Круклис задумался. Все, что говорила партизанская разведчица, вполне могло быть правдой. И в то же время могло быть самой наглой игрой, начатой противником с того самого момента, когда Шефнера вызволили из плена. Но так или иначе главная цель, которую ставил перед собой полковник, вылетая за линию фронта, оказалась недосягаемой. И если Шефнер не лгал, если он действительно опасался навлечь на себя лишнее подозрение, то было бы ошибкой со стороны Круклиса продолжать настаивать на их встрече.
— Ситуация, — невольно произнес Круклис и взглянул на командира отряда. — Что скажешь, Федор Алексеевич?
— Боюсь, товарищ дядя Коля, что-либо советовать, — признался командир.
— Ситуация, — повторил Круклис. — Как по пословице: поехали по шерсть, а вернулись сами стрижеными. Однако давайте сделаем так. Шефнера больше не уговаривайте. Я сегодня же возвращаюсь за линию фронта. Но вы майору об этом ни слова не говорите. Пусть у него создастся впечатление, что мы о чем-то тут думаем. А тем временем специалисты точно определят истинную ценность его подарков. И если все это окажется ерундой, Зое и Ермилову придется немедленно с полигона уходить. Вам, Федор Алексеевич, об этом будет сообщено….
Глава 26
Доронин с нетерпением ожидал возвращения Медведева. Ему хотелось, чтобы майор опередил появление полковника. Хотелось полностью закончить справку о довоенном периоде жизни Барановой и представить ее начальнику, как только он появится в своем кабинете. Но неожиданно работу пришлось отложить. Позвонил дежурный из приемной наркомата и проверил:
— Вы вызывали гражданина Назарова Тимофея Захаровича?
— Назарова? — припоминая, переспросил Доронин. — А, конечно, конечно.
— Он прибыл, — доложил дежурный.
— Прекрасно. Сейчас я к нему выйду. У вас найдется свободная комната?
— Третья, товарищ подполковник.
— Иду.
Доронин быстро оделся и вышел на улицу. Приемная наркомата размещалась на Кузнецком мосту, и подполковник уже через несколько минут был там.
В приемной было несколько человек, в том числе и военных. Но Доронин безошибочно отыскал среди них того, кто ему был нужен.
— Вы Назаров? — спросил он уже немолодого бойца с широким лицом и маленькими живыми глазками, одетого в поношенную шинель, подпоясанную брезентовым ремнем, и обутого в ботинки с обмотками.
— Так точно, товарищ подполковник, — вставая со стула, ответил он.
— Давайте документы, — сказал Доронин.
— Пожалуйста, — ответил боец, расстегнул шинель, достал из кармана гимнастерки документы и протянул их Доронину.
Доронин просмотрел красноармейскую книжку, командировочное предписание.
— Как добрались, Тимофей Захарович? — дружелюбно спросил он.
— Так ведь известно как, товарищ подполковник. С фронта — на машинах. Потом на товарняке. А уж к Москве подъезжал, как все люди, на пассажирском, — ответил Назаров.
— Домой-то заглянули?
— Нет! Что вы, товарищ подполковник! — категорически отверг это предположение Назаров. — Мне как сказали у нас в особом отделе, чтоб я прямо сюда, так я без задержки с Курского и дунул на Кузнецкий.
— Ну, это они зря уж так строго вас проинструктировали, — добродушно усмехнулся Доронин. — Дома побывать обязательно надо. А фронтовику даже положено. Поэтому давайте сделаем так. Я сейчас отмечу командировочное, что вы прибыли. Отдам его вам, это на случай, если патруль остановит. И вы поезжайте домой. Отдохните с дороги. А завтра утречком приходите опять сюда. Дома-то кто-нибудь есть у вас?
— А как же? Жена, товарищ подполковник. И дочь, — довольно улыбаясь, ответил Назаров.
— Давно их не видели?
— Да уж больше года. Из госпиталя на фронт возвращался, вот тогда и заглянул на пару деньков.
— А когда в армию призывались?
— В октябре сорок первого, товарищ подполковник.
— А до октября были в Москве?
— А как же! Каждую ночь на крыше. Еще тогда четыре зажигалки потушил, — вспомнил Назаров.
«Для беседы не готов», — подумал Доронин. И сказал:
— Ну что ж, это очень хорошо. А соседей по дому еще не забыли?
— Это жильцов-то? — уточнил Назаров. — Да не только их, а и приятелей-то из них всех помню и знаю. Известное дело — дворником работал.
— Вот у меня и будет к вам просьба, Тимофей Захарыч, — перешел на серьезный тон Доронин. — Порасспросите жену хорошенько, кто из жильцов, которые перед войной или уже после начала ее уехали из дома, за время вашего отсутствия возвращались в Москву? Может, совсем вернулись, а может, кто на денек, на два заглядывал. Пусть она вспомнит. Поняли?
— Чего ж тут непонятного, товарищ подполковник? Все яснее ясного, — ответил Назаров. — Все узнаю как есть.
— Вот и хорошо. Жене ничего говорить не надо. Из интереса, мол, спрашиваете, — посоветовал Доронин.
— Конечно, товарищ подполковник. Не резон ей в наши солдатские дела лезть, — согласился Назаров.
Доронин отметил командировочное предписание.
— Значит, завтра к десяти буду ждать вас здесь, — напутствовал он Назарова и отпустил его домой.
А сам вернулся к себе. В отделе его уже ждал Медведев. С ним они просидели до глубокой ночи.
— И удивляться нечему, что Леня не нашел в Киеве никаких ее следов. Врет она все. Никогда она там не родилась и до революции не жила, — тыча пальцем в фотографию Барановой, сердито закончил свой доклад Медведев. — Ну и пройдоха…
— Думаю, Дима, тут дело посерьезней. И намного! — задумчиво проговорил Доронин. — Когда она впервые начала менять свои данные?
— В восемнадцатом. Когда за Судзиловского замуж выходила, — ответил Медведев.
— Вот когда она уже почувствовала, что с советской властью ей не по пути!
— Только не по пути или уже начала ей вредить?
— Узнаем, Дима. Узнаем, — уверенно ответил Доронин. — Лёне в Киеве еще раз придется побывать. И прояснить последнее темное пятно в довоенной биографии этой дамы.
Доронин отпустил Медведева отдыхать, а сам снова вернулся к составлению справки для начальника отдела. С использованием новых, очень важных данных, которые привез Медведев, дело у него значительно продвинулось вперед. И не хватало только одного звена, чтобы замкнуть всю цепь целиком. За этим недостающим звеном Петренко вылетел в Киев уже в первой половине следующего дня. А Доронин, как и было условлено накануне, снова встретился с Назаровым.
— Ну как дома встретили? Обрадовались? — приветливо спросил он.
— Ишо как обрадовались, товарищ подполковник. Жена сразу заголосила. А я ей говорю, што ж ты ревешь, голова садовая? Муж домой возвернулся живым и здоровым! А ты ревешь! — с увлечением рассказывал Назаров. — Она, значит, подумала, что я снова ранен. А я говорю: да какая же рана, ежели я сам на своих двоих до дома добрался и руками тебя обнимаю так, что у тебя кости трещат…
Разговор предстоял серьезный, и Доронин пригласил Назарова в отдельную комнату, имевшуюся для таких случаев при приемной. В комнате было светло, тепло, стоял стол и несколько стульев. Доронин предложил Назарову снять шинель. Солдат разделся, и Доронин увидел у него две медали: «За отвагу» и «За боевые заслуги», желтую и красную ленточки, нашитые на правой стороне гимнастерки.
— За что награжден? — предложив Назарову сесть, спросил Доронин.
— «За отвагу» дали за то, што пулемет ихний гранатами уничтожил, товарищ подполковник. А «За боевые заслуги» — полагаю за то, што с высоты не ушел. Отстреливались мы на ней до последнего, можно сказать, патрона. А когда боеприпас весь кончился, врукопашную схватились. А тут и наши подоспели. Ну и командир наш всех, кто уцелел, представил к награде.
— А ранены когда были?
— Легко-то, — ткнул пальцем в красную нашивку Назаров, — ешо в сорок первом. В спину осколком зацепило. А тяжело, это он меня пулей из крупнокалиберного в ногу. Аккурат в бедро. Так и вышиб кусок кости. Это уже под Харьковом, в сорок втором. Я с той поры на передовую так больше и не попал. В тылу служу. В банно-прачечном комбинате. Своих обстирываем. И уже не немца, а вошь жаром и паром бьем, товарищ подполковник, — доложил Назаров.
Доронину нравилась бесхитростность и добродушие солдата. Вел он себя спокойно. Не нервничал и не робел. Что можно было сказать далеко не о всех, с кем приходилось иметь дело подполковнику. На некоторых из тех, кого вызывали в наркомат, даже совершенно ни в чем не виноватых, уже сам вызов действовал крайне волнующе…
— Ну, Тимофей Захарыч, а о чем я вас просил, поговорили с женой? — после небольшой паузы перешел к делу Доронин.
— Обязательно, товарищ подполковник. Все разузнал как есть, — ответил Назаров.
— Давайте рассказывайте, — попросил Доронин.
— Наши жильцы, товарищ подполковник, кто вакуирован был, вернулись почти все. Это, стало быть, женщины, старухи, старики, какие при них и дети. А мужики и парни — те, значит, в армии. Кое на кого уже похоронки пришли. Вот у меня тут списочек для памяти. А не вернулись, получается, только Шишигины из пятой квартеры, Ануфриевы, мать и дочь, из двенадцатой и Жигалины из двадцать третьей. У них тоже мать, дочь и еще бабка. Это все, товарищ подполковник.
— Хорошо, — одобрил Доронин. — Ну а из тех, кто еще до войны уехал?
— А до войны у нас только четверо уезжали, — точно ответил Назаров. — Звонковы: сам, значит, он, жена и трое детей у них было. Эти уехали куда-то на Волгу еще в тридцать девятом. Они из квартеры сороковой. А из флигеля выезжали: старшая Мартынова, Анна, стало быть, в тридцать седьмом в Новосибирск. А младшенькая, Люба, — та в сороковом вместе с мужем в Белоруссию. Не то в Бобруйск, не то в Борисов, не то ешо куда-то. А вместо них во флигеле поселилась Баранова Мария Кирилловна, врачиха. Та тоже уехала перед войной недели за две. Вот так…
— И куда же она уехала?
— В Ригу, товарищ подполковник.
— Откуда вам это известно?
— Так она мне сама сказывала. Поеду, говорит, братца навещу в Риге.
— А еще кому-нибудь она об этом говорила?