Следующие два дня ушли на проверку умения Политова владеть оружием. Политов стрелял из пистолета, бросал гранаты. Но главное, в чем больше всего хотел убедиться Хенгельхаупт, показал, как он освоил «панцеркнакке».
— Вы, дорогой мой, можете с этой штукой выступать в цирке. Аплодисменты вам обеспечены, — остался доволен проверкой Хенгельхаупт.
— Стараюсь оправдать ваше доверие, герр оберштурмбаннфюрер, — ответил Политов.
— И правильно делаете. Вы знаете: мы, немцы, поощряем усердие. И могу сказать вам по секрету. — Хенгельхаупт поднял вверх указательный палец и взметнул брови: — Еще до вашей отправки в Москву я буду просить бригаденфюрера ходатайствовать перед обергруппенфюрером Кальтенбруннером о присвоении вам офицерского звания. Да-да!
— И впредь не пожалею себя, но докажу свою преданность моему новому отечеству и фюреру! — поклялся Политов.
Хенгельхаупт более часа беседовал с Политовым не только в доброжелательном, но и в многообещающем тоне. При этом он все время ссылался на своих высоких начальников. Политову в конце концов ничего больше не оставалось, как понять и поверить, что о его персоне говорят на самом верху РСХА. Оберштурмбаннфюреру же было важно выяснить настроение Политова и его моральную готовность к выполнению предстоящего задания.
О Шиловой начальник восточного отдела почему-то не спрашивал. В ней он почему-то был уверен. Уверен в том, что она не спасует, а если понадобится, то, как и было условлено, сама спокойненько прикончит своего дорогого супруга. Так что с ней он даже не разговаривал и никаких заверений от нее не слышал. А от Политова он выслушал кучу всяких слов и, в общем, остался доволен им, но тем не менее в нем такой надежности, как в его супруге, не ощутил. Впрочем, Хенгельхаупт до конца не доверял никогда и никому, в том числе и своему непосредственному начальнику. И даже начальнику начальника. И выше того — начальнику начальника начальника. И хотя Хенгельхаупт даже в рассуждениях на всякий случай никогда не называл их по имени, не потребовалось и года, чтобы он убедился в том, что был абсолютно прав.
Вечером, за очередным ужином на вилле в Дзинтари, он сказал Крауссу, что остался доволен натренированностью и настроением Политова. Что он видит в этом немалую заслугу Краусса и непременно доложит об этом в Берлине. И не кому-нибудь, а самому обергруппенфюреру Кальтенбруннеру. Поскольку именно ему Хенгельхаупт по возвращении в Берлин будет докладывать о готовности операции.
Краусс встал.
— Вы знаете, оберштурмбаннфюрер, о моей преданности фюреру и вам лично. И вы знаете, что я не жду ни наград, ни повышений. Но позвольте мне, как старому вашему сослуживцу, не касаться сегодня высоких материй, — попросил он разрешения.
Хенгельхаупт всплеснул руками.
— Что за азиатчина? Мы же европейцы. Свобода выражений мысли всегда была нашим кредо, — размахнулся Хенгельхаупт.
— Позвольте, оберштурмбаннфюрер, поднять этот бокал лично за вас! — торжественно произнес Краусс.
— О, мой бог, — смиренно улыбнулся Хенгельхаупт. — Позволяю. И только потому, что бесконечно верю в вашу искренность. Хайль Гитлер!
— Хайль! — ответил Краусс и осушил бокал до дна.
Хенгельхаупт тоже выпил.
— А вы не забыли отправить связного в Москву? — спросил он.
— Он уже летит туда, оберштурмбаннфюрер, — взглянул на часы Краусс. — И через два часа будет выброшен в районе Солнечногорска. Оттуда до Москвы всего шестьдесят пять километров. Сутки там…
— А назад?
— А назад у него есть несколько ходов. Но…
— Мне нужны фотографии.
— Я послал своего лучшего разведчика, оберштурмбаннфюрер. Он возвращался из России шесть раз. Будем молить бога, чтобы вернулся и седьмой.
— Когда?
— Когда фронт стоял под Пустошкой, Новоржевом и Псковом, ему для этого требовалось десять дней. Теперь же, когда русским пришлось отдать Мадону, я думаю, это может занять полмесяца, — подсчитал Краусс.
— Черт побери! — бросил на стол салфетку Хенгельхаупт. — Но в Берлине подумают бог знает что, если от меня не будет так долго никаких вестей.
— Но ведь и самолета еще нет, — заметил Краусс.
— В какой-то мере это нас еще спасает, — согласился Хенгельхаупт. — Но если он прилетит сюда завтра?
Краусс беспомощно развел руками.
— По нашей ли вине, оберштурмбаннфюрер, уже давным-давно многое делается совсем не так, как того хотелось бы…
Хенгельхаупт долго молча курил, глядя куда-то в окно. Потом спросил то ли Краусса, то ли самого себя:
— Значит, ждать?
— Ждать, оберштурмбаннфюрер. Но шифровку можно послать уже сейчас, — посоветовал Краусс.
— Какую?
— Все проверено. Подготовка практически закончена. Ждем средства доставки и окончательный приказ о начале операции, — мягко предложил вариант Краусс.
— А ведь это на самом деле так! — улыбнулся Хенгельхаупт. — Да и черт с ними, с этими дополнительными фотографиями. Кто о них в конце концов знает, кроме нас с вами?
— Никто, оберштурмбаннфюрер, — подтвердил Краусс.
— Ну а никто, так и будем считать, что дело действительно не за нами, — с облегчением вздохнул Хенгельхаупт и налил себе еще вина.
На следующий день в Берлин послали не одну, а две шифровки. Одну Шелленбергу с уведомлением о полной готовности, за исключением «Арадо-332». Вторую — в контору «Мессершмитта», с настойчивой просьбой как можно быстрее доставить заказ по месту назначения.
Двадцатого августа 1944 года Красная армия освободила Гостыни.
Двадцать второго советские войска перерезали железную и шоссейную дороги Валга — Тарту. Двадцать пятого немцев выбили из Тарту. Двадцать шестого Красная армия освободила Вереви, Палуперу и еще 70 населенных пунктов. Двадцать восьмого — железнодорожную станцию и город Гулбенэ и еще 40 населенных пунктов. Бои уже шли на самой границе с Восточной Пруссией. В помещении «Русланд-Норда» появились металлические и деревянные ящики, в которые начали упаковывать многочисленные дела шпионского ведомства. Двадцать девятого августа советские войска, продвигаясь юго-восточнее Валги, освободили Тахеву, Лывакас, Блюме и еще более 60 больших и малых населенных пунктов. Хенгельхаупт каждый день звонил в Берлин и на производство. Но только в ночь с двадцать девятого на тридцатое августа долгожданный «Арадо-332» приземлился на военный аэродром под Ригой. Утром тридцатого Хенгельхаупт, едва глянув на это чудо авиационно-шпионской техники, с первым же попутным самолетом умчался в Берлин. Сопровождавший его на аэродром Краусс заметил, что посланный в Москву агент через день-два должен вернуться и что оберштурмбаннфюреру, пожалуй, стоит немного задержаться. Но Хенгельхаупт в ответ только безнадежно махнул рукой.
— Какой агент? Кого ждать? Я думаю, как бы через пару дней мне самому не пришлось встречать вас в Темпельгофе, — сказал он и улетел. И в тот же день был принят для доклада Шелленбергом.
Вопреки ожиданиям бригаденфюрер был совсем не сердит. И даже невесело, но пошутил:
— Один или вместе со всем хозяйством пожаловали? — вопросом встретил он начальника восточного отдела.
— Один, бригаденфюрер. Но вся самая секретная документация уже подготовлена к эвакуации, — доложил Хенгельхаупт.
— Охо-хо, — вздохнул Шелленберг. — С чем же вы вернулись?
— Подготовка агентов полностью закончена. Операции можно давать зеленый свет, — доложил Хенгельхаупт.
— Вы проверили все лично?
— Абсолютно все, бригаденфюрер.
Шелленберг ни о чем больше не стал расспрашивать, а снял трубку с белого телефонного аппарата. Все знали, что это был аппарат прямой связи с шефом РСХА.
— Обергруппенфюрер, я готов доложить вам о результатах поездки Хенгельхаупта в Ригу, — сказал он. И добавил: — Мы зайдем с ним вместе.
Кальтенбруннер, очевидно, согласился принять их немедленно. Потому что, положив трубку на аппарат, Шелленберг объявил:
— Идемте, Хенгельхаупт, идемте. Нас ждут. И ждут уже давно…
Хенгельхаупт почтительно поклонился, пропуская начальника вперед. Поспешность, с которой они оба приняли его, была поразительной. И объяснить ее можно было только тем, что, очевидно, и Кальтенбруннеру не терпелось доложить обо всем рейхсфюреру.
В приемной начальника РСХА об их визите уже были предупреждены, потому что их не задержали ни на секунду. Перед Шелленбергом раскрыли дверь в кабинет и вытянулись по стойке «смирно». На Хенгельхаупта даже не взглянули. Но оберштурмбаннфюрера никогда не волновало, как он будет входить в кабинет начальника. Он всегда думал о том, как будет выходить оттуда. Формула древних: на щите или со щитом — оставалась для таких случаев исключительно современной.
Однако на сей раз эту формулу дополнили еще одним вариантом. Хенгельхаупта не вынесли на щите. Но и со щитом его выпустили из кабинета шефа РСХА, так сказать, под честное слово — что все будет, как задумано, как очень хочется, чтобы было только так и не иначе.
Обергруппенфюрер был, как всегда, холоден, строг, весьма озабочен, но на сей раз необычно разговорчив.
— Все ли сделано для того, чтобы обеспечить полный успех операции? — спросил он.
— Все, обергруппенфюрер, — четко ответил Хенгельхаупт.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
— Я могу об этом доложить рейхсфюреру?
— Так точно, обергруппенфюрер.
Кальтенбруннер подошел к портрету Гитлера и остановился под ним, скрестив на груди руки. Минуту он стоял молча. Потом заговорил:
— Год напряженнейшего труда. Четыре миллиона марок на подготовку. Усилия десятков первокласснейших специалистов в самых различных областях. По своим масштабам это намного превосходит любую из разрабатываемых нами операций в прошлом. Я повторяю: любую! И как бы дальше ни развернулись события, опыт, приобретенный нами, бесценен. Его будут изучать. Мы вернемся к нему еще не раз. Мы разгромим большевизм в Европе, покончим с Англией и все наши силы направим против Америки. И там, за океаном, в начальном периоде борьбы этот опыт поможет нам совершить то, что мы, к сожалению, не сделали на самых