— Есть выпускание газов «друг леопарда». Это самое наглое выпускание газов из всех. Вы доверяете этому выпусканию газов, считаете его своим лучшим другом и чувствуете, что оно никогда вас не предаст. Вы глубоко дышите, умоляете несчастного выйти потихоньку и не выдавать вас. Но внезапно, когда этого меньше всего ждешь, «друг леопарда» выходит, разрывая шину, и вызывает скандал. И вы натянуто говорите: «Думаю, сегодня будет дождь», но все вокруг знают, что это вы выпустили гром.
Я посмотрел на заключенных и увидел, что они уже не напряжены и чувствуют себя свободно. Трудно было поверить, что эти люди совершали столько насилия в обществе. Я додумал: «Всякое человеческое существо, пусть это преступник или его жертва, алчет и жаждет удовольствий». Фрейд был прав, когда сказал, что принцип удовольствия управляет человеческой психикой. В продолжение Краснобай, уличный философ, напыщенно сказал:
— Есть socialite[18] выпускание газов. Представьте себе, встретились три подруги из высшего света. Каждая из них носит очки с темными линзами, больше, чем их головы, за которыми можно спрятать морду слона. Одна из них спокойно, бесшумно выпускает газы и с невозмутимым лицом имеет смелость заявить: «Я нахожу, что здесь есть что-то гнилое».
— Дорогие слушатели, есть еще и интеллектуальное выпускание газов! — закричал Мэр, глядя на меня. — Это самое бесстыжее выпускание газов из всех! Такой субъект знает, что газы вот-вот выйдут. — И он посмотрел на профессора Журему, которая одобрила педагогический жаргон.
— Давай, давай.
— Да, и он с величайшим бесстыдством их выпускает. При этом интеллектуал спокойно продолжает разговаривать с другими, как будто бы ничего не произошло.
Заключенные резвились, как дети. Было непохоже, что они находились в тюрьме с особо строгим режимом. В этотмомент я подошел к профессору Журеме и спросил ее тихонько:
— А где же Пьяже? А Выготский? А Морен?
Профессор была резка со мной:
— Сын мой, а что мы будем делать? Даже Маркс уже был с этими ненормальными. Воспитание не является искусством передачи идей, это искусство делать их понятными. Уголовники сыты советами и уроками морали. Бартоломеу и Барнабе покорили нас. — И, критикуя меня, добавила: — Выпустите газы из своей головы. Облегчитесь!
Я погрузился в самого себя. Мне никогда не удавалось постичь моих учеников, я никогда не говорил на их языке. Я чувствовал, что сойти с пьедестала и проникнуть в их мир было бы для меня слишком высокой ценой. Пока я раздумывал над этим, Мэр, чувствуя, что толпа была в восторге от его учений, погрузился в транс. В нем снова зажегся дух политика.
— Граждане этого великого учреждения, скоро кампания моих следующих выборов. Она будет основываться на честности! Никто не достоин своей задницы, если не возьмет на себя ответственность за свои газы! — Публика не сдержалась. Все поднялись и зааплодировали непослушному. — А он добавил: — Если каждый избиратель, который выпускает газы, проголосует за меня, у меня будет самое большое количество набранных голосов в истории!
Позже я узнал, кто управлял освещением и занимался звуковыми эффектами. Это были Жоау Витор, Димас, Саломау и Эдсон, посвященные в план нашей парочки. Они участвовали в плане «Б», а я лишь оставался простым зрителем.
После представления все трое поклонились публике вместе с теми, кто находился за кулисами. Мне не нужно говорить, что театр почти рухнул. Впервые за столетнюю историю Остров Демонов превратился в Остров Ангелов, по крайней мере, на несколько часов.
Заключенные продолжали аплодировать труппе. Мне ничего не оставалось делать, как стоять в стороне. Я также им аплодировал. Сумасшедшим удалось сделать то, что ни один психиатр, психолог, воспитатель или социолог не смог добиться в этом учреждении. Когда есть свободный ум, можно думать о других возможностях воспитания.
Глава 32. Наконец-то мой script[19]
После этого дурдома, который приготовили мои друзья, они ушли за кулисы, а я занял сцену. Подошел мой черед выступить в качестве рассказчика сценария, который я написал. Исполинский труд. Но я был более расслабленным. Я решил не быть вдали от их униженности. Я хотел приблизиться к допустимой границе.
Прежде чем начать свой рассказ, я посмотрел на этих мужчин, которые вели себя как подростки, и увидел в них мальчиков, чье детство было украдено. Да, на них лежала ответственность за содеянное, они были виновны в преступлениях, но у них были разбитые жизни. Как ожидать от них спокойствия, если в детстве агрессивность превратилась в перо, которым писались основные главы истории их жизни?
Я направился в центр сцены. Мне не нужно было делать усилий, повышать голос или осуществлять какое-либо давление. Они просто успокоились в ожидании моих слов. Я быстро объяснил, что буду рассказчиком истории. Старый занавес закрылся, и Бартоломеу с остальными пошли готовиться. Я попросил зрителей обратить внимание надвижение персонажей и постараться понять, как легко сделать травму. Затем, чтобы разбудить их, я спросил:
— Если родители-защитники могут травмировать своих детей, представьте себе отсутствие таких родителей. Или присутствие родителей, способных на насилие, лишения, потери и другие формы агрессивности. Мы не хотим оправдать ошибки, а хотим показать, как возникают призраки.
Занавес открылся, и зрители заулыбались в предвкушении. Бартоломеу, переодетый в женщину, читал журнал. Его имя было Клотильда. На нем был другой парик, более изящный, чем первый. Мэр, которого в пьесе звали Ромео, был второй половинкой романтической четы. В этом была моя месть по сценарию. Оба будут максимально осмеяны. Они поженились десять лет назад, были капризными, ворчливыми, специалистами покритиковать друг друга. Они играли родителей Бартоломеу в первые годы их жизни, до того как отец умер, а мать оставила его в приюте.
Ромео только и делал, что смотрел телевизор, ругал правительство и дурно отзывался о своей работе. Донья Журема, мать Клотильды, была бесчеловечной, безалаберной, безмозглой. Клотильда была умелицей по части вышивки и сплетен. Димас и Саломау играли двух сыновей этой четы, пяти и двух лет. Остальная часть группы оставалась за кулисами, обеспечивая звук.
Не теряя времени, я начал рассказывать историю:
— Представьте себе гостиную в доме современной семьи. Красивая, замечательная женщина читает журнал мод. — Публика посмотрела на Клотильду, которая в возбуждении листала журнал с конца. И, перевирая слова пьесы, крикливо говорила: — Красивая! Красивая! Вы похожи на меня!
Я продолжил:
— Представьте себе, что в этих журналах есть только лица и другие вещи. Например, фотографии худосочных, отощавших моделей, которые нередко больны с медицинской точки зрения. Чем больше Клотильда читает журнал, тем больше «растут» ее знания, — пошутил я.
И я попросил, чтобы они и дальше освобождали свое воображение.
— В этой самой гостиной отец смотрит по телевизору полицейский фильм. — Я показал на Ромео. — Этот фильм подобен большому пирогу — в нем заранее знают о дальнейших событиях. Там есть герой и бандит. Пареньку нужно любым способом захватить или убить бандита, нечестного, похожего на некоторых лиц, знакомых вам. Но никто не знает, как он из ничего превратился в преступника. Часто в кинематографе уголовники представлены как отбросы, человеческий мусор, который следует убрать. Похоже, у них нет грез, они не плачут, не любят, у них нет бессонницы.
Публика зааплодировала мне, и я удивился этой реакции. Уголовники начали узнавать себя в героях пьесы. Вероятно, у них впервые появилась возможность разобраться в самих себе, подумать и сделать выводы. Ромео, забыв сценарий, переживал, надеясь, что бандит победит героя. Наносил удары ногой по воздуху, рукой по креслу, выкрикивал. Он хотел влезть в сам телевизор.
— Дай-ка этому пареньку, господин слабак! — восклицал он.
Я приостановил рассказ и поправил актера:
— Ромео, по пьесе вы не на стороне бандита.
— Неужели? Простите, люди, но вы меня заразили, — остроумно пошутил он. Не знаю, как Мэру удавалось построить такие тирады, знаю только, что публике понравилось его чувство юмора. Я продолжил рассказывать содержание с большей дрожью.
Мэр и Бартоломеу принялись перекидываться фразами, которых не было в сценарии. У Клотильды-Бартоломеу начался зуд в голове. Он отложил в сторону журнал мод, встал со своего кресла и направился к Ромео. Подойдя к нему, он показал на телевизор и произнес;
— Бензиньу, мой великий политик потерпел поражение. Посмотри на негодяя, который бьет женщину. Как великий лидер, ты допускаешь это насилие?
На самом деле Бартоломеу сыграл плохо, он хотел привлечь к себе внимание, хотел поднять дух Мэра. И он попал в цель. Внезапно Мэр забыл о персонаже Ромео и, чувствуя себя защитником прав женщины, воскликнул:
— Как один из лидеров этой великой страны, заявляю: тот, кто бьет женщину даже цветком, не достоин быть мужчиной!
— Ты — самый лучший мужчина в мире, — сказала Клотильда, доводя Ромео до экстаза.
Но на самом деле она приготовила ему западню. Стараясь, чтобы «муж» не заметил, она протянула правую руку и хлопнула его так, что он покатился в сторону.
— Что это значит, Краснобай? — в ярости взвился Мэр.
Он уже поднял кулаки и приготовился к драке. Ничто бы его не сдержало.
Но Клотильда, мастерица стрелять глазами, напомнила ему:
— Бензиньу! Нельзя даже цветком!
Мэр закусил губу, перевел дыхание и почувствовал, что несчастный Краснобай использовал театр для того, чтобы поквитаться. Все это было очень глупо, и он, посмотрев на публику, а потом на свою «супругу», постарался сохранить лицо мужчины.
— Кло, дорогуша, ты почти заставила меня поцеловать пол!
— Этот нокаут за меня и за Учителя, дурачок, — сказал Краснобай, вспомнив, что Мэр дал ему по лицу под виадуком, после того как его побил китайчонок.