Глава 4. То, что в действительности дорого
Вдохновленный происходящим, Учитель окинул взглядом лица почти пятидесяти человек, собравшихся во дворе Федерального собрания. А потом повернулся к своим двум смутившимся ученикам, которые делали космические ставки, и преподал им хороший урок. Я был в восторге.
— Барнабе, Бартоломеу, друзья! Все, что продаваемо, дешево; хотя бы оно и стоило миллиард долларов, найдется кто-нибудь с деньгами, чтобы оплатить. Дорого только то, что не подлежит продаже, — заявил Учитель. И, вдохнув побольше воздуха, он с чувством произнес: — Деньги покупают нетерпеливых, но не имеют способности расслаблять. Покупают льстецов, но не поддержку друга. Покупают сокровища, но не любовь женщины. Покупают картину, но не способность созерцать. Покупают страховки, но не умение защитить чувства. Покупают информацию, но не познание самого себя. Покупают контактные линзы, но не способность видеть невыраженные чувства. Деньги покупают учебник с правилами, чтобы воспитывать тех, кого мы любим, но не покупают учебника жизни.
Услышав искренние и резкие слова Продавца Грез, я подобно лучу проник в свое прошлое и вспомнил о Жоау Маркосе, моем сыне. Как я ошибался с этим сорванцом! Я был преподавателем без особых средств, но только сейчас понял, что никогда не давал ему того, что не подлежит продаже. Я критиковал сына, воевал с ним, наказывал его, ограничивал и стеснял его. Это был только глупый учебник правил и этики. Я бил его эмоционально. Я сравнивал поведение сына с поведением его товарищей, исправлял его при всех.
Я никогда не давал ему поплакать. Я никогда не говорил, что у его отца тоже были мальчишечьи страхи, что я сам совершал такие же ошибки и множество раз был непоследовательным. Первый закон Продавца Грез гласил: признай свое безумие и свою глупость. Я их не признавал. Я был искусственным воспитателем. Желая сформировать мыслителя, я был всего лишь машиной для преподавания. Стремясь воспитать человеческое существо, я вообразил себя Богом.
Я знал, что, с точки зрения социологии, люди, которые больше всего совершали зверств в истории, возомнили себя Богом. Они убивали, увечили, навязывали свою власть, не имея понятия о собственной хрупкости, как будто бы они были вечными. Мы пытаемся воспроизвести атмосферу, в которой царят бесчеловечные люди, в менее сомнительной среде, как, например, наш дом, аудитория, кабинет, собрание.
Я осмотрелся вокруг и увидел несколько знаменитых юристов, среди которых были судьи и прокуроры; на глазах у них выступили слезы. Они были, как и я, образованные и хрупкие; огромные и маленькие; красноречивые в разговоре о внешнем мире, но робкие в разговоре о своем собственном существе, о людях, которых они любили.
Некоторые адвокаты-криминалисты и специалисты по налогам были богатейшими, но покупали только то, что было дешево. Они никогда не были по-настоящему миллионерами. Пока они витали в облаках, впитывая мудрость этого странного оборванца, на сцене появился Бартоломеу, который не преминул спустить их с неба на землю, Он заговорил очень громко, обращаясь к Барнабе:
— Я знал, что я — миллионер, Мэр. Я богаче богатейших. Я не покупаю драгоценностей, но женщины меня любят. Я не покупаю картин, но созерцаю небо. У меня нет льстецов, но у меня большое количество друзей. — И, чтобы высмеять нас, заявил: — Вы, Юлий Цезарь, Эдсон и Димас, храпите, как старые козлы, но мне даже не нужно принимать средство, чтобы спать.
Мэр не отставал, его дух политика-бездельника вернулся к жизни. Видя, что аудитория внимательно слушает, он вдруг захотел покорить ее, используя юридические термины, и пошел дальше:
— Я гораздо богаче, чем вы, господин с большим ртом. Я человек высокой криминальности. — Он не знал, что «криминальный» означает «опасный, насильственный, представляющий риск для общества». На самом деле он ошибся, попав в цель, говоря так о самом себе. И продолжил: — Ах, дорогое сообщество! Если бы ты знало, кто я есть, ты бы меня полюбило.
Юристы снова расхохотались. Они никогда не видели человека, заявлявшего о себе, что он криминален. Это могла быть только комедия.
Продолжая излагать свои идеи, Учитель поделился мыслью, которая никогда не приходила мне в голову. Обращаясь к собравшимся, он громко спросил:
— Когда мы выходим из материнского лона и попадаем в лоно общества, мы плачем! Когда мы выходим из лона общества и попадаем в лоно смерти, другие плачут за нас! На входе и на выходе из жизни слезы орошают нашу биографию! Почему?
Услышав это, я задумался о том, как ему удается думать в таком переполохе. Его ученики наводили беспорядок вокруг него, на улицах движение транспорта было адским, но он продолжал демонстрировать поразительную способность создавать незаурядные идеи в неспокойной среде, как будто бы все это его не касалось.
Продавец Грез озвучивал главные вопросы человечества, вопросы, которые мы забывали ставить или которые не могли сформулировать в силу отсутствия способности к этому. С моей докторской степенью по общественным наукам я чувствовал себя так, будто был учеником начальной школы. Я не знал, как ответить на его вопрос. Видя, что мы молчим, он подбодрил нас:
— Кто не обольщается явлением существования, уподобится ребенку, который живет в театре времени, не имея ни малейшего представления о реальной жизни. Существование становится банальным явлением и более не обольщающим. Беспокойство по пустякам удаляет кислород из нашего мозга. Многие проводили десятки лет на школьных скамьях, не понимая своей роли как человеческих существ.
И снова, выудив из котла очередную идею, он вернулся к своему вопросу и переадресовал его к мозгу адвокатов:
— Почему, господа юристы, мы плачем, когда выходим из материнского лона в лоно общества, а другие проливают слезы за нас, когда мы выходим из лона общества и попадаем в лоно смерти?
Он сделал так, чтобы на этот раз Бартоломеу и Барнабе не открыли рта и не испортили атмосферу этого интеллектуального путешествия. Я подошел к ним, но внезапно рот открыл молодой Саломау.
Саломау — чувственный, умный ученик, но навязчивый и склонный к ипохондрии. Он стал лучше, когда пошел за Учителем, но уже неоднократно с ним происходили рецидивы мании. Если было солнце, он считал, что обгорел, если шел дождь, он заявлял, что простудился. Наиболее заметной манией Саломау было вставить палец в любую дырку или отверстие, которое он находил. Считая, что он знает ответ, молодой человек заговорил:
— Слезы в этой жизни происходят из-за рака, энцефалита, панкреатита, язвы двенадцатиперстной кишки, эндокардита, ретоколита, инфаркта, аневризмы, приступов сосудистых заболеваний мозга… — И он перечислил дюжину других болезней.
Слушатели были поражены, я наморщил лоб, Бартоломеу и Барнабе стали тереть затылок. Учитель поблагодарил юношу за участие. Для него наличие спора было в такой степени важно, а то и более важно, чем содержание ответа.
— Поздравляю, Саломау, но я предложу иной подход, Слезы в начале и в момент прощания с жизнью показывают, что существование — это шоу из шоу, представление представлений, набор бесчисленных эмоций. Драма и комедия чередуются. Бриз и буря, здоровье и болезнь — это привилегия живых.
И, окинув людей внимательным взглядом, он закончил, подчеркнув:
— От детей до стариков, от запада до востока, все, в конце концов, экспериментируют. В сценарии этого спектакля в большей или меньшей мере присутствуют ветерок успеха и сплетение неудачи, вкус преданности и предательства, ткань облегчения и случайность боли.
Я стал обдумывать его слова. Я никогда не считал боль и неудачу привилегией живых, но они были таковыми, потому что только живые могли испытывать их. Я забивал память моих учеников информацией, но никогда не готовил их к спектаклю существования. Я взращивал малышей до университетских дипломов, не заботясь о защите, их уверенности и способности к сопротивлению. Малыши были легко поражаемы потерями, неприятностями, насмешками, предательством, неудачами.
Учитель не хотел, чтобы мы были мазохистами, чтобы мы искали страдания, но в то же время он не хотел, чтобы мы были простодушными. Тот, кто отрицает боль или бежит от нее, усугубляет ее — вот о чем были его мысли. Тот, кто встречает свои потери со страхом, добавляет горючее в пламя своей тоски. Шоу из шоу становится пустыней. Я сократил сценарий существования. Эти слова завершали его картину о том, что жизнь циклична.
Создавалось впечатление, будто он вытягивал это учение из переулков своего собственного прошлого. Казалось, Учитель хочет признать, что в то время, когда он ходил подавленный страхом, ему пришлось повернуться спиной к своим эмоциональным монстрам, сделав их еще большими. В то же время у него была интуиция; не знаю, ложной она была или истинной, хотел ли он продать грезы юристам и подготовить своих учеников к той драме, перед которой мы предстанем, находясь рядом с ним с тех пор и впредь. Я боялся этого и на некоторое время забыл, что он только что закончил обучать нас. Как трудно выучить язык эмоций!
Пока я размышлял над этими словами, Бартоломеу снова вмешался, и на этот раз он взволновал всех, в том числе и меня. Не боясь пройтись по своей истории, он заговорил эмоционально:
— Учитель, после того как я был вытолкнут из лона моей матери и вошел в лоно общества, я пролил много слез. Мой отец был алкоголиком и часто бил меня. Когда мне было семь лет, он умер. Моя мать оставила меня у входа в приют. Она сказала, что у нее рак и что она не с может меня растить. За три или четыре года до этого она уже отдала моего единственного брата в приют или в семью на воспитание, я точно не знаю, как это было. Сказали, что моя мать умерла, но меня не предупредили о дне похорон. Я пролил много слез, я звал ее и моего брата. Но меня никто не слышал. Меня усыновили на какое-то время, однако потом мои приемные родители не выдержали моего присутствия в их жизни. Они вернули меня в другой приют. Я вырос без семьи. Я вырос одиноким, совершенно одиноким. Я был избит в лоне общества. Ох! Лоно общества несправедливо, — говорил он с таким чувством, которого в нем никогда не было. Он не был похож на того Бартоломеу, которого я знал, но на самом деле все то, что я услышал, объяснил Краснобай, всегда умевший найти пространство в обществе, чтобы подышать. И закончил словами: — Единственная ласка, которую я знал, была подарена мне щенком по кличке Террорист. Блохи составляли компанию Террористу, а Террорист составлял компанию мне.