– Мне плохой сон приснился, – сказал Джек.
– А-а.
– Ему лучше спать в моей кровати, когда ему снятся кошмары. У меня больше места.
– Я вижу, – ответила Алиса.
– Снова этот сон про ров, – сказал Джек. – Ну, помнишь, с самым маленьким солдатом.
– Ну разумеется, – сказала Алиса.
– Вот, опять тот самый сон, – повторил Джек.
– Я не знала, что он до сих пор тебе снится.
– Постоянно, – солгал Джек. – А в последнее время чаще, чем обычно.
– Понятно, – ответила мама. – Мне жаль.
Повсюду валялись плюшевые мишки, словно в комнате провели обыск. Джек отчаянно надеялся, что среди мишек не валяются его трусы. Алиса собралась было уже покинуть спальню Эммы, как вдруг остановилась и обернулась к ним:
– Эмма, спасибо, что ты такой хороший друг Джеку.
– Мы теперь друзья на всю жизнь, – ответила Эмма.
– Ну, я надеюсь, что так оно и есть. Спокойной ночи, ребята, – тихо сказала она и ушла.
– Спокойной ночи, мама! – крикнул ей вслед Джек.
– Спокойной ночи! – последовала его примеру Эмма и принялась искать малыша под одеялом.
Тот, оказалось, уже уснул.
– Как же быстро ты все забываешь! – шепнула Эмма пенису.
Точь-в-точь как в старые добрые времена, подумал Джек, засыпая и не пытаясь разобраться, о каких именно временах идет речь и насколько они в самом деле были добрые. Оказалось, спать под Эммин храп даже приятно.
Эмма наснимала целый альбом в зале на Батхерст-стрит – Джек, Ченко, они же вдвоем, волк на голове у украинца, Джек сидит по-турецки на мате рядом с тренером, а тот его обнимает, словно он ему папа.
Джек лежал, слушал Эммин храп и вспоминал эти фотографии. Скоро он будет в Мэне, но ему уже не страшно. Засыпая, он подумал – чего ему там бояться, не на того напали.
Джек Бернс будет жестоко скучать по всем этим женщинам и девочкам из тех, что постарше. Даже по тем, кто насиловал его (иногда особенно сильно именно по ним). Даже по миссис Машаду он будет скучать, в чем никогда не признается Эмме.
Джек скучал даже по тем девочкам, что пальцем его не трогали, в том числе и по блевунье Сандре Стюарт, исполнительнице роли билингвы-заики, которую трахнули на санях с собаками и которая затем уползла в бутафорский снег и замерзла в театральной пурге. Это каким же озабоченным надо быть, чтобы помнить ее?
Джек будет скучать по всем, по важным и не очень важным персонажам, наводнявшим его океан девиц. Эти девочки, эти женщины – они сделали его сильным. Они подготовили Джека к путешествию по твердой (и не очень твердой) земле его будущей жизни, где будут и мальчики, и мужчины. Но после океана девиц – какими слабаками они ему покажутся! После опытов с женщинами сильно старше его какими жалкими покажутся ему противники одного с ним пола!
Часть третья. Везунчик
Глава 16. Ниже нуля
В безумные дни перед самым отъездом Джека в Мэн мама занялась пришиванием меток с надписью «Джек Бернс» на одежду сына; миссис Оустлер перед этим прошлась с Джеком по магазинам. В Реддинге не требовали носить форму, но полагалось иметь галстук, пиджак и брюки, либо хаки, либо фланелевые (джинсы запрещались). Одежду Джеку выбирала Лесли, поэтому он оказался одним из самых модных парней в школе.
Вместо того чтобы шить, Алисе следовало бы поговорить с Джеком, рассказать ему всю правду. Но Алиса, не открывая рта, орудовала иголкой.
Джек никак не мог понять, почему так. Когда ему было четыре, они целый год провели в Европе, гоняясь за пропавшим папой; за пять лет, что Джек ходил в школу Святой Хильды, они почти ни разу не поговорили про Уильяма. С десяти лет интерес Джека к неведомой персоне отца начал неуклонно расти; мама демонизировала папу, и поэтому мальчик боялся за себя – кем он станет при таком отце? Но мама не отвечала на вопросы о папе. Она не вела себя по отношению к сыну жестоко, но могла быть холодной, и ни от чего она не делалась холоднее, чем от вопросов про папу.
Алиса сто раз отказывалась говорить с Джеком на эту тему.
– Мал еще, – отвечала она.
Это всегда означало, что тема закрыта. Однажды Джек рассказал про это миссис Макквот.
– Никогда не обижайся на женщину, которая умеет хранить тайны, – только и ответил Серый Призрак.
У Эммы был целый список претензий к своей маме, поэтому Джек решил, что может пожаловаться ей на Алису.
– Я просто хочу узнать, что он был за человек, что тут такого, черт побери!
– Придержи язык, конфетка моя.
Эмма и Джек вместе прочли книгу «Введение в школьную философию», которую администрация Реддинга рассылала всем новым ученикам и их родителям. В кодексе поведения значительное место занимала «правильная и вежливая речь». Мистер Рэмзи, согласившись отвезти Джека в Реддинг, тоже прочел эту книгу (и с большим энтузиазмом); с его точки зрения, соответствовать кодексу поведения будет «очень непросто».
За день до отъезда Джека в Мэн они с Эммой отправились в парикмахерскую и сделали себе одинаковые стрижки. Джекова выглядела вполне сносно, хотя и была короче тех, что обычно носили мальчики в 1978 году. Эмме короткая стрижка… скажем так, не очень шла. Было ясно видно, что это мальчиковая стрижка: в частности, была открыта шея, и хотя Эмма продолжала худеть, шея у нее делалась только толще (еще бы, она четыре дня в неделю тренировалась, став на мостик и положив на грудь двенадцатикилограммовый металлический блин). В результате шея у нее была как у молотобойца, а короткая стрижка лишь усиливала это впечатление – то есть казалось, что шеи у Эммы Оустлер попросту нет. Со спины она выглядела мужчиной.
Джека обслужили первым, так что, когда стригли Эмму, он стоял рядом и смотрел.
– Мама тебя за это убьет, – сказал Джек.
– Это каким же способом, хотела бы я знать?
В самом деле, Эмма могла переломить миссис Оустлер пополам одной рукой. Даже Ченко оказался ей по зубам, как ему вскоре предстояло выяснить. После того как Джек уехал в Мэн, Ченко вызвался спарринговать с Эммой. Для мужчины своего возраста он пребывал в неплохой форме плюс был тяжелее ее килограммов на пятнадцать и гораздо опытнее. Но Джек уже знал – если пытаться как можно меньше навредить сопернику, рискуешь сам получить травму; в борьбе лучше играть по-настоящему.
Однажды Ченко схватил Эмму, когда она о него оперлась, и оказался в идеальной позиции для бокового броска, но промедлил, решив, что может нанести ей травму. Пока он соображал, Эмма сама провела боковой бросок, а затем рухнула на него сверху, чтобы сделать захват, – и сломала ему грудину. Такие переломы заживают долго, особенно у пожилых людей.
Эмме оставалось только заниматься с Павлом и Борисом, те хотя бы были молодые и не боялись травм.
Разглядывая Эмму у парикмахера, Джек пришел к выводу, что администрация школы Святой Хильды сошла с ума, согласившись взять ее в интернат. Ее взгляды на жизнь совершенно для этого не подходили, не говоря уже о ширине плеч и накачанной шее.
Джек угадал – Эмма продержалась в интернате всего год, он даже удивился, что она вытерпела так долго. К большому облегчению школьного начальства и острому неудовольствию миссис Оустлер, Эмма вернулась в семейный особняк и последние два класса ходила в школу из дому. Поселилась она в гостевом крыле, в бывшей спальне Алисы, которая была напротив спальни Джека (правда, ему не пришлось пользоваться ею сколько-нибудь значительное время в те годы).
Алиса, разумеется, бросила притворяться и переехала в спальню к Лесли; по словам Эммы, не прошло и недели с отъезда Джека в Мэн, как это случилось. Эмма же отправилась в гостевое крыло не столько потому, что хотела спать подальше от мам, сколько из-за того, что ее просто бесило их лицемерие – ни та ни другая не собирались говорить с детьми о своих отношениях. Впрочем, Алиса не любила говорить вообще, а Эммина мама столько раз приказывала дочери заткнуться, когда Эмма хотела поговорить с ней об этом, что должна была понимать – даже если теперь ей самой захочется пооткровенничать, уже дочь пошлет мать куда подальше. Алиса тоже перешла предел в своем нежелании говорить с Джеком – сын давно решил, что, даже если мама захочет сама с ним поговорить, он откажется ее слушать.
В Мэне ему чаще приходили письма от Эммы, чем от мамы; даже новости о миссис Машаду дошли до него через подругу. Оказалось, португалку арестовали в парке имени Уинстона Черчилля при попытке соблазнить несовершеннолетнего, мальчика лет десяти. Выяснилось, что ее собственные дети тоже никакие не взрослые и никуда не уехали; им было по одиннадцать и пятнадцать лет, они жили в другом районе Торонто с папой, счастливо женатым вторым браком. Суд официально запретил миссис Машаду приближаться к детям – она изнасиловала собственного старшего сына, когда тому было десять.
Разумеется, бывший муж миссис Машаду и не думал ее бить или посещать ее квартиру, так что менять замки ей было ни к чему (она их и не меняла). Возможно, «М. Машаду» у звонка вовсе и не значило «миссис». Кем бы она ни была на самом деле, никто так и не узнал, зачем она пошла учиться кикбоксингу и борьбе.
Алиса ни словом не обмолвилась с Джеком про эту историю, хотя, несомненно, ее знала (по словам Эммы, та попала на первые полосы всех торонтских газет, «с фотографиями и так далее»). Наверное, Алиса решила, что у миссис Машаду не хватило бы духу изнасиловать Джека. Впрочем, скорее всего, она предпочитала просто выкинуть это из головы – или же пребывала во власти иллюзии, что в случае чего Джек все бы ей рассказал.
– Ну разумеется! Ведь если бы что-нибудь стряслось с ней самой, она первым делом побежала бы рассказывать тебе! – саркастически комментировала Эмма.
Серый Призрак писал Джеку регулярно, он же отвечал через раз, а то и реже. Миссис Макквот, конечно, была мудрая женщина, но нынче главные советы Джеку давала Эмма Оустлер. Как все-таки удивительно, что его представление о проститутках как о советчицах для мужчин было не так уж далеко от истины! Эмма, конечно, на панель не ходила, но секс и советы в ее мире обменивались по курсу один к одному.