— А где хозяин?
Валейнис тотчас появился из-за портьеры.
— К вашим услугам, господа, — с поклоном ответил он.
— Время поджимает, — щелкнул по наручным часам мужчина.
— У нас все готово, господа. Мы ждем вас, — все так же гостеприимно ответил Валейнис. При этом он подошел к заказчику так, что тот был вынужден повернуться к нему. И Круклис имел возможность полностью рассмотреть мужчину. Повернулась лицом к окну и женщина. И ее тоже хоть и бегло, но рассмотрел Круклис. Конечно, в тот момент он не знал, что этим двоим уготована участь главных действующих лиц в предстоящей акции. Что это Политов и Шилова. Но то, что по крайней мере один из них, а именно тот, кому шили кожаное пальто, будет иметь к ней какое-то отношение, это показалось Круклису вполне возможным.
Пара вслед за Валейнисом проследовала в его кабинет. А в примерочную вышла высокая, очень интересная девушка в фартуке, какие поверх платья носят портные, с электрическим утюгом в руке и быстро выбежала на улицу. Круклис через окно видел, как она подошла к «вандереру» и заговорила с водителем. Потом водитель вылез из машины, взял у девушки утюг и что-то стал в нем налаживать. При этом они все время оживленно говорили. Круклис вспомнил о намерении Валейниса узнать необходимые сведения о водителе через дочь и понял, что лучшего варианта для этого даже трудно было бы представить себе. Минут через десять заказчик и его спутница еще раз прошли мимо Круклиса. Валейнис провожал их до дверей. На прощание поклонился и пообещал к следующему четвергу полностью закончить пошив.
— Хорошо, — ответил заказчик.
— Если господа оставят свой адрес, заказ доставят вам на дом, — предложил Валейнис.
— Я приеду за ним сам. Готовую вещь тоже надо померить, — сказал мужчина.
Они вышли из ателье, сели в машину и уехали. А дочь Валейниса вернулась в примерочную. Валейнис запер входную дверь.
— Ну что, дочка? — спросил он.
— Он немец, папа. И я, кажется, ему понравилась, — ответила девушка.
— Тебе это всегда кажется, — усмехнулся Валейнис.
— Правда, папа. Он пригласил меня в кино.
— В какое? В городе все закрыто…
— Он сказал, что у них есть зал при солдатском казино.
— Ты согласилась?
— Я сказала, что подумаю. Я хотела посоветоваться с тобой.
Валейнис вопросительно посмотрел на Круклиса.
— Думаю, что такую возможность не следует упускать, — высказал свое мнение Круклис.
— Как он узнает о твоем решении? — спросил дочь Валейнис.
— Он сказал, что через десять минут вернется сюда. Дочинит утюг, и мы еще поговорим.
— Через десять минут? Значит, в один конец всего пять минут езды? Конечный пункт где-то совсем неподалеку? Надо сказать Лаймонту, чтобы завтра же с утра под наблюдение были взяты все ближайшие перекрестки. Где-нибудь да обнаружится этот синий лимузин, — сказал Круклис.
— Дзидра сегодня же предупредит его об этом, — ответил Валейнис.
Круклис вернулся на квартиру Виксны и допоздна занимался тем, что по памяти составлял письменные портреты заказчика пальто и его спутницы.
Через два дня стало точно известно, что заказчик проживает в «Эксельсиоре». Фамилию его установить не удалось. Ни он, ни его спутница ни в каких книгах не регистрировались, нигде не расписывались и даже не расплачивались. Но зато удалось проследить, что каждый день синий «вандерер» подвозит их к воротам, возле которых круглосуточно маячит эсэсовец с автоматом. Занялись объектом за воротами. Вспомнили, что до войны тут размещалась небольшая механическая мастерская, в которой чинили велосипеды, детские коляски, могли сварить ограду для могилы, калитку для забора. Соседи утверждали, что и теперь в помещении мастерской то и дело слышатся удары железа и вспыхивает голубоватый свет электросварки. Вполне возможно было предположить, что немцы оставили мастерскую в том виде, в каком она была, и использовали ее теперь для каких-то своих секретных целей. Но вставал вопрос: что было делать здесь среди всякого железного хлама жильцам одной из лучших гостиниц города? Тем более не только мужчине, но и женщине? Ведь не ради компании приезжала она сюда на несколько часов ежедневно? Попробовали получить дополнительные сведения о том, что делается за железными воротами с охраной. Но оказалось, что это не так-то просто. Среди рабочего персонала мастерской или того, что там размещалось на самом деле, не было ни одного местного жителя. Там работали только немцы: как военные, так и гражданские. Причем военные, как правило, носили черную эсэсовскую форму. Они приезжали сюда на машинах, долго не задерживались и уезжали. Наблюдавший за воротами мастерской Тальцис заметил, что водитель синего «вандерера», пока ждет своих пассажиров, охотно общается с водителями других машин, такими же, как и он, немцами. Они вместе курят, что-то оживленно обсуждают. Все это давало возможность предположить, что они давно друг с другом знакомы и служат, вероятно, в одном подразделении, а само это подразделение как-то связано с ведомством Краусса. Однако дальше этих наблюдений и предположений дело не пошло, и Круклис решил устроить небольшое совещание с тем, чтобы посоветоваться и наметить путь, как разгадывать загадку дальше.
Глава 47
Уже на первом допросе «двадцать второй» дал очень важные показания. В том числе назвал и свое настоящее имя и фамилию. Рассказал всю свою не очень богатую биографию, а также подробно о том, как познакомился и был завербован Барановой. О том, что это была ее четвертая фамилия, он не имел ни малейшего представления, хотя и предполагал, что она скрывает от него не только это, но и многое другое.
На первом же допросе «двадцать второй» раскрыл содержание всех переданных им донесений и полученных от центра заданий. Рассказал и о системе определения времени выхода на связь. Он не пытался скрывать ничего, подробно отвечал на все вопросы и был серьезно обеспокоен только одним — зачтутся ли ему его чистосердечные признания. Он понимал, что за совершенные против советской власти преступления его как немецкого шпиона ждет суровое наказание. И он готов понести любое. Но высшую меру… О господи! Он готов рассказать и сделать все, что от него потребуется, лишь бы следственные органы сочли возможным не приговаривать его к ней. Ведь, в сущности, он никого не убивал, не выдавал никаких военных тайн, он их даже не добывал. А те мелкие задания, которые он получал от своих шефов, неужели они заслуживают такой суровой кары?
— Вы совершили самое тяжкое преступление перед Родиной. Вы изменили ей и стали на путь прислужничества ее врагу. На смягчение меры наказания себе вы можете надеяться только при добровольном оказании помощи следствию в полном раскрытии всех преступлений, совершенных как лично вами, так и вашими сообщниками, — неизменно отвечали ему.
— Конечно, конечно, — с готовностью соглашался «двадцать второй».
— О фотографиях каких объектов шла речь в радиограмме, посланной вам центром в сентябре минувшего года? — продолжал допрос следователь.
— Во всех радиограммах шла речь только о фотографиях некоторых ворот зданий и дворов на улице Арбат, гражданин следователь, — ответил «двадцать второй».
— Кто, когда и с какой целью фотографировал эти ворота и дворы?
— Мне известно, гражданин следователь, что еще летом сорокового года Баранова начала подробно изучать дома и дворы на Арбате. Она знакомилась с ними и тайно фотографировала их портативным фотоаппаратом, вмонтированным в зажигалку. С какой целью это делалось, мне неизвестно, — ответил «двадцать второй».
— А откуда вам известно о фотографировании?
— Я сам присутствовал во время этих съемок. Мы гуляли с ней по улице, заходили в магазины, останавливались там, где ей было надо, я предлагал ей папиросу, она прикуривала от зажигалки и таким образом фотографировала то, что считала нужным.
— Что делала она с этими фотографиями потом?
— Это мне неизвестно. Но думаю…
— Что?
— Что не делала ничего. Или, вернее, не сделала ничего, — поправился «двадцать второй».
— Почему?
— Потому что в самом конце сентября сорокового года я сам закладывал по просьбе Барановой уже готовые фотографии в тайник в ее новой квартире на Арбате.
— А вы не допускаете мысли, что это были уже вторые, а возможно, и третьи экземпляры?
— Об этом судить не берусь. Но то, что она не отправляла фотографии в Берлин, — это мне известно точно. Иначе я, как радист при Барановой, сообщил бы о готовой посылке в центр. Ибо только после моих радиограмм за посылкой прибывал тот, кто переправлял ее дальше, — ответил «двадцать второй». Но о чем-то подумав, добавил: — Не делал я этого и потом, вплоть до сентября сорок третьего года, когда получил неожиданно приказ выяснить, были ли сделаны эти фотографии и где они находятся.
И далее «двадцать второй» рассказал, как дважды ходил на квартиру Барановой, как оба раза его постигла полная неудача, как он долго ждал от Барановой с оказией ее зажигалку-фотоаппарат и наконец получив его, сделал нужные снимки, заложил пленку в тайник и сообщил об этом в центр.
Услышав о тайнике, следователь тотчас же прервал допрос. На Собачью площадку немедленно выехали люди. Тайник нашли. Не обнаружив себя, устроили засаду. Прождали двое суток. А потом, когда все же решили убедиться в наличии в нем контейнера, оказалось, что тайник пуст. Следователь сразу же заподозрил неладное и на очередном допросе сказал об этом «двадцать второму». «Двадцать второй» от страха, что ему не верят, даже начал заикаться.
— Я говорю правду. Поверьте мне: чистую правду, — бормотал он, умоляюще глядя на следователя. — Я закладывал пленку в неработающую трубу…
— Когда же ее оттуда успели изъять? — прищурившись, спросил следователь.
— Не знаю… Ведь сколько времени прошло…
— А может быть, вы закладывали ее в другой тайник? Вспомните!
— В этот, гражданин следователь. В трубу! В нее самую! Другими тайниками я никогда не пользовался. И, если хотите, я это докажу.