ане. Москва одобрила его. Круклис начал работать с Шефнером. Тот вначале наотрез отказался возвращаться к своим. Во-первых, он страшно боялся этого. А во-вторых, совершенно не представлял, как и что будет говорить своему начальству по поводу столь длительного отсутствия в полку. От Круклиса потребовались недюжинные способности, чтобы убедить Шефнера пойти на риск ради высшей цели — скорее покончить с Гитлером и его бандой. В конце концов ему это удалось. Капитан согласился сотрудничать с советской разведкой. Но при этом оговорил непременное условие — все контакты с советской стороной он будет поддерживать непосредственно только через самого Круклиса. Круклис и об этом поставил в известность свое руководство. И хотя работа эта была не по его профилю, руководство, учитывая заинтересованность в Шефнере, санкционировало Круклису ее продолжение. После этого Ян Францевич проинструктировал Шефнера, как, возвратившись за линию фронта, установить с ним связь. И в тот же день Шефнера вместе с группой других военнопленных, собранных с разных участков фронта, перевели в деревню, расположенную на направлении предполагаемого удара многократно превосходящих сил противника и вынужденного отхода наших войск. Предположение подтвердилось. Утром следующего дня после короткой мощной артиллерийской подготовки немцы атаковали наш передний край и незначительно потеснили наши войска. Деревня с пленными попала к ним в руки. С той поры о судьбе Шефнера никому и ничего не было известно. Он как в воду канул. И Круклис, подождав с полгода, начал уже подумывать о том, что его замысел, похоже, осуществить не удалось. Впрочем, такой вариант тоже предусматривался с самого начала. Но прошел еще почти целый год, и из отдела контрразведки Северо-Западного фронта в Наркомат на имя «триста тридцать третьего» поступило донесение. Именно так, для удобства запоминания, Круклис закодировал себя для Шефнера. Донесение было очень коротким. В нем сообщалось лишь то, что «четыреста сорок четвертый», а это был код самого Шефнера, вышел на связь с партизанским отрядом «Буревестник» и ждет указаний от «триста тридцать третьего».
Прочитав донесение, Круклис немедленно явился к Ефремову. В управлении был заведен порядок, согласно которому подчиненные, получив важное сообщение, сами, не дожидаясь вызова, спешили к начальству.
— Вот, товарищ генерал, — сказал Круклис, положив на стол перед Ефремовым шифровку. — Дело совершенно зря считали безнадежным.
— Знаю. Читал, — одобрительно кивнул Ефремов. — Что же ты думаешь по этому поводу, Ян Францевич?
— Думаю, что надо немедленно вылетать, товарищ генерал, — убежденно ответил Круклис. — Мы обещали тогда Шефнеру, что контакт с ним буду поддерживать я. Поэтому вылетать надо мне.
— И куда же ты полетишь?
— В отряд к партизанам…
Ефремов задумался.
— Сколько же он молчал, этот твой закодированный? — спросил он наконец.
— С конца июня сорок второго, товарищ генерал.
— За это время знаешь сколько всего могли успеть там, за линией фронта?
— Знаю.
— Так почему же сразу лететь? Почему, к примеру, не хочешь, хотя бы для начала, прощупать его, используя в обратном направлении тот же канал связи?
— Зря только время потеряем, товарищ генерал.
— Почему?
— Если это подтасовка, они будут выуживать нас до тех пор, пока мы или не закроем это дело, или не клюнем на их приманку.
— Но что-то все же мы сможем понять? Хотя бы почувствовать какую-то фальшь?
— Сможем.
— Разве это уже не начало разгадки?
— А если на связь вышел именно тот самый Шефнер? — вопросом на вопрос ответил Круклис.
— Предварительный зондаж все равно не повредит.
— Да. Но если у него подготовлено нечто чрезвычайно срочное? Очень важное? О чем он хочет сообщить только мне?
Ефремов, как показалось Круклису, нахмурился еще больше.
— Ты определенно намерен встретиться непосредственно с ним? — спросил он.
— Да, — четко ответил Круклис.
— А если это практически окажется совершенно невозможным?
— Пустым, Василий Петрович, я не вернусь. Поверьте мне, уж что-нибудь этакое, что наверняка избавит нас от лишней работы, я привезу.
— Кому работу поручишь здесь? — сдался Ефремов.
— Доронину. Его, кстати, для пользы дела давно уже пора выдвигать руководителем отдела. Работает очень старательно и квалифицированно, — заметил Круклис.
— Хорошо, выдвинем. Вот найдете Баранову, и выдвинем, — не стал возражать Ефремов. — А тебя очень прошу, Ян Францевич, понапрасну там не рискуй и долго не задерживайся. Отпускаю тебя только потому, что тогда обстановка заставила нас принять его условие. И потом, кроме тебя, там действительно быстро никто как следует во всем этом не разберется.
— Благодарю за доверие. Все будет хорошо, — заверил генерала Круклис и вылетел в штаб фронта. А оттуда и за линию фронта в партизанский отряд «Буревестник». Так он оказался в немецком тылу третий раз.
Командир партизанского отряда рассказал Круклису:
— Третьего дня, товарищ полковник, явилась ко мне наша связная из поселка, что неподалеку. Сообщила, что к ней пришла наша разведчица Зоя и велела передать буквально следующее: надо сообщить в Москву, «триста тридцать третьему», что «четыреста сорок четвертый» жив и здоров и ждет его указаний. Мы, конечно, кое-что уточнили и передали это в наш штаб…
— И очень правильно сделали, — довольно улыбнулся Круклис. — А что вы уточнили? И кто такая эта ваша Зоя?
— Зоя, товарищ полковник, наша разведчица. Работает официанткой в офицерской столовой на немецком испытательном полигоне, тут неподалеку. Очень надежная и проверенная девушка, — объяснил командир отряда. — Мы ей доверяем…
— А что же вам удалось уточнить еще?
— А то, товарищ полковник, что ей это передал главный инженер полигона майор Шефнер.
— Вот это очень важно, — одобрительно сказал Круклис и, взволнованный какими-то своими мыслями, из угла в угол прошелся по землянке. — С вашей связной у вас контакт постоянный?
— Постоянный, товарищ полковник, — ответил командир.
— А с этой Зоей она часто встречается?
— Сама связная на полигон не ходит, товарищ полковник. Он довольно сильно охраняется, и мы без особой нужды не рискуем ее туда посылать. Раза два в неделю Зоя сама приходит в поселок к матери. Вот тогда они и встречаются, — объяснил командир отряда.
— Ну что ж, и мы не будем нарушать заведенный порядок, — примирительно сказал Круклис. — А я могу встретиться с этой Зоей?
— Организуем, товарищ полковник.
— Пожалуйста, зовите меня Ян Францевич, — попросил Круклис. — Когда? Где?
— Мы подозреваем, что за Зоей следят, когда она бывает в поселке. А следить там есть кому. Поэтому в лагере у нас она не появляется. Но мы что-нибудь придумаем…
— А я могу прийти в поселок? — спросил Круклис.
— Рискованно, Ян Францевич. Там все друг друга знают. И каждое новое лицо непременно вызовет подозрение полицаев. Но вы не беспокойтесь. Мы что-нибудь придумаем, — заверил полковника командир отряда.
— Хорошо. Придумывайте. Навлекать лишние подозрения на вашу разведчицу не следует ни в коем случае. Вы правы. Но надо непременно ее предупредить, пусть она на встречу принесет мне фотографию Шефнера. И пусть он собственноручно напишет на этой фотографии то, что надо. А что надо — он должен знать, если это тот самый Шефнер, с которым однажды я уже встречался, — сказал Круклис.
Минут через десять он вышел из землянки. Над лесом низко плыли тяжелые, оливкового цвета тучи. Шел мелкий, колючий снег. Ветер качал голые ветки деревьев, они терлись друг о друга, заунывно поскрипывая. Смерзшаяся, как камень, земля давно уже была под снегом. И только под елями, под их густыми, повисшими над самой землей лапами, еще виднелись жухлые листья и сухая трава. Круклис прозяб еще во время полета. Немного согрелся в землянке. Но чувствовал, что его познабливает, и повыше поднял воротник полушубка. С того самого момента, как он прочитал шифровку Особого отдела фронта с донесением о «четыреста сорок четвертом», его ни на минуту не покидала мысль о Шефнере: тот ли это капитан, с которым он налаживал деловые отношения под Старым Осколом, или вступившее с ним — «триста тридцать третьим» — в игру какое-нибудь подставное лицо из абвера или СД? И если даже это тот же самый Вальтер Шефнер, то так ли он настроен антифашистски и сейчас, как тогда, в конце июня сорок второго года? Впрочем, вызывали раздумья и другие вопросы. Ведь тогда, в той очень напряженной обстановке, когда, в общем-то, судьба Старого Оскола была ясна (по крайней мере, в штабах армии и фронта), Круклис не имел совершенно никакой возможности хоть сколько-нибудь серьезно проверить Шефнера. И, самое главное, он не мог затягивать эту проверку. Задержи он его еще на два-три дня для выяснения всяких подробностей и деталей, и вернуть его немцам, не вызвав у них при этом самых серьезных подозрений, практически было бы совершенно невозможно. Надо было или решаться и возвращать Шефнера в его часть, поверив на слово в его неприязнь к нацизму, или отправлять его в наш тыл и уже там начинать склонять к работе на нас.
Единственным дрказательством искренности Шефнера была переданная им карта. И вот она-то подтолкнула Круклиса на риск. Правда, риск был небольшой. Ну, подумаешь, упустил одного немца. В конце концов не такой уж важной персоной был этот капитан. И хотя тем не менее Круклису потом не раз об этом вспоминали, сам Круклис не считал, что поступил тогда неправильно. Расчет расчетом, а риск риском. А без риска он не представлял себе свою работу.
Чтобы побыстрее разобраться во всем, полковник, как он любил это делать всегда, заранее выдвинул три версии, с которыми мог столкнуться в данной ситуации. Первая, это тот случай, когда Шефнер или тот, кто себя выдавал за него, никогда и не был антифашистом, а, наоборот, был матерым гитлеровцем и наглым разведчиком, инсценировавшим добровольный переход на нашу сторону для того, чтобы быстрее завоевать наше к себе доверие. Тогда выход его на связь следовало рассматривать как вторую попытку достичь той же цели — внедриться в нашу среду, а точнее, в органы контрразведки. За эту версию были определенные «за» и «против». Однако Круклис в подробностях их пока не разрабатывал.