амолет и гостиницу я беру на себя.
Искренне твой,
Ну что плохого в таком письме, скажите на милость? Разве Джек написал что-то невежливое, разве он не держал себя в руках?
Ответ Мишель пришел почти сразу, но Джека разочаровал – не столько даже тем, что она отказалась, сколько невразумительными стилем и мотивацией.
Дорогой Джек!
Еще бы я не хотела! Однако у меня как бы есть молодой человек. Я не живу с ним, но мы, как говорится, встречаемся. Я, конечно, польщена, что ты решил пригласить меня, после стольких лет! Во всяком случае, на этот раз я посмотрю всю церемонию и буду держать за тебя кулаки.
Всего наилучшего,
– Я не совсем понял, кажется, она не очень-то и хотела пойти со мной? – спросил Джек доктора Гарсия; услышав это, она немедленно нашла третью причину для разочарования.
– Джек, ты даже не понимаешь, как тебе повезло, что она не пошла с тобой! – сказала она. – Если бы она сказала «да», ты превратился бы в размазню! Если бы она пошла с тобой, телевидение сделало бы из тебя посмешище!
Джек решил, что это уж совсем нечестно. А какую бы сцену он устроил для журналистов – только вообразить себе их лица, когда он сказал бы им, что пришел в «Шрайн аудиториум» со своим дерматологом! Но доктор Гарсия не поняла юмора; она сочла, что его faux pas[24] (попытка пригласить Мишель Махер) – из области «отказа признать очевидное», то есть пока что Джеку до мира нормальных людей и нормальных отношений – как до Японии.
– Нет, а о ней вы что скажете? – возмутился он. – Что это такое, «у меня как бы молодой человек»? Разве это нормально?
– Джек, ты не готов ко встрече с Мишель Махер, – отрезала доктор Гарсия. – Ты слишком многого ждешь от этих отношений, а ведь они, насколько я понимаю, не сложились с самого начала; ты такого себе навоображал! В общем, я ничего не желаю слышать об этом сейчас. Для меня ты до сих пор – четырехлетний мальчик, путешествующий с мамой по Северной Европе. Ты до сих пор не оправился от своего плавания по океану девиц – это факт, уж ты мне поверь, я все-таки профессионал. Мне нужно еще многое от тебя узнать про Эмму и про твою страсть к женщинам постарше. И никаких отклонений от хронологического порядка. Ясно?
Еще бы не ясно. Не психиатр, а садист, повторял про себя Джек и вместе с тем не мог не признать, что благодаря ее методам куда реже стал плакать и орать, особенно среди ночи (после возвращения из Амстердама он почти не мог спать, все время рыдал). Поэтому Джек не бросил сеансы у доктора Гарсия и продолжал пересказывать ей историю своих бедствий. Он в самом деле стал писателем, как и предсказывала Эмма, – правда, писателем, страдающим тяжелой меланхолией в сочетании со словесным поносом. Он сделался, так сказать, устным рассказчиком; на бумаге он писал лишь письма Мишель Махер, да и то не предназначенные для почтового ящика.
Доктор Гарсия была привлекательная, хотя немного массивная мексиканка, лет под пятьдесят; судя по фотографиям, из большой семьи – а может, это были ее собственные дети (узнать ее саму на старых детских фотографиях Джек не сумел, поэтому так и подумал).
Пожилой человек, присутствовавший на многих фотографиях, по мнению Джека, годился ей скорее в отцы, чем в мужья, – всегда безупречно одет, почти денди, усы и бакенбарды аккуратно подстрижены, вылитый классический киноактер, нечто среднее между Клифтоном Веббом и Гилбертом Роландом.
Колец доктор Гарсия не носила, украшений – почти не носила. Либо она сама родила целый класс детей, либо это ее родители и братья с сестрами нарожали столько, что она решила не выходить замуж и не рожать своих.
Джек решил попробовать разрешить эту загадку и сказал:
– Доктор Гарсия, я думаю, что лучше всего будет пойти на оскаровскую церемонию с вами. Вручение «Оскара» – большой стресс, психиатр может мне потребоваться в любой момент, вы не находите? Уж во всяком случае, он будет полезнее дерматолога.
– Джек, пациентам не полагается заводить романов с психиатрами, – сказала доктор Гарсия.
– Вот оно что.
– Ты слишком часто используешь это выражение, – заметила она.
Красиво одетый пожилой мужчина на фотографиях в кабинете доктора Гарсия выглядел несколько отстраненно, словно заранее старался избежать некоего неприятного разговора. Казалось, буйство окружающих его детей его самого не трогает, похоже, он не слышит и не видит их. Может быть, доктор Гарсия вышла замуж за очень пожилого мужчину, а может, за глухого. Кстати, она сама достаточно суровая личность и, возможно, просто презирает такую ерунду, как обручальные кольца.
Доктора Гарсия порекомендовал Джеку Ричард Гладштейн.
– Она хорошо знает, как работать с актерами, – сказал он, – ты будешь далеко не первый ее голливудский клиент.
В тот миг, когда Ричард произнес эту фразу, Джек испытал облегчение. Но потом, регулярно посещая ее приемную, он отметил, что ни разу не встречал там знаменитостей. Он подумал: наверное, настоящих кинозвезд она лечит на дому. В общем, оценивать популярность или талант доктора Гарсия по посетителям ее приемной оказалось весьма затруднительно. Среди них были и замужние женщины, иные приводили с собой маленьких детей, для которых в углу имелся шкаф с игрушками и детскими книжками (можно подумать, ты пришел к педиатру, а не к психиатру). Замужние женщины помоложе приходили не только с детьми, но с нянями и подругами; отправляясь в кабинет, они оставляли детей на попечение женщин постарше.
– Скажите, вы пришли на прием или чтобы приглядеть за детишками? – спросил как-то Джек одну из женщин помоложе (как и психиатр, эта дама была без обручального кольца).
– Вы меня соблазнить пытаетесь? – последовал ответ.
Джек едва не предложил ей пойти с ним на вручение «Оскара», но мысль о том, что скажет психиатр, узнав об этом, остановила его.
– Хорошо, скажите мне сами, кого я должен пригласить на церемонию, – сказал он доктору Гарсия.
– Джек, я психиатр, а не сводня.
Итак, Джеку светило отправиться на церемонию одному. Он был не единственный номинант из команды «Глотателя» – Лючию выдвинули на лучшую женскую роль первого плана, Бешеного Билла – на лучшего режиссера, а саму ленту (плюс Ричарда Гладштейна и Харви Вайнштейна с толпой из «Мирамакса») – на лучший фильм.
На Лючию никто даже цента ставить не думал. Силы были слишком не равны – ей пришлось тягаться с гигантами вроде Мерил Стрип, Джулианы Мур и Аннетты Бенинг, не говоря уже о Хилари Суонк, это был ее лучший год (Джек как кинотрансвестит обожал ее роль в фильме «Мальчики не плачут»). Что до лучшей картины, то сам Ричард признавал: у «Глотателя» шансов нет (и оказался прав, «Оскара» присудили «Красоте по-американски»).
Бешеный Билл, однако, был просто счастлив – уже оттого, что снова попал в Лос-Анджелес. В рецензиях на фильм его ни разу не назвали Римейк-Монстром, журналистам хватило Голландского Психа. В целом Ванфлека принимали на ура – почти, потому что «Оскара» ему не досталось, слишком сильная конкуренция была в тот год, лучшего режиссера отхватил Сэм Мендес, все за ту же «Красоту по-американски».
Конечно, и Джеку не светило выиграть в номинации «Лучшая мужская роль второго плана», его опередил Майкл Кейн. Да, Джек сыграл очень симпатичную порнозвезду – но все же не настолько симпатичную. Он заранее знал, что лучшие шансы у «Глотателя» – это «Оскар» за сценарий, «Эммин сценарий», как он называл его про себя. А как же иначе? Это был Эммин фильм!
Да, за время работы над сценарием Джек кое-чему научился по писательской части. Но рассказчиком он еще не стал – в этом смысле куда большую помощь ему оказывала доктор Гарсия и ее сеансы. Правила простые: не забегать вперед, не отклоняться от главной линии событий, излагать все в строго хронологическом порядке.
«Мирамакс» явно перестарался с рекламой «Глотателя», причем львиная доля этой работы в феврале и марте 2000 года легла на плечи Джека. Бешеный Билл сидел в Амстердаме – его подружка, много его моложе, работала диктором на голландском телевидении, а Билл в ней души не чаял. Кроме того, в этот раз реклама своего фильма совсем не далась Голландскому Психу. Его глубоко оскорбило, что в Штатах поднимают такой шум из-за порнографии, в Голландии никто не встает на дыбы при этом слове!
– Порнографию не любят только в пуританской Америке, где у власти – христианские правые! – объявлял Ванфлек, поэтому «Мирамакс» поступил правильно, отправив Билла в Европу и привлекая его только на фестивали.
После трагической ошибки в Венеции Лючия держалась от Джека подальше, да и к фильму, по сути дела, повернулась спиной; от «Мирамакса» делами картины занималась старинная знакомая Джека Эрика Штейнберг. С ней-то Джек и разъезжал по городам, давая пресс-конференции и иным образом рассказывая народу про «Глотателя» и чем он хорош. Два месяца бесконечных переездов.
После ночи в прямом эфире у Ларри Кинга Джек позвонил Лесли Оустлер и пригласил ее на оскаровскую церемонию. Чтоб ее блондинке пусто было, подумал он.
– Я очень польщена, Джек, – сказала Лесли, – но что скажет Долорес? У нее тоже есть чувства. Кроме того, что я надену?
– Лесли, это Эммина ночь.
– Нет, Джек, это твоя ночь. Эмма умерла. Почему бы тебе не пригласить мисс Вурц?
– Вурц? Ты шутишь!
– Джек, ну что мне эта церемония? Какого дьявола, скажи на милость, мне нужно от золотого, лысого и голого мужика, который к тому же держит в руках нечто длинное – говорят, это меч, но лично я другого мнения.
У Лесли Оустлер всегда был особый взгляд на вещи.
Наутро Джек позвонил Каролине Вурц и пригласил ее.
– Я столько страшных историй читала про ваш Лос-Анджелес, говорят, там стреляют, – сказала мисс Вурц. – Но ведь в день вручения премий там спокойно?
– Да, – ответил Джек, – хотя ранения получают многие – душевного свойства, так сказать.