– Сколько лет доктору Гарсия? – спросил Джек у Элизабет, когда она принесла ему кофе.
– Шестьдесят один, – ответила она.
Джек был поражен. Доктор Гарсия выглядела куда моложе.
– А кто этот господин? Он ее муж или отец?
– Муж. Он умер лет двадцать назад, я еще не была знакома с ней тогда.
Вот почему он так похож на призрака, он просто преследует свою семью, не принадлежа ей больше.
– Она вышла замуж снова?
– Нет. Она живет с одной из своих дочерей и ее семьей. У доктора Гарсия столько внуков, что не пересчитать.
Оказалось, Элизабет, прежде чем стать секретарем доктора Гарсия, была ее пациенткой. Она развелась с мужем, стала пить и из-за этого лишилась права видеться с единственным сыном. Бросив пить и найдя работу, она восстановилась в правах, и мальчик, к тому времени тинейджер, получив возможность выбора, переехал жить к ней. Доктор Гарсия спасла ее жизнь, говорила Элизабет.
Джек сидел в кабинете совсем один и пил кофе; казалось, его присутствие здесь неуместно. Что ему делать в обществе детей и мужа доктора Гарсия? На этих фотографиях они словно заморожены. Джек понял – это ему урок. Его психиатр увешала свой кабинет фотографиями, что были сняты до смерти ее мужа, но для чего? Для того, видимо, чтобы каждый день напоминать себе – нечего себя жалеть. Жалеть себя – значит откладывать выздоровление, твердила своим пациентам доктор Гарсия.
«Ты должен жить с этим, – говорили Джеку фотографии. – Ты не в силах забыть прошлое – но ты обязан его простить».
Джек подумал: наверное, у нее дома, где живут ее дочь и внуки, а сама она – строгая бабушка, висят и более поздние фотографии; на них ее дети выросли, на них они качают собственных детей, гладят своих кошек и собак. Но на работе, там, где доктор Гарсия общалась с больными, которые столько времени себя жалеют, что болезнь уже перешла в терминальную стадию, вот там доктор Гарсия собрала галерею прошлого – как суровое напоминание о былом счастье и неизбывном горе. Она, оказывается, сказала однажды Элизабет, что когда выходила замуж за человека много старше себя, то понимала – он умрет раньше ее.
– Я только вообразить не могла, как скоро это произойдет! – рассмеялась она.
– Она рассмеялась? – переспросил Джек. – Доктор Гарсия смеялась, произнося эти слова?
– Вот именно! В этом-то вся и хитрость! – ответила ему Элизабет.
Снова отклонение от «правил», которое в Нью-Йорке и Вене приняли бы в штыки. Там Элизабет осудили бы за такой откровенный разговор с Джеком, сочли бы ее поступок вопиющим проявлением непрофессионализма. Впрочем, подумал Джек, сам «хронологический» метод доктора Гарсия в означенных местах сочли бы тем же самым. Но вот незадача, у доктора Гарсия пациенты вылечиваются! Взять хоть бы Джека.
На столе у психиатра лежал блокнот для рецептов. Джек подумал, уместится ли на одном листке то, что ему необходимо ей сказать, решил, что уместится, только писать надо помельче.
Дорогая доктор Гарсия!
Я отправляюсь в Эдинбург на встречу с сестрой – а может, и с отцом! Когда вернусь, изложу вам все в хронологическом порядке.
Сегодня узнал о вашем муже. Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования.
Написав это, он вышел в приемную. Там незнакомая Джеку няня читала пятилетнему мальчику книжку. У доктора Гарсия такие гибкие правила, Джеку даже в голову не пришло спрашивать, почему это мамы не оставляют детишек с нянями дома, отправляясь к психиатру. Услышав шаги, няня подняла глаза, а мальчик и бровью не повел. На кушетке в позе эмбриона лежала, повернувшись спиной ко всем, юная мама. Плача не слышно, но Джек заметил, как она бьется в истерике.
– Я оставил доктору Гарсия записку, она у нее на столе, – сказал он Элизабет.
– Хочешь что-нибудь еще передать? Я имею в виду, вдобавок к записке?
– Скажи, что мне сегодня нет нужды видеться с ней, – ответил Джек. – И скажи, что я был счастлив.
– Джек, это большая натяжка. Что, если я скажу ей так: сегодня ты выглядел «счастливее обычного»?
– Отличная мысль, – согласился он.
– Ну, Джек, береги себя. Главное, не сходи с ума.
Глава 37. Эдинбург
Джеку исполнилось тридцать восемь лет, его сестре Хизер – двадцать восемь. Как себя вести при встрече с человеком, с которым ты, по идее, должен был быть знаком всю жизнь, а видишься впервые? Джек не смог решить этот вопрос. Он прилетел в Эдинбург на день раньше, чем сказал Хизер. Ему нужно было пройтись по маминым местам в столице Шотландии. Хизер и его свел вместе папа, поэтому Джек хотел, чтобы Хизер и мама не пересекались.
Швейцар отеля «Балморал», юный здоровяк в килте, спросил Джека, не на фестиваль ли он приехал. Этот вопрос Джеку предстояло слышать в Эдинбурге на каждом шагу.
Он поселился в угловом номере, окна выходили на улицу Принсес-стрит (любопытный вид, парк с батутами, отметил Джек). На улице толпа народу, все с сумками из разных магазинов, туристы с картами и так далее. Портье помог Джеку вызвать такси, и он отправился в Лит, где некогда родилась и выросла Алиса. Там народу оказалось поменьше, – видимо, эта часть города не так популярна.
У водителя были вставные зубы (шатались и стучали, когда он говорил), звали его Рори.
Джек хотел отыскать церковь Святого Фомы, где Алиса пела в хоре – еще невинная, до встречи с Уильямом в Южной приходской церкви Лита. Оказалось, этой церкви уже не существует, она превратилась в сикхский храм; к счастью, Рори тоже родился в Лите и знал, что было на месте сикхского храма раньше, более двадцати лет назад. Вид из церкви на Литскую больницу некогда вгонял Алису в такую тоску, что она бросила хор у Святого Фомы и перешла в Южную церковь; Джек согласился, что вид и правда донельзя мрачный, несмотря на то что в здании давно не больница, а поликлиника, поэтому многие помещения заброшены, половина окон на первом этаже разбита.
Джек знал, что сказала бы ему доктор Гарсия, находись она с ним сейчас: «Джек, если целый святой Фома может вот так взять и исчезнуть навсегда, если целая церковь может забыть о прошлом – почему ты не можешь поступить так же?»
Южная приходская церковь Лита, где Алиса пела для Уильяма, произвела на Джека более сложное впечатление. Вдоль Конститьюшн-стрит шла стена, которая отделяла город от кладбища, рядом со стеной лежал опрокинутый могильный камень, на нем значилось: «Здесь покоятся останки Роберта Кальдклуха», и дата – «1482» (Джек еле разобрал цифры). Самое свежее погребение датировалось 1972 годом.
Джек не хотел бы лежать здесь – покойников кладут лицом на юг, а это значит, что на всю оставшуюся смерть ты обречен пялиться на уродливое семнадцатиэтажное здание на другой стороне улицы.
От бывших «пенатов» Алисы почти ничего не осталось. Когда-то улицы Мандерстон и Джейн соединял железнодорожный мост, под ним и располагался тату-салон Билла из Абердина «Не сдавайся», а вокруг – магазинчики с квартирами над ними, где имелся «минимальный уровень комфорта и безопасности», как говорила Джеку Алиса. Сейчас он увидел лишь кирпичные арки моста, под которыми располагались бесконечные гаражи, единственное исключение – автосервис для «фольксвагенов».
В районе построили много новых домов – по словам Рори, «для вдовцов и вдов», то есть в основном жилье для пожилых. Выглядело все это получше, чем материнские «пенаты», как их описывала Джеку Алиса.
Кинотеатра, который, как говорила мама, находился в двух шагах от салона «Не сдавайся», Джек не нашел. Рори показал ему, где в его юности показывали кино – заведение теперь называется «Мекка», и там играют в лото.
На улице Лит-уок было полно маленьких магазинчиков, Рори называл их «лавки на углу». Улица застроена главным образом жилыми домами, но попадались также и пабы, закусочные и магазины с видеофильмами. Население в основном молодое, преобладают люди с азиатской внешностью.
Алиса когда-то рассказывала Джеку, с каким восхищением впервые рассматривала здание Центрального вокзала Лита; вокзал превратился в Центральный бар – тот самый, где играет на флейте Джекова сестра. Рори сказал, что еще в начале восьмидесятых здесь показывали стриптиз. Джек заглянул в бар часа в два дня – никаких стриптизерш, музыкальный автомат играет Фрэнка Синатру, «Я все сделал по-своему», стены, викторианский узорный потолок и высокие зеркала тонут в сигаретном дыму.
На пересечении Конститьюшн-стрит и Бернард-стрит имелся банк и что-то вроде транспортного агентства. Джек и Рори перешли по мосту речку Лит и оказались в Доках. Джек хорошо помнил мамину песенку, она пела ее или пьяная, или под кайфом, впервые он услышал ее в Амстердаме. Тогда он думал, что это мамина мантра, заклинание, которое поможет ей избежать панели.
Ни за что не стану шлюхой,
я ж не вовсе без ума,
знаю точно – хуже Доков
только Литская тюрьма.
Нет, нет, шлюхой я не стану,
это клятва вам моя,
никогда не быть мне в Доках,
на панель не выйду я.
Джек спел песенку Рори (решив, что ему надо еще потренироваться с шотландским акцентом), тот сказал, что слышит ее впервые. Что до Доков, не такое уж плохое это было место, как показалось Джеку, по крайней мере теперь. Если здесь когда-то и были шлюхи, они давно перебрались в другие места.
Рори отвез его обратно в «Балморал». Джек лег поспать часа на два, этого хватило, чтобы прийти в себя после перелета через Атлантику. Пообедав в отеле, Джек вышел на Принсес-стрит и поинтересовался у швейцара, есть ли в Лите хороший паб. Он не собирался пить, но хотел посидеть с кружкой пива (для антуража) в неведомой ему атмосфере маминой родины (а может, решил притвориться собственным дедушкой Биллом из Абердина).
Швейцар назвал ему два заведения, оба на Конститьюшн-стрит, рядом друг с другом. Джек взял такси и велел водителю подождать – он не собирался торчать в барах долго. Первое место, под названием «Порт-Лит», оказалось тесным и забитым разношерстной публикой, сколько-то местных за