Джек как мог изучил ожидающих его в Цюрихе пятерых докторов и одного профессора; он как мог постарался вообразить их себе до встречи. Ведь не ему предстояло играть в этой постановке – им. Их заботам был вверен его отец, и перед Джеком стояла задача выучиться у них всему, чему только можно.
Руководил клиникой немец, профессор Лионель Риттер. По-английски, сказала Хизер, он говорит хорошо, а что он постоянно повторяется – это простительно, он лишь старается быть как можно более дипломатичным. Одет с иголочки, хотя несколько неформально, – подтянутый, спортивного вида человек, искренне гордящийся 136-летней историей возглавляемой им частной психиатрической лечебницы. Джек представил его себе этаким Дэвидом Нивеном с теннисной ракеткой в руках.
Заместителем профессора Риттера был доктор Клаус Хорват, австриец, приятный, миловидный джентльмен, по словам Хизер, атлетического телосложения, любитель горных лыж. Уильяму очень нравилось беседовать с ним о горнолыжном спорте, сам же доктор Хорват был весьма высокого мнения о лечебных достоинствах программы Кильхберга по джоггингу – Уильям не разочаровал его и с удовольствием участвовал в пробежках, несмотря на свои шестьдесят четыре года. Джек был не в состоянии представить себе, как совершает пробежки полностью татуированный отец, а доктора Хорвата мог вообразить себе лишь как человека с австрийским акцентом на манер Арнольда Шварценеггера – ну и, может быть, веселого нрава (доктор Хорват – неисправимый оптимист) на манер комедийного персонажа Арнольда, из фильма, где он играет брата Денни Де Вито.
Второй немец, доктор Манфред Бергер, невролог и психиатр, заведовал в клинике геронтопсихиатрическими делами. Сестра сказала Джеку, что папа до сих пор выглядит очень молодо и по ведомству доктора Бергера покамест не проходит. Доктор Бергер, по ее словам, «человек фактов», он обожает докапываться до сути и не терпит сомнений.
В самом начале пребывания в Кильхберге у Уильяма постоянно менялось настроение – симптоматика, могущая свидетельствовать об МДП. Папа то пребывал в эйфории, то впадал в дикую ярость; целую неделю он мог чувствовать себя отлично, почти не спать (от радости и энтузиазма), а затем долгое время валяться в глубочайшей депрессии. Оказалось все же, что у Уильяма нет МДП. Но доктор Бергер отказывался отводить этот диагноз, пока не будут сделаны все необходимые исследования.
Доктор Бергер, сказала Джеку Хизер, занимался тем, что «исключал» все на свете. Вдруг у Уильяма опухоль мозга? Едва ли, говорил сам себе доктор Бергер, но простое исследование может «исключить» такое предположение. Эйфория, сменяющаяся яростью, может быть спровоцирована болезнью под названием «эпилепсия височных долей»; этот диагноз тоже можно «исключить», что доктор Бергер и сделал. А затем отвел и МДП.
Доктора Бергера нельзя было обескуражить, – казалось, он в любой ситуации заранее ждал оказаться неправым, однако это не смущало его; он не из тех, кого пугают неудачи, он всегда идет вперед.
Джек удержался от вывода, что самые интересные психиатрические заболевания нельзя ни легко диагностировать, ни легко излечить. В конце концов, любой, кто увидел бы полностью покрытое татуировками тело Уильяма, решил бы, что этот человек страдает от навязчивых идей. А если тебе больно играть на органе, но тем не менее ты не можешь не играть, ибо сходишь с ума, – ну как в такой ситуации не впадать то в эйфорию, то в депрессию?
Но доктор Бергер обожал факты; он лишь исключал невозможное, не пытаясь переходить от общих предположений о диагнозе к более конкретным. В команде врачей он был незаменим, хотя, возможно, не так приятен в общении, как остальные. Немец, он перенял швейцарскую привычку долго-долго и изо всех сил жать тебе руку; по словам Хизер, доктор Бергер пытается регулярно ставить рекорды по силе и продолжительности рукопожатия, видимо из желания превзойти швейцарцев.
Странный персонаж, решил Джек и вообразил его кем-то средним между Джином Хэкменом и Томми Ли Джонсом. Как выяснится, ничего дальше от действительности и представить себе было невозможно.
Перечислив мужчин, Хизер перешла к женщинам; они, по ее мнению, самые грозные врачи на целом свете. Прежде всего – швейцарка доктор Регула Хубер, ведающая болезнями внутренних органов, энергичная блондинка лет сорока с небольшим. В Кильхберге много пожилых пациентов, у врача ее специальности в такой клинике работы невпроворот. Пожилые пациенты, как правило, поступали в клинику по просьбе родственников и покидать ее были не вправе.
Хизер сказала Джеку, что много раз встречалась с профессором Риттером и его командой и не было случая, чтобы доктора Хубер не вызвали по пейджеру разбираться с какой-нибудь чрезвычайной ситуацией. Что касается Уильяма Бернса, который поступил в больницу по просьбе дочери, но не только не имел ничего против, а был весьма доволен жизнью в Кильхберге (он остался там с радостью!), то в его случае доктор Хубер, как и доктор Бергер, первым делом захотела кое-какие вопросы «исключить».
Может быть, у папы что-то не так со щитовидной железой – при дисфункциях этого органа больному может быть холодно? Оказалось, нет. Может быть, у папы болезнь Куршманна – Штайнерта? Слава богу, нет! И почему Уильям Бернс худой как швабра? А вот почему – он не пьет и полагает переедание за грех. Папа сам себя посадил на строгую диету, словно он жокей, фотомодель или актер (яблоко от яблони, сами видите, недалеко падает).
Артрит Уильяма лечила, точнее, пыталась лечить именно доктор Хубер. Недавно она попробовала новое противовоспалительное лекарство, у которого теоретически меньше побочных воздействий на желудочно-кишечный тракт, но у Уильяма оно вызвало такое сильное раздражение в кишечнике, что от курса пришлось отказаться. Доктор Хубер вернулась к более стандартным наружным медикаментам.
Она также считала, что пациенту может помогать и плацебо – если пациент в это верит. И совершенно не возражала ни против любви Уильяма к расплавленному парафину и ледяной воде, ни против коктейля из глюкозамина с акульими хрящами, ни против медных браслетов – он носил их все время и снимал, лишь садясь за инструмент.
Хизер сказала, что ей нравится доктор Хубер и ее прагматический подход. Джек почему-то решил, что она похожа на его любимую актрису Франсес Макдорманд.
Еще один представитель Германии, доктор Рут фон Pop, странным образом называлась просто «начальник отдела» – неизвестно какого. Возможно, эта информация сознательно не разглашалась. Высокая женщина с великолепной гривой рыжих волос с седой прядью (Хизер говорила, что прядь естественного происхождения, но этого, конечно, не может быть), от такой глаз невозможно отвести; ведет себя по-королевски, как настоящий начальник. Обычно она позволяла остальным высказываться первыми, но всем своим видом показывала (намеренно), что коллеги неоправданно долго тянут время. Она точно знала, когда следует тяжело вздохнуть, и постоянно теребила в длинных пальцах карандаш (ни разу на памяти Хизер его не уронив). Если ей было что сказать, она делала это последней, зато, как правило, таким тоном, что становилось ясно – все сказанное до нее либо чушь, либо невероятно нелепо сформулировано, а ее слова – окончательная и непреложная истина; при этом она неизменно поворачивалась к аудитории в профиль, чтобы всем был виден ее острый подбородок – хоть сейчас бери и чекань с нее монету.
– С другой стороны, – обычно начинала она, словно возглавляла отдел сомнений, словно седая прядь на ее голове означала ту самую неясную серую область неизвестного.
Деньги доктору фон Pop явно платили за то, чтобы она заставляла коллег чувствовать себя неуверенно; она обожала указывать им на те аспекты любого психического заболевания, которые в принципе невозможно «исключить».
В Кильхберге Уильяма считали образцовым пациентом. Он и правда с радостью живет там, – в конце концов, он ни разу не пытался бежать. Он редко жаловался на больницу и на то, как его лечат. Да, порой он давал себе волю – ему случалось впадать в гнев и вести себя иррационально, однако такое случалось куда реже, чем пока он жил вне пределов лечебницы. Хизер твердо стояла на своем – в Кильхберге папа на своем месте; удивительно, но Уильям, кажется, целиком и полностью с ней соглашался. Может быть, ему даже понравилась эта мысль, весело спрашивал коллег доктор Хорват.
Но доктор фон Pop задала коллегам вопрос, который никому из них не пришел в голову.
– Кто знает, может быть, все наши пациенты страдают вдобавок к своим болезням еще и госпитализмом? – спрашивала она всякий раз, когда, казалось, все обо всем договорились и все стало ясно. – Кто знает, может быть, в случае Уильяма наш курс лечения оказался слишком успешным? Ведь если он рад быть здесь, если ему у нас нравится – не значит ли это, что мы привили ему зависимость от нашего заведения? Я просто спрашиваю, – неизменно добавляла она, не без удовольствия сея в коллегах зерна сомнения.
Доктор фон Pop не уставала задавать вопрос, почему Уильяму то и дело холодно.
– Все-таки какой пусковой механизм у этого симптома? – частенько спрашивала она; Хизер заранее объяснила Джеку, что в Кильхберге обожают термин «пусковой механизм» и прилагательное «пусковой».
Именно доктор фон Pop предположила, что у Уильяма нарциссический тип личности, а может быть, даже и нарциссизм как болезнь. Он каждый день мыл свои длинные, как у хиппи, седые волосы с шампунем и терпеть не мог, если не находил на месте именно такой тип геля и именно такой тип шампуня, который потребовал; однажды, когда в фене перегорел предохранитель, у папы случился приступ – он орал как резаный и бегал голый по палате. Ну и конечно, педантичность, с которой он выбирал себе татуировки, тщательность, с которой он их скрывал, – обычно он, даже летом, носил длинные носки и длинные брюки, а также рубашки с длинными рукавами, застегивая ворот у самого горла. Правда, если Уильям Бернс хотел показать кому-либо свои татуировки, он их показывал все разом.