— Ну как, как? Известно как: через сеновал, в сени и к тебе. Где Лещук?
— Ой, Гаврилыч, какой же ты сообразительный, что через крыльцо не пошел. Ведь они оба глаз с меня не сводят, — ответила Зоя.
— Откуда ж они наблюдают?
— Из дома напротив. Они за мной, а я за ними. Меня Настя предупредила, что Лещук с этим своим от нее ушли. Сказали, что на полигон возвращаются, а сами к соседке напротив. К бабке Анфисе. И как засели там, так и сидят.
— Значит, я как в воду глядел, знал, что так будет. Я ведь еще засветло вчера пришел. И в душе спрятался. За домом наблюдал. Думал, может, они, как зимой, под окнами где или за поленницей. А они, значит, Анфисину избу в НП превратили…
Ермилов присел за стол.
— Да ты раздевайся. Сними сапоги. Как хозяину положено. Я тебя сейчас покормлю, — засуетилась Зоя.
— Погоди, — остановил ее Ермилов. — Если такая ситуация, то, может, мне тут лучше не рассиживаться, а так же тихо да назад. А вот как с донесением быть?
— А оно есть?
— Еще какое. Майор даже на бумаге кое-что записал, — сказал Ермилов, достал гранату, размотал проволоку, развернул сообщение для «триста тридцать третьего» и передал его Зое.
Зоя быстро прочитала написанное.
— Живодеры, убийцы, проклятые. Ты видел все это? — спросила она.
— Как убивали, не видел. Слышал, что рассказывали те, кто убитых закапывал. Обгорели все, как головешки. На них, говорили, аж кожа полопалась… Майор велел обо всем остальном тебе рассказать, о чем он сам не написал.
Зоя присела за стол, напротив.
— Рассказывай.
Ермилов сообщил обо всем, что произошло на полигоне во время отсутствия Зои, и положил перед ней осколок «панцеркнакке».
— Это тоже надо в отряд передать. Чтобы в Москву послали.
— Как же передашь, если с меня глаз не спускают… Вере в такой обстановке ко мне заходить нельзя.
— А Настя еще зайдет?
— Ей передавать сообщение я не имею права, — объяснила Зоя, взяла спички и сожгла написанное Шефнером.
— Так он же сказал, это отдать надо, — испугался Ермилов.
— Не беспокойся. Я все запомнила. Так надо, — ответила Зоя. — Но как мне встретиться с Верой?
Ермилов задумался.
— Обдурить этих как-нибудь надо. Или споить, — решил он.
— Как я их обдурю, если ты собрался уходить?
— Значит, останусь. Вместе что-нибудь придумаем. Брось-ка зипун какой на печку. Прилягу я. Глаза что-то слипаются, — признался Ермилов.
— Да ты поешь, Гаврилыч! В печке картошка с постным маслом еще не остыла, — предложила Зоя.
— Посплю сначала. А уж потом, — зевнул Ермилов и, сняв сапоги и тужурку, полез на печь.
Утром, предварительно обсудив с Зоей, что и как делать дальше, Ермилов в сапогах, шароварах и рубахе вышел с топором в руках во двор и как ни в чем не бывало принялся за старые, не поддавшиеся женским рукам чурбаны. Играючи всаживал топор в полено, легко поднимал его над головой и с силой опускал топор обухом на плаху. Два-три таких удара — и непокорный чурбан разлетался пополам. А Ермилов брался за следующий. Колол и искоса поглядывал на окно Анфисиной избы. Поглядывал — и увидел то, что хотел увидеть. С противоположной стороны улицы на него уставились, вытаращив глаза и явно не веря им, Лещук и Свиблов. Выражения их лиц были настолько откровенны, что Ермилов чуть не рассмеялся. Ясно было, что прозевали они его, не заметили, как он пришел. И теперь от досады и злости потеряли всякую маскировку и осторожность. А Ермилов, дав им вволю наглядеться на себя, воткнул вдруг топор в плаху и, пристально смерив взглядом обоих полицаев, пошел к ним. И уже с середины улицы приветливо окликнул их:
— Как отдыхается?
Полицаев будто кнутом стегнули. Лещук даже сплюнул в сердцах.
— Спасибо господину шарфюреру, малость отоспались, — хмуро ответил он.
— А чего из своего дома ушли?
— Клопы заели. Развели родственнички, черт бы их унес. А тут вроде почище, — объяснил Лещук.
Ермилов подошел к избе, протянул к окну руку.
— Угостите сигареткой…
Свиблов протянул пачку немецких. Ермилов взял сигарету, закурил.
— Приглашай гостей в дом, Тима. А я быстренько, — раздался вдруг у него за спиной веселый голос Зои.
— Куда это она с утра пораньше? — спросил Лещук.
— Самогону раздобыть. На полигоне весь шнапс господа эсэсовцы выпили. А нам перед обедом надо ж для аппетита? — добродушно ответил Ермилов.
Полицаи промолчали. Но прищуренные глаза Лещука с головой выдали его внутреннее состояние. Снова их обвели вокруг пальца. Не так, по их расчетам, должен был вести себя Ермилов. Предполагалось, в дом он должен был входить открыто, а отлучаться незаметно. А получалось все наоборот. И Зойку они караулили, караулили, глаз с нее не спускали. И она носа никуда не высовывала. А выходит, и это все напрасно. Весь поселок сейчас обежит. И все, кому надо, скажет, и об этом потом ни от кого не узнаешь и шарфюреру ничего опять не доложишь.
Ермилов докурил сигарету, притушил окурок, сказал:
— Догулять надо свадьбу, господа. Не по нашей вине тогда перерыв получился. Так что прошу: собирайтесь и заходите. Будем рады.
Лещук попытался было отказаться, ссылаясь на то, что голова побаливает, но потом безнадежно махнул рукой и пообещал прийти. Ермилов, довольный тем, что все получается, как задумано, вернулся во двор и продолжал колоть дрова и складывать их в поленницу до тех пор, пока она не уперлась в стену сарая.
Зоя принесла целую четверть самогона. Но Ермилов сразу почувствовал, что она чем-то обеспокоена. Оказалось, что чутье не обмануло его.
— Веры дома нет. К родичу за реку ушла, — объявила она.
— Как? Без твоего разрешения?
— Говорила она мне, что ей надо туда. А я как могла запретить? От тебя нет ничего. Самого тебя так скоро я тоже не ждала, — объяснила Зоя.
— Почему же она не предупредила?
— Вызвать я ее не могла. Эти двое только того и ждали, чтобы узнать, кто у меня на связи. А без сигнала она ко мне не приходит.
— Неладно получилось, — поскреб затылок Ермилов. — А ушла-то надолго?
— Обещала завтра вернуться.
— А у старосты была?
— Была. Болен он. Не придет. А может, притворяется. Кто его знает…
Ермилов задумался.
— А может, в таком разе нам не ждать ее?
— Кого?
— Да Верку твою.
— А как же тогда?
— Да очень просто: погуляем, они к Анфисе, а мы дождемся ночи да в отряд.
— Что ты, Гаврилыч. Сразу оборвется вся связь с Шефнером. А он еще может понадобиться. О нем даже в Москве знают, — объяснила Зоя.
— А если она не придет? — резонно стоял на своем Ермилов.
— Быть такого не может. Должна прийти. Она знает, что обязательно здесь понадобится не сегодня так завтра.
— Да ты в толк возьми: может, она уже у них в руках. Перехватили на дороге, и ищи свищи ветра в поле.
Зоя покачала головой.
— Не пугай меня, Гаврилыч. Они еще меня могут в чем-то подозревать, я возле Шефнера там кручусь. А о Вере они совершенно ничего не знают. Ни разу еще так не было, чтобы она на глаза им попалась.
— Ладно. День еще есть в запасе. Подождем твою связную, — согласился Ермилов. — Накрывай на стол, не жалей ничего. Этих соглядатаев так упоить надо, чтобы на карачках отсюда выползали. Чтобы забыли, как мать родную зовут. Чтобы неделю потом рассолом отпаивались.
Зоя полезла в подпол за картошкой и капустой.
Обед получился на славу. Было и жаренное из консервов, которые принес Ермилов, было и пареное. А больше всего было всяких солений и самогона. Пили много. Но споить гостей, как намеревался Ермилов, на сей раз не удалось. Лещук вроде и хмелел. Но стоило Зоиной матери выйти в сени, взгляд его мигом настораживался, да и сам он немедленно подбирался, словно готовился рвануть из-за стола следом за ней. Ермилова это немало озадачило. Он чувствовал, что замысел его не удался. То и дело подливал гостям, провозглашал тосты, но задуманного так и не добился. Оставив в четверти самогона на ладонь ото дна, гости не сползли под стол, не стукались о косяки, а ушли на своих ногах, лишь чуть заметно покачиваясь. При этом прийти на следующий день и продолжить застолье оба наотрез отказались. И от Зои они пошли не к Анфисе, а куда-то по поселку. Ермилов пытался проследить, но луну, как назло, закрыли тучи, на улице сразу сгустилась темнота, полицаи пропали из виду, и только их негромкие голоса какое-то время еще разносились в сонной тишине.
Ермилов вернулся в дом. Зоя убирала со стола.
— Ну что? — спросила она.
— Наверняка к старосте подались.
— Почему так думаешь?
— А почему самогон до дна жрать не стали? Почему весь вечер ни мне, ни тебе в глаза не глядели? Почему завтра прийти не захотели? — сердито выпалил Ермилов. — Задумали они что-то, гады.
— Да что они могут задумать? Им же ничего конкретно не известно? А лезть наобум — только сорвут все дело…
— Э-э… — безнадежно махнул рукой Ермилов. — Тебе о них известно одно, а им о тебе совсем другое. А к старосте пошли либо за тем, чтобы с ним о чем надо договориться, либо по телефону что следует Вёлеру доложить, — решил Ермилов. — Ей-богу, напрасно ты думаешь, что они дурнее нас. Мотать отсюда надо. И самим, и мать с собой забирать.
— Успокойся, Гаврилыч. Я уже сказала тебе: нам и Шефнер, и полигон еще будут нужны.
— Не знаю, что будет, а боюсь, что это задание мы не выполним, — признался Ермилов.
— Выполним. Не имеем права не выполнить, — твердо ответила Зоя.
Ермилов закурил и в разговор больше не вступал. Спал он эту ночь на сеновале, не раздеваясь и прихватив с собой винтовку. Но ночь прошла спокойно и без происшествий. Ничего не случилось и утром. И днем. Все шло, как обычно. С той лишь разницей, что оба полицая на ночь к Анфисе не вернулись, их не было видно весь день, и было неизвестно, где они пропадали и чем занимались. Впрочем, Ермилов был абсолютно уверен в том, что из поселка они не уходили, а затаились где-нибудь поблизости от Зоиного дома и не спускали с него глаз.