Экс-мистер Бангкок попытался заинтересовать Эмму кикбоксингом, но она сказала, что ей больше нравится борьба.
– Я не прочь залепить кому-нибудь ногой, но предпочитаю, чтобы этот кто-то уже валялся на земле, – так она сказала тайцу, и тот в итоге вздохнул с облечением (пусть ею занимаются эти славяне, чур меня).
Когда появились Павел и Борис, Эмма немного поборолась и с ними. К тому моменту Джеку потребовался перерыв – он содрал себе о мат щеку и потянул плечо (это Ченко показал Эмме, как пожарные выносят из огня людей, оказалось, у нее рефлекс вставать в нужную для этого позу). Плюс у него впервые распухло из-за притока лимфы ухо.
Эмма, посмотрев, какие уши у белорусов и Ченко, потребовала, чтобы они «починили» ухо Джеку. Мальчик очень удивился, он не знал, что такое возможно, а все трое борцов сказали, что это неспортивно. Однако они знали, как «чинят уши», и сразу принялись за Джека.
– Прости, конфетка моя, будет больно, но, если мы позволим твоим ушам превратиться в то, что на месте ушей у этих трех титанов, это будет настоящее преступление. Тебе нужно оставаться красавцем, все твое будущее от этого зависит – и поэтому тебе нужны уши, а не коровьи лепешки.
Джек сразу понял, что Ченко, Павел и Борис оскорбились. Их «коровьи лепешки» служили знаками отличия, орденами и медалями за спортивные успехи! Но Эмма Оустлер давно решила, что лично отвечает за будущее Джека Бернса, и никто не смел ей перечить.
«Коровья лепешка» вместо уха возникает из-за лимфы и крови; когда противник во время схватки трет твои уши о мат или сдавливает их захватами, уши опухают; потом жидкость затвердевает, и образуется вздутие. Фокус заключается в том, чтобы не дать жидкости подсохнуть, – для начала нужно проткнуть распухшее место шприцем и отсосать жидкость, а затем взять бинт, окунуть его в мокрый гипс и перебинтовать ухо, приладив бинт с гипсом по форме. Гипс быстро застывает, и лимфа больше не может поступать в ухо – некуда. Так ухо сохраняет исходный вид.
– Тебе будет неудобно, – сказал Джеку Ченко.
– Но по сравнению со стертым в кровь пенисом это сущая ерунда, конфетка моя, – сказала Эмма, и даже «минские» согласились.
В таком виде Джек и пошел домой – с гипсом на ухе и «ожогом» на щеке.
– Алиса, ты только посмотри на своего красавца Джеки, – привлекла за обедом (как всегда, заказ на дом) внимание Алисы миссис Оустлер. – Страшно подумать, что с ним сделают эти головорезы с Батхерст-стрит в следующий раз.
– По сравнению со стертым в кровь пенисом это сущая ерунда, – сказал Джек.
– Я уже не говорю о том, каким словам они его там выучили!
– Джек, придержи язык, будь так добр, – сказала Алиса.
На следующий вечер с загипсованным ухом домой вернулась уже Эмма; и она, и Джек жутко гордились своими боевыми ранами. Джек провел ей захват головы левой рукой, прижавшись к ней головой, и сильно придавил ей ухо виском; в ответ Эмма разорвала его захват и уложила на пол обратным полунельсоном.
– Джек, нельзя проводить такие захваты против человека, который весит намного больше тебя, – внушал мальчику Ченко.
Верно, конечно, но Джек был рад, что с ним борется такой сильный, жесткий и упрямый соперник, как Эмма. Ей борьба тоже пошла на пользу – за неделю она скинула четыре кило. Джек знал, что она восхищается Павлом и Борисом – если не их «коровьими лепешками», то, во всяком случае, их диетой. «Минские» были чрезвычайно дисциплинированны – не только в плане регулярных тренировок, но и в плане правильного питания.
– Мам, а ты могла сильно сэкономить, если бы отправила меня на Батхерст с Джеком, а не на эту сраную жироферму, – сказала Эмма.
– Девушка, вас я тоже попрошу попридержать язык, – был ответ.
– Пенис, пенис, пенис, пенис… – распевал Джек.
– Лучше и не скажешь, браво, – хмыкнула миссис Оустлер.
– Джек, иди к себе в комнату, – приказала Алиса.
Джеку было откровенно плевать. Он хотел сказать обеим матерям: ты отправляешь Эмму в какое-то вонючее общежитие, а ты – меня в какой-то сраный Мэн, и после этого вы смеете требовать, чтобы мы что-то там такое попридержали? А не пойти б вам обеим? Вместо этого Джек громко напевал «пенис-пенис-пенис» от столовой до самой спальни.
– Джек, я тебя поздравляю! Ты ведешь себя как самый настоящий взрослый! – крикнула ему мама.
– Алиса, не сердись, ему просто обидно, что он уезжает в школу черт-те куда, – услышал Джек слова Лесли Оустлер.
– Мама, я сейчас описаюсь от счастья, до тебя наконец дошло! – расхохоталась Эмма.
– Эмма, иди к себе в комнату, – приказала ей Лесли.
– Да ради бога! Желаю приятно провести время за превращением грязных тарелок в чистые! – сказала Эмма (которая обычно и мыла посуду) и, громко топоча, убежала наверх.
Эмма и Джек стали больше чем просто спарринг-партнерами – они наконец превратились в друзей, в частности, потому, что мамы пытались их разлучить. Каждой ссадиной, синяком, вывихнутым пальцем и так далее Джек и Эмма убеждали мам все больше, что контакты между ними исключают секс. Джеку теперь позволялось вставать среди ночи и отправляться к Эмме в кровать – и наоборот. Мамы ни слова больше не говорили против.
Да и зачем, лето все равно уже почти кончилось. Какое дело Лесли и Алисе, что Джек и Эмма мочалят друг друга в спортзале на Батхерст-стрит (Джеку, правда, так и не удалось хорошенько «измочалить» Эмму, но кое-какие приемы у него проходили).
– Что до Эммы, так это просто гормоны, – говорила миссис Оустлер.
Что до Алисы, та до сих пор считала, что Джек учится защищать себя от мальчиков.
За две недели Эмма скинула шесть кило, и было ясно, что сбросит еще. Дело заключалось не только в тренировках – она стала по-другому есть. Она обожала и Ченко («за исключением ушей»), и Павла, и Бориса.
Как-то раз, лежа с Эммой в постели, Джек заставил себя спросить ее (ох как ему было непросто!), с кем она будет бороться, когда он уедет в Мэн.
– Ну, найду себе кого-нибудь, буду из него последнее дерьмо выколачивать.
Джек научился целоваться и одновременно дышать, хотя его то и дело подмывало снова задержать дыхание до потери пульса. Эмма не ослабляла своей заботы о малыше – и, как она и обещала, пенис таки зажил. Наверное, помогло сочетание мази (Эмма мазала его, даже когда Джек уже не видел для этого причин, так как покраснение ушло) с исчезновением из его жизни миссис Машаду, внимание которой к мистеру Пенису, нельзя не признать, несколько переходило границы разумного.
– Ты по ней не скучаешь, Джек? – спросила Эмма однажды ночью.
Джек задумался; ему показалось, что он скучает кое по чему из того, что она с ним делала, но не по ней самой. Он стеснялся сказать Эмме, по чему именно скучает, – ведь та могла подумать, что он не слишком благодарен ей за свое спасение. Но они были уже настоящие друзья, и Эмма поняла Джека.
– Я так думаю, тебе было интересно, но страшно.
– Да.
– Я дрожу от одной мысли, какие неприятности могут подстерегать малыша в Мэне.
– Ты о чем, Эмма?
Они сидели у нее в комнате, на большой кровати, заваленной, как и прежде, плюшевыми мишками. На Джеке были только шорты, а на Эмме – футболка с борцовского турнира в Тбилиси, подаренная ей кем-то из «минских». Надпись на ней мог прочесть лишь тот, кто знал грузинский, но Эмме она все равно нравилась – своими дырами и кровавыми пятнами.
– Ну-ка, сними шорты, конфетка моя, – сказала Эмма, одновременно снимая под одеялом футболку (во все стороны полетели плюшевые мишки). – Я тебе покажу, что делать, чтобы избежать неприятностей.
Она взяла его правую руку и сжала ею пенис.
– Если хочешь, воспользуйся левой, – продолжила она. – Если удобнее, я имею в виду.
– Удобнее?
– Ну сделай себе приятное! Ну дрочи же, Джек! Ты же умеешь.
– Опять не понял.
– Конфетка моя, только не говори мне, что это у тебя в первый раз.
– Я тебе уже говорил, я не знаю, что это такое, и никогда этого не делал.
– Ладно, начинай потихоньку и не торопись, постепенно поймешь, что к чему. Если хочешь, целуй меня или трогай другой рукой. Только не сиди сиднем просто так.
Джек старался изо всех сил; хорошо уже, что ему не страшно.
– Знаешь, наверное, удобнее левой рукой, – сказал он Эмме, – хотя я правша.
– Это куда проще, чем двойной нельсон, – сказала она. – Тут нет нужды обсуждать теорию.
Джек обнял Эмму изо всех сил – какая она мощная, упругая. Она поцеловала его, и он даже не забыл, что надо дышать.
– Кажется, что-то получается.
– Постарайся только не запачкать всю комнату, конфетка моя, – предупредила она. – Шутка, шутка!
Постепенно ему стало трудно одновременно обнимать Эмму, дышать и разговаривать.
– А что я вообще такое делаю?
– Учишься выживать в Мэне.
– Но тебя-то там не будет!
– Придется тебе воображать, конфетка моя, что я с тобой, ну или я тебе фотографии пришлю.
О, вот оно снова, северное сияние, столь любимое народом Канады!
– Джеки, если ты хочешь сказать, что запачкана не вся комната, то должна признать, ты прав – пара уголков действительно осталась чистой.
Джек снова начал дышать.
– Ты только посмотри на это! Надеюсь, ты никогда не скажешь теперь, что не любишь меня.
– Я люблю тебя, Эмма, – выдохнул Джек.
– Спасибо, но не считай, что дал мне обещание на всю жизнь. Не буду ловить тебя на слове. Чудо уже то, что ты мой друг.
– Я буду скучать по тебе! – воскликнул Джек.
– Тсс, не кричи, разбудишь их. Незачем доставлять им лишнее удовольствие.
– Как это?
– Я тоже буду скучать по тебе, конфетка моя, – шепнула ему на ухо Эмма, надевая обратно футболку (снова во все стороны полетели плюшевые мишки).
Тут Джек услышал из коридора голос мамы (дверь в Эммину спальню была приоткрыта):
– Это ты кричал, Джеки?
Где Джековы шорты, ни Эмма, ни Джек точно не знали, надеялись, что под одеялом. Джек положил голову Эмме на плечо, она обняла его рукой (почти головной захват). В общем, когда Алиса вошла, ей сразу стало ясно, что они под одеялом обнимаются.