царем говорил как равный. После того я стал холоп.
Жуковский . Бог с тобой, Александр.
Пушкин . Холоп, холоп.
Жуковский . Ты не в себе, вот еще беда!
Пушкин . Ничуть. Холопом быть – не беда. Не быть им – вот беда, вот несчастье!
Жуковский . Не смей унижать себя!
Пушкин . Разве ж не так? Разве по праздникам я не в ливрее? Не в шутовском колпаке? Кто ж я?
Жуковский . Ты – Пушкин. Пуш-кин. Гений России.
Пушкин . Гений? Нет. Гений горд. Независим. Гений не берет у монарха взяток. Он знает, даром не благодетельствуют. Тешишь тщеславье – плати покоем. Берешь покровительство – отдай достоинство. Пиши письмо. Одно. Другое. А там и третье. Да что ж за пытка?! А хоть и так! Заслужил – терпи. (Хватает со стола куклу.) Что, проклятая обезьяна? На тебе, на! Знай свое место!
Жуковский . Господи, он сошел с ума! Где лед, где вода!
Пушкин (обессиленно) . Не надо. Не надо. Прости. Я все сейчас напишу.
Жуковский (тихо) . Государю?
Пушкин . Нет. Графу. (С усмешкой.) Человек я служивый – значит, мне и писать по начальству. Да не гляди на меня с тоской. Не волнуйся. На этот раз – будешь доволен.
12
10 августа 1834 года.
Ресторация Дюмэ. Пушкин, Вяземский и Соболевский обедают за общим столом. В конце стола – кавалергард и господин с удивленным лицом.
Пушкин . Однако ж как Соболевский прекрасен. Взгляните, какая томность в движеньях, какая нега в глазах.
Соболевский . Как у одалиски.
Пушкин . Как важен, как исполнен достоинства. Да что с тобой? Уж не кокю ли ты?
Соболевский . По-твоему, только одни рога придают человеку значительность? Я хорош собою – вот и весь сказ.
Вяземский . Мало что хорош, еще и респектабелен. Благонамеренный господин.
Соболевский . Намеренье всегда благое, да исполнение плохое. Что вы ликуете, черт вас возьми? Велика важность – новое платье.
Пушкин . Что платье, что под платьем, всем взял.
Соболевский . Вот в прошлом годе был я на славу – все старые девки пялили на меня лорнеты.
Вяземский . Истинно так, золотые усы, золотой подбородок.
Соболевский . И подбородок был хоть куда. Пушкин от зависти стал усы отращивать.
Пушкин . Милорд, усы – великое дело. Выйдешь на улицу – дядюшкой зовут. (Разливает вино.) Будь счастлив, и да будут боги благосклонны к чреслам твоим.
Соболевский . Пусть встреча так же будет весела. Завтра, князь?
Вяземский . Неотвратимо.
Соболевский . В час добрый. Дочь вернется здоровой, сам будешь весь до костей продут европейскими сквозняками, станешь свеж, как морская волна. Вот и я копаюсь-копаюсь, а как в один день соберусь, только вы меня и видали.
Пушкин . Значит, и ты меня покинешь?
Соболевский . Что делать? Еще ненароком протухнешь. Ibi bene ibi patria [1] .
Пушкин . Если бы так!
Кавалергард (продолжает рассказ) . Присутствие матери было некстати, и все-таки я решил рискнуть.
Господин с удивленным лицом . Да как же – при матери? Не понимаю…
Кавалергард еще более понижает голос.
Пушкин . С Богом, Сергей. Жизнь всех нас разбросит, смерть опять соберет.
Вяземский . Аминь.
Соболевский . Аминь.
Пьют.
Пушкин . Одно утешенье – не разгуляетесь. Слава господу, вышел апрельский указ.
Вяземский . Ты прав. Однако же милостив Бог. На Руси есть спасенье от дурных приказов.
Соболевский . Какое ж?
Вяземский . Дурное их исполнение.
Пушкин . Образцовая безнадежность.
Вяземский . Напротив, единственная надежда. Кланяйся от меня Сивилле.
Пушкин . Боюсь, что отъезд укрепит твои шансы. Давно известно, разлука сближает.
Вяземский . Не бойся, сближает один вальс. А тут моя хромота помехой. Скажи ей, что я уже тоскую. Впрочем, о ком же еще тосковать?
Пушкин . О Петербурге.
Вяземский . Увы, мой друг. Ум любит простор, а не ранжир.
Пушкин . Ты веришь, что там насладишься простором?
Вяземский . Не знаю. Да где же его искать? От финских хладных скал до пламенной Колхиды? Так это пространство, а не простор.
Пушкин . Я вижу, ты те стихи крепко запомнил.
Вяземский . Помилуй, не ты ли от этих скал чуть не к туркам хотел бежать?
Пушкин . Хотел. А я и в Китай хотел. Отец Акинф Бичурин ехал с миссией, звал с собой. Я написал Нессельроду прошенье, да он, разумеется, отказал.
Соболевский . И прав. Эва куды понесло!
Пушкин . Но ведь я не затем хотел бежать в Турцию, что мне полумесяц милей луны. Не оттого просился в Китай, чтоб поглазеть на богдыхана. Я думал лишь об одном покое. А счастье в чужой земле невозможно.
Вяземский . Ты убежден?
Пушкин . Я знаю.
Вяземский . Будь здрав. (Отпивает.) Ты, Моцарт, бог, хоть ничего не знаешь.
Пушкин (смеясь) . Как всякий бог.
Вяземский . Но ты и человек. И, стало быть, рожден для человечества. Ты русский, но ты живешь в целом мире и, значит, миру принадлежишь. И пусть даже обе эти девицы, которых мы взяли с собой в лодочку, вдруг узнали тебя по портрету, это еще не означает, что слава – только русское слово.
Соболевский . Худо, что девушки узнают… Не разойдешься.
Пушкин (Вяземскому) . Ты прав, разумеется. Девицы смешны, и эта встреча точно припахивает анекдотом. И слава наша печально бедна, совсем как земля наша. По ней – и слава. Но есть у каждого свое назначенье, есть оно, верно, и у меня. Ты прав, ты прав. Рядом с пестрым и шумным миром мы делаем странное впечатление. Шесть веков назад у нас не было Данта. Не было Монтеня, ни Шекспира. Позади у нас больше войн, чем творчества, и узы нам понятней, чем музы. А все же могу поклясться, что здесь родится истинно великая словесность. И пространства, в которых просто исчезнуть, однажды дадут ей свою безоглядность. И все пережитые страданья дадут ей неведомые миру глубины. Но мы с тобой этого не увидим, а значит, и спорить нечего. Жаль. (Наливает себе.)
Соболевский (чокаясь) . Аминь, в наитии находящийся! Все так, мы этого не увидим. Вот кабы предки увидели нас, то-то б они повеселились.