Терпения у слушателей обычно хватает на строфу-другую, Гарри Мокко еще ни одно стихотворение не удалось прочитать целиком.
– Я не убеждена, что эта роль хороша для тебя, – сказала доктор Гарсия. – Фотомодель-инвалид, не нашедший ни признания, ни зрителя, ни слушателя, – это не слишком похоже на твою реальную жизнь?
Плохо и то, что Джек уезжает от нее надолго.
– Я не готова летать к тебе в Нью-Йорк каждую неделю, разве только чтобы по магазинам пройтись разок-другой.
А Джек все хотел ее спросить: почему ваши дети, если это они на фотографиях, не растут, то есть почему нет фотографий их же, но взрослых? Коллекция фотографий в кабинете доктора Гарсия была неизменной, к ней ничего не добавлялось, из нее ничего не исчезало. Пожилой муж – или отец – словно застыл во времени; все эти персонажи застыли, как насекомые в янтаре.
Но и в этот раз Джек не набрался смелости задать свой вопрос, а вместо этого просто уехал в Нью-Йорк сниматься.
– Это всего лишь работа, доктор Гарсия, – сказал Джек обиженным тоном, – это всего лишь роль. Я не Гарри Мокко, да и стать им мне не грозит. Я никто.
– Вот в этом-то и заключается твоя проблема, Джек, – ответила доктор Гарсия.
Работа предполагала пятьдесят два съемочных дня, с учетом этого плюс репетиции Джеку предстояло провести в Нью-Йорке два с лишним месяца.
А ведь он уже давно и прочно привык дважды в неделю ходить к доктору Гарсия. Два месяца без нее – н-да, видимо, придется ей пару раз позвонить. Но по телефону Джек не мог рассказывать ей про свою жизнь, изложение в хронологическом порядке сможет возобновиться лишь по возвращении; звонить доктору Гарсия Джеку позволялось лишь в экстренных случаях.
Она считала, что состояние Джека целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо ему удается излагать события в хронологическом порядке. Одно дело – выплеснуть эмоции на собеседника, это не рассказ, а сумбур; и совсем другое – отвлечься от эмоционального напряжения и душевной боли и превратить свое переживание в историю, пересказать события точно так, как они происходили. В этом смысле хронологический рассказ сродни игре на сцене; поэтому доктор Гарсия утверждала: если Джек не способен рассказать ей о некотором эпизоде в хронологическом порядке, значит он не способен эмоционально и психологически пережить произошедшее.
Джек Бернс всего себя вложил в Гарри Мокко. Он вспомнил, как миссис Малькольм мучила несчастных второклашек, как она врезалась на полном ходу в парты, как гоняла на всей скорости по проходам в школьной часовне, как ее руки покрывались кровавыми ссадинами. А еще – как Бонни Гамильтон незаметно садилась и вставала с инвалидного кресла, едва Джек отворачивался. Он ни разу не видел, чтобы ей не удалось исполнить все идеально, но от него не укрылись и ее синяки и шишки, а значит, иногда и она падала.
Джек не просто творил на съемочной площадке чудеса с инвалидным креслом, он настоял, что будет ездить в кресле все время, даже когда не снимается. Он притворялся, что сам инвалид. Джек катался по отелю, словно у него отказали не только ноги, но и голова; он заставлял грузить его с креслом в машину и выгружать обратно. Он даже падения тренировал; лучший номер он показал в холле отеля «Трамп интернешнл», что на западной стороне Центрального парка, к нему сбежался весь персонал – Джек сумел опрокинуться в кресле на спину.
В «Трампе» был спортзал, Джек посещал его в кресле. Он ставил кресло рядом с беговой дорожкой и бегал полчаса с таким видом, словно кресло не его.
Когда в фильме кресло выходит из-под контроля Гарри Мокко, рассказчик угощает зрителя обильными порциями Роберта Грейвза; оскомину набивает порой уже одно название, вроде «Любовь – вселенская головная боль», и далее в таком же духе.
Гарри – Джек ползет на четвереньках в туалет, на него смотрит девушка, только что переспавшая с ним, – на ее лице отвращение. За кадром голос Гарри – Джека читает Каммингса: «Я люблю свое тело, когда оно с твоим телом».
Он пытается далее соблазнить девушку с железом на нижней губе с помощью стихотворения Теда Хьюза, но Хьюз тоже вызывает рвотный рефлекс. Гарри и первую строфу не дочитал, как девушка уже бежала прочь по коридору.
Гарри частенько жалеет себя – например, бьется головой о ванну, из которой не может вылезти (скользкая, сволочь); пафос этих моментов совершенно невыносим, для них у героя припасен Джордж Уитер.
«Стихи о любви» – фильм о любви, но в стиле нуар; первые три четверти фильма идет почти сплошной нуар, последнюю – почти сплошная любовь. Гарри – Джек знакомится в спортзале с молодой женщиной-инвалидом, она совсем недавно «села в кресло»; ветераны вроде Гарри называют таких «новорожденные». Гарри сразу смекает, что это ее первое появление на публике в новом статусе; она понимает, что отныне всю жизнь проведет в кресле, но еще не знает, как себя вести. Ей показывает тренажеры инструктор, хвастун, каких мало, Гарри его презирает.
– Эй, ты, оставь новорожденную мне, – говорит ему Гарри и принимается демонстрировать гостье тренажеры – но не просто так, а играя этакую комедию-фарс.
Гарри все время что-то роняет, падает, спотыкается – воплощенная неуклюжесть.
– Видите, все это очень просто! – говорит он женщине, имитируя тон инструктора – напыщенно-радостный, какой используют только те, кто заранее знает, что говорит полную чушь.
Гарри – Джек возится с креслом и вокруг него, у него ну совсем ничего не получается – это он показывает гостье, что слово «просто» навсегда осталось в ее прошлой жизни, она потеряла его вместе с ногами.
Они в итоге влюбляются друг в друга, и голос рассказчика – да-да, прямо в спортзале – угощает зрителя Хаусменом. «Когда я был влюблен в тебя, как хорошо я вел себя!»
Стыдно, стыдно, Джек Бернс! В Нью-Йорке ты очень плохо себя вел, не то что Гарри Мокко. Джек встретил в каком-то клубе трансвестита-танцоршу; он не мог сосредоточиться на танце, такие мощные были у парня руки и так сильно выдавался кадык. За женщину не примешь ни за что, но Джек решил ему подыграть, а тот принялся ухаживать за Джеком. В итоге игра зашла дальше, чем Джек хотел. Он позволил трансвеститу отвезти его в кресле до отеля, а там – в бар. «Дамочка» уселась Джеку на колени, и они стали подпевать доносящимся из динамиков «The Beatles», а с ними и весь бар.
Вдоволь наслушавшись, как еще молодой Пол Маккартни воображает, что будет, когда ему исполнится шестьдесят четыре, Джек попытался отослать танцоршу, но «она» настояла, что проводит Джека до номера. В лифте «девушка» снова села ему на колени, они снова принялись петь.
Трансвестит довез Джека в инвалидном кресле до номера, и тут он еще раз попробовал попрощаться.
– Джек, что за глупости, – удивился трансвестит, закатывая кресло в номер.
– Я не буду с тобой спать, – сказал Джек.
– Будешь как миленький, – ответила «танцорша».
Не прошло и минуты, как началась драка. Когда трансвестит хочет секса, он хочет его очень сильно, как мужчина, – что неудивительно, ведь трансвестит и есть мужчина. Драка перешла в настоящую битву, номер получил повреждения, особенно пострадала одна лампа. Нет, кто бы спорил – Джек тоже испытывал сексуальное возбуждение, но даже он знал, что хотеть заниматься любовью и в самом деле ею заниматься – не одно и то же.
– Эй, ну что ты сопротивляешься, ты же хочешь меня, это ясно как божий день, – сказал трансвестит; он успел раздеться догола и разорвать Джеку рубашку. – У тебя же стоит! – повторяла «танцорша», словно Джек сам не обратил на это внимание.
– Бывает, у меня стоит даже во сне, – сказал Джек.
– Смотри, уже и у меня стоит! – заорала «танцорша».
– Я вижу, и груди твои тоже, – сказал Джек.
Груди были твердые, как яблоки, – гость навалился Джеку на лицо.
На этот раз он вовремя заметил и левый хук, и правый апперкот, и удар головой. Может, гость и «танцорша», но явно посещал и другие тренировки; дрался он точно не впервые.
Разумеется, надрывался телефон – наверное, портье, подумал Джек. Соседи доложили, они слышали и как расколотили лампу, и все остальное. Да, видел бы нас Дональд Трамп, ему такое не может не понравиться, подумал Джек, и он даже на миг перестанет глядеть на свой любимый Центральный парк.
А вот и охрана, вскрывает замок двери, но Джеку не до них, он захватил танцору голову и держит. Ох и острые у парня ногти, да еще кусается!
– Так только девчонки дерутся! Ты баба! – бросил гостю Джек.
Он знал, что этим окончательно выведет гостя из себя. Трансвестит накинулся на Джека, как разъяренный тигр, но тот его ждал и отпрянул, оказавшись у гостя за спиной, после чего уложил его брюхом на пол и заломил руки за спину. Тут и охрана наконец открыла дверь, двое громил и ночной портье.
– Мы пришли помочь вам, мистер Бернс, – простите, мистер Мокко, – сказал портье.
– Ко мне пожаловал незваный гость, он явно не в своем уме, – объяснил Джек.
– У него стоит, я это видел! – закричал трансвестит.
Один из охранников и правда думал, что Джек инвалид, он ни разу не видел его вне кресла (даже в кино); куда больше они удивились трансвеститу – судя по их лицам, охранники впервые видели такое.
Джек не стал ложиться спать, а принялся репетировать, как расскажет эту историю доктору Гарсия. Он знал – для этого эпизода психиатр сделает исключение из правила хронологического порядка. Джек сидел, укутав руку в мокрое полотенце, – гость не прокусил кожу, но следы от зубов выглядели ужасно и болели.
Ближе к полудню он позвонил доктору Гарсия со съемочной площадки и все рассказал; что и говорить, Гарри Мокко не влип бы в такую историю ни за что, то ли дело Джек Бернс! Это все Джек про себя говорил, готовился к саркастическим замечаниям доктора Гарсия.
– Ты слишком на многое соглашаешься, Джек, – сказала она. – Даже до лифта этого парня нельзя было допускать, драку следовало устроить в фойе, отделался бы куда легче. И уж конечно, нельзя было сажать его на колени.