Миссис Оустлер и Джек обняли Алису, каждый со своей стороны.
– Пожалуйста, отвезите меня домой, – прошептала она снова.
– Алиса, ты и так дома, – сказала ей Лесли и поцеловала в шею, в плечи, в губы. – Или ты про Эдинбург?
– Да нет же, домой! – яростно настаивала Алиса. – Джек, ты ведь знаешь, о чем я.
– О чем, мам? – спросил Джек.
Он прекрасно знал о чем, он просто хотел проверить, хватит ли у нее сил произнести нужные слова.
– Я об иголках, мой милый, – сказала Алиса. – Я хочу домой, к своим иголкам.
Быть дома – это, оказывается, для Алисы означало «спать на иголках». Впрочем, что же тут удивительного.
Глава 26. Маловер
Алиса умерла во сне, без мучений, как и предсказывала Морин Яп. Пять дней и ночей подряд она то просыпалась, то засыпала на диване в своем заведении на Квин-стрит. Лесли и Джек дежурили у ее постели, сменяя друг друга. Выяснилось, что Алиса вела себя менее агрессивно, если не видела их вместе, – очень кстати, ведь спать на диване втроем было никак нельзя.
На пятую ночь настала очередь Лесли. Алиса проснулась и попросила поставить ей Боба Дилана. Лесли уже замучила полиция, поэтому она включила музыку, но почти убрала звук.
– Достаточно громко, Алиса? – спросила она.
Ответа не последовало. Лесли сначала решила, что Алиса снова заснула, но, улегшись рядом, обнаружила, что та не дышит. Вскрытие показало, что в ту ночь опухоль проела сосуд и татуировщица умерла от кровоизлияния в мозг.
Джек в этот момент лежал в постели с Бонни Гамильтон в ее доме; неожиданно зазвонил телефон. Бонни не успела снять трубку, а он уже понял, что мама навсегда уснула на иголках.
– Я скажу ему, – услышал он слова Бонни, а сам пытался разобраться, где что в темной комнате, ему очень не хотелось, вылезая из кровати, споткнуться о коляску. – Поняла, и это я тоже передам.
– Алиса умерла во сне, просто перестала дышать, – сказала ей миссис Оустлер. – Думаю, мне с Джеком надо побыть с ней до утра. Не хочу, чтобы ее увозили в темноте.
Алиса проинструктировала Джека и Лесли на предмет организации «поминальной службы». Очень необычно для нее – инструкции были четкие, как никогда.
– Устройте ее в субботу вечером; если вдруг кончится бухло, пивные и винные еще будут открыты[22].
Джек и Лесли согласились с Алисой, хотя им показалось странным упоминание «бухла», которое к тому же может кончиться, – увольте, разве это возможно в школе Святой Хильды? Ведь Алиса не училась там, так что едва ли стоит ожидать появления армии старинных подруг, да и те, что явятся, – одноклассницы Лесли и почти не пьют. Джек Бернс? Нет, к нему в Торонто уже привыкли, аншлага, как в прошлый раз, не будет. Придут, конечно, все учителя, они Джека очень любили, равно как и девочки из интерната, но они тоже не пьют. По сравнению с вечером памяти Эммы часовня, полагали Джек и Лесли, будет пуста.
– Сами поминки надо организовать в спортзале, – продолжила Алиса. – Никто не должен ничего говорить – никаких молитв, строго, только петь.
– А что петь, гимны? – спросила Лесли.
– Устройте все по канону вечерни, – сказала Алиса, бывшая хористка. – Лесли, позови Каролину Вурц, она все организует. Ты же ни черта не смыслишь в церковной музыке, а Джек к музыке вообще равнодушен.
– Мам, мне нравится Боб Дилан.
– Давай оставим Боба на после службы, – посмотрев на Джека круглыми глазами, сказала миссис Оустлер.
Джек с Лесли, конечно, ничего не поняли. Ключевую фразу про «бухло» они пропустили мимо ушей – а зря, могли бы подготовиться. Вдобавок они не поняли, почему Алиса попросила известить о своей смерти «лишь парочку» ее старых друзей, – а ведь это тоже было неспроста.
Джек позвонил Джерри Своллоу – Матросику Джерри, старинному другу Алисы еще по Галифаксу; тот, правда, переехал в Нью-Глазго, Новая Шотландия. Трубку взяла женщина, наверное его жена. Джек попросил ее передать Джерри, что умерла Дочурка Алиса; к его удивлению, собеседница сразу поинтересовалась, где и когда поминки. Джек выдал ей информацию, не подозревая, что в результате к ним явится и Матросик Джерри, и все, все, все.
Джек не стал звонить Тату-Петеру и Татуоле – оба давно в могиле. Тату-Тео не значился в Алисиной записной книжке, видимо тоже умер.
После Джерри Джек позвонил Доку Форесту, тот по-прежнему жил в Стокгольме. Джек хорошо помнил его руки, его аккуратно подстриженные усы и бакенбарды, его яркие, часто мигающие глаза. Помнил и слова Дока, сказанные ему на прощание:
– Когда вырастешь, приезжай ко мне в гости, вдруг захочешь сделать себе татуировку.
Док с грустью сказал, что не сможет прибыть, слишком далеко, но пообещал сообщить печальную новость коллегам. Джек решил, это просто вежливость – куда, в самом деле, им с бухты-барахты лететь через океан. Последний раз Док видел Алису на съезде в Нью-Джерси.
– Алиса была настоящая морячка! – сказал он Джеку дрожащим голосом (а может, это просто линия плохо работала).
Затем Джек позвонил Ханки-Панки – так в тату-мире звали Хэнка Шиффмахера, хозяина знаменитого «Дома боли» в Амстердаме. Шиффмахер написал много книг, среди них «1000 татуировок», библию для своих коллег; многие иллюстрации из нее красовались в витринах Музея татуировок в квартале красных фонарей. Алиса считала Хэнка лучшим татуировщиком мира, регулярно виделась с ним на съездах, жила у него дома в Амстердаме. Хэнк тоже извинился, что не сможет прилететь.
– Но я всем расскажу, уверен, многие приедут.
Вечером в пятницу Лесли сказала Джеку, что тоже звонила – только трем другим татуировщикам. Алиса, оказывается, выдала ей другой список.
– Что это за люди? – спросил ее Джек.
– Ну разве я могу такое запомнить, ты же знаешь, там сплошные клички.
– Эдди из Филадельфии? Мао из Мадрида? Лондонские клопы?
– Нет, все трое из Штатов. И все пообещали передать другим.
– Может, Малыш Винни Майерс? – спросил Джек.
– Ну, они все равно не приедут, – неуверенно сказала Лесли.
– А в чем дело?
Лесли вспомнила, что сказал ей в ответ на печальную весть один из собеседников.
– Он, видишь ли, спросил меня: «Так, а где бухаем?»
– Он сказал «бухаем»?
– Ну да, они ведь, кроме этого, ничего не делают. Только бухают, и все! Такое у меня впечатление, Джек.
После такого разговора оба провели бессонную ночь. В два часа миссис Оустлер залезла в постель к Джеку, но пенис в руки брать не стала.
– Слушай, а что, если они все приедут? – шепнула она ему на ухо, словно бы Алиса до сих пор могла их слышать. – Что, если вся эта шайка-лейка нагрянет в Торонто?
– Придется бухать, – ответил Джек, не веря, что такое может случиться.
Утром Лесли готовила кофе, а Джек отвечал на звонки. Звонил Брюс Шмук, хороший друг Алисы, сам татуировщик; мама любила его работы, даже учила его немного. Он уже говорил с Лесли и принес ей свои соболезнования; теперь он интересовался, что должен принести с собой.
– Ну, главное, сам себя донеси, Брюс, – сказал Джек, – мы будем рады тебя видеть.
– Это что, снова Брюс Шмук? – спросила Лесли, когда он повесил трубку.
– Он спрашивал, что принести! – ответил Джек и, внезапно осознав, что следует из слов маминого коллеги, похолодел от ужаса.
– В каком смысле? – не поняла Лесли.
Брюс, конечно, спрашивал про «бухло», подумал Джек. Брюс отличный парень, и он хотел помочь! А это значит, что на поминках Алисы ожидается целая толпа народу!
Джек позвонил Пиви и изменил заказ – сперва тот должен был привезти по ящику белого и красного, теперь же следовало доставить три ящика белого и пять красного. Из многочисленных рассказов Алисы следовало, что татуировщики в основном пьют красное.
– Вот что, пусть Пиви и в пивной магазин заедет, – сказала миссис Оустлер. – Байкеры пьют пиво цистернами. Сколько? А сколько поместится в его блядский лимузин! Зачем? А на всякий случай!
Лесли сидела за кухонным столом, обхватив голову руками, вдыхала запах кофе. У нее был вид человека, недавно бросившего курить и мечтающего лишь об одном – затянуться.
Джек налил себе кофе, но не успел и глотка сделать, как снова зазвонил телефон.
– Мама ро́дная, – только и сказала миссис Оустлер.
Было утро субботы, поминальная служба назначена на пять тридцать, но Каролина Вурц уже начала репетировать с хором и органистом в школьной церкви, о чем решила известить Джека по мобильному; на заднем плане гудел орган и доносились девичьи голоса, он слышал их даже лучше, чем свою бывшую учительницу.
– Джек, у нас, как бы это сказать, затруднение по клерикальной части, – прошептала мисс Вурц.
У нее был такой голос, словно она Эмма и лежит с Джеком в постели, а внизу по коридору ходит Алиса и надо, чтобы она ни за что их не услышала.
– В каком смысле?
– Преподобный Паркер, наш капеллан, хочет прочитать с паствой «Верую».
– Каролина, мама ясно выразилась – никаких молитв.
– Знаю, я ему так и сказала.
– Ну, может, тогда я ему скажу? – предложил Джек.
Он встречался с преподобным Паркером лишь однажды – мудак этакий, ему, видите ли, до усрачки обидно, что на службу по Эмме его не позвали, вот пытается напроситься на службу по Алисе.
– Я думаю, мы можем с ним договориться, Джек, – прошептала мисс Вурц.
Орган зазвучал тише, девичьи голоса куда-то пропали. Наверное, Вурц вышла из часовни, Джек расслышал скрип ее туфель по каменному полу.
– Ну и что мы ему предложим?
– Пусть прочтет двадцать третий псалом. Что-то он все равно будет читать, у него такой вид, что он лопнет, но встанет у алтаря, – сказала Каролина уже нормальным голосом.
– Мама сказала, чтобы никто ничего не говорил. Псалом – чем он отличается от молитвы?
– Джек, преподобный Паркер – все-таки капеллан, не забывай.
– Ну, если из двух зол надо выбрать меньшее, тогда уж лучше двадцать третий псалом, чем «Верую», – отступил Джек.