Сосед сделал паузу и представился:
— Доктор Миллер. Девичья фамилия Мельник, — Сосед рассмеялся.
Потом принялся уговаривать Андрея:
— Ну постойте рядом со мной еще минут десять. Вы приносите счастье. Я чувствую.
Если я не продам моих крысок, то мне нечем будет кормить мой зоопарк. Ведь вы не хотите, чтобы я отрезал от себя филейные части?
— Зачем такие крайности? — возразил Андрей. — Вы же можете кормить мышей мышами?
— Какими?
— Вот этими, которых вы продаете.
— Еще чего не хватало! Что я, людоед какой-нибудь?
Андрей не хотел спорить, но помимо воли язык произнес;
— А если покупатель их поджарит? Времена у нас голодные.
Сосед задумался. Он был совершенно серьезен.
— Ах, — сказал он. — Ну почему я не подумал о такой трагической возможности?
— Вам жалко мышей?
— Во-первых, — Миллер блеснул очками, которые подхватили лучи послеполуденного солнца и, сконцентрировав, кинули их в лицо Андрею — во-первых, это не мыши, а крысы. Мне надоело повторять банальные истины. Во-вторых, мне их жалко. В-третьих, я немедленно возвращаюсь домой, а вы ссужаете мне десять рублей. Всего десять рублей. Они у вас есть. Иначе бы не покупали такие ненужные человеку вещи, как подсолнечное масло. Дома вы мне, кстати, отольете из бутылки. Она слишком велика я вас, молодой человек.
Это было сказано тоном пожилого профессора, хотя судя по всему, Миллер был вовсе не стар.
— Сколько вам лет? — спросил Андрей.
— Мне двадцать шесть лет, но я выгляжу моложе. И учтите, что в моем возрасте Эварист Галуа уже погиб на дуэли, а Александр Македонский был близок к смерти.
Андрей достал из кармана брюк десятку. Миллер заметил, что десятка не одинока, и заявил:
— Вам придется расстаться еще с десяткой, потому что у меня оторвалась подошва.
Он поднял по-птичьи ногу, и Андрей, к ужасу, убедился в том что, вместо подошвы в правом ботинке видна черная ступня. Просто голая ступня.
— Ведь еще так холодно! — произнес он. — Земля холодная, снег недавно сошел.
— Вот именно! — заявил Миллер. — Вы намерены ссудить мне еще червонец?
— Разумеется, — согласился Андрей.
— Тогда я вам гарантирую место на трибуне мя почетных гостей, — сказал Миллер, — в день, когда я буду получать Нобелевскую премию.
— Не больше и не меньше, — улыбнулся Андрей.
— А я больше не намерен мелочиться, — сказал Миллер-Мельник. — Меня встречают и провожают по одежке. То есть я сам задаю уровень славословия или критики. Вы не проголодались?
— Не отказался бы от чашки чая, — сказал Андрей, который видел, что Миллеру-Мельнику просить невмочь, что он мысленно перешел рубеж, за которым выцыганивать подачки неприлично. Но замерз он безмерно — неизвестно еще, сколько он простоял на Сухаревке со своей клеткой.
Андрей покосился на клетку. Мыши сбились в кучку в углу — им тоже было холодно, а может, укачало от ходьбы.
Они зашли в сомнительного вида трактир на Сретенке. Половой долго игнорировал их.
Потом все же принес чайник с заваркой и самовар — это обошлось Андрею в пять рублей, да еще три рубля сахар. От еды Миллер-Мельник категорически отказался, Но тайком — думал, что Андрей не заметит, — сунул между прутьями клетки кусок сахара. Мыши засуетились, сбились вокруг лакомства.
— А в чем сущность вашей работы? — спросил Андрей, пока они ожидали чай.
Миллер ждал вопроса. Но отвечал снисходительно. Острый красный нос торчал между выпуклыми линзами очков, глаза были преувеличенно велики, а губы сжаты в линейку.
Ничего особенного в лице не было.
— Я физик, — сказал он, — но я не открываю законов, я экспериментирую. Я добиваюсь реальной власти над природой. Я ее калечу, изменяю и в конечном счете совершенствую. Мой конек — пустота. Вам этого не понять, ибо вы гуманитарий, а я и не буду стараться вам объяснять, Характер у физика был женский. Андрей с детства не выносил этой девичьей логики:
«Ах, что я знаю, но не скажу!» А так хочется сказать всему миру!
— Не хотите, не надо, — сказал Андрей. Но, конечно же, ему было любопытно узнать, чем его сосед занимается, Он мог быть чудаком, но не жуликом.
Половой принес самовар. Вот тут Миллер-Мельник скормил мышкам еще кусочек сахара.
Андрею не хотелось, чтобы половой это заметил.
— Вы представляете себе строение материи? — строго спросил Миллер.
— А как вас зовут? — спросил Андрей. — Я имею в виду имя.
— Разумеется, Григорий, — ответил Миллер и продолжал: — Основное содержание Вселенной — пустота, ничто! Вы можете себе это представить?
— Я слышал об этом, — сказал Андрей. Он отлично помнил лекции отчима о строении молекул и атомов.
— Ничтожную долю пространства занимает ядро атома, — сказал Миллер, который рисовал классическую модель атома, схожую с моделью Солнечной системы, пальцем на грязной скатерти. — Еще меньше места оккупирует электрон. Вкратце моя задача была в том, чтобы манипулировать расстояниями между материальными микрочастицами материи. Я понял, что, сближая атомы, мы можем уменьшать размеры материальных объектов. Вы следите за ходом моих рассуждений?
— Но как это сделать практически, не нарушая законов материи? — спросил Андрей.
— А вот тут, батенька, вы очень и очень ошибаетесь! — закричал Миллер-Мельник пронзительно. Немногочисленные посетители обернулись в его сторону, а буфетчик перегнулся вперед, будто намеревался перепрыгнуть через стойку и применить силу к крикуну.
Миллер стукнул бледным кулаком по столу так, что чашки зазвенели.
— То, чего я добился, человечество поймет и изготовит через сто лет. А я уже сейчас… сейчас! Вы смотрите!
Он нагнулся, открыл дверцу в клетку, вытащил оттуда белую мышку и стал совать под нос Андрею.
Черные бусинки мышиных глаз уставились бессмысленно ва самовар, остальные мыши прыснули из клетки в разные стороны, половой завизжал и вспрыгнул на стол, ножка стола подломилась, и половой полетел к стойке, хозяин, а может, буфетчик уже несся к Андрею и с помощью кого-то из посетителей вытолкал Андрея с Миллером на улицу, но там не забыл получить с Андрея за чай, сломанный стол и испуг полового.
Обратно шли раздельно. Вернее, Андрей шагал сам по себе и сердился на Миллера, хотя понимал, что сам виноват — физический гений с первой же минуты был открыт и не таился.
Миллер-Мельник шел сзади, шагах в трех, скользил по лужам и плюхам грязи, оставшимся от растаявших сугробов, и невнятно бормотал, будто решал некие физические задачи.
На следующий день, не дождавшись воскресенья, они вместе с Лидочкой пошли на Сухаревку.
Лидочка все время спрашивала, сколько осталось денег — а можно еще и это купить?
— Андрей еще вчера вечером пытался дать ей отчет в расходах и возможностях, но тогда она не слушала. А теперь спохватилась, хотя прямого вопроса — насколько мы богаты, сказочно или просто так, — она не задавала.
Лидочка вернулась в Новых, вполне приличных туфлях и полупальто. Она была счастлива, туфли поставила на ночь возле кровати, ночью просыпалась, чтобы на них поглядеть.
Так она делала всегда.
Нина Островская раздобыла комнату для Коли Беккера.
Правда, не номер, как у ведущих большевиков, живших в «Метрополе», а бывшую комнату горничных. Потому в ней не оказалось туалета и умывальника — приходилось ходить в конец коридора. Но это было не столь важно.
Как-то на совещании работников южных областей в доме генерал-губернатора Коля встретил Блюмкина. Тот был серьезен, трезв и изображал из себя большого начальника.
— Ты где теперь? — спросил он Колю, как старого приятеля.
— В аппарате Цвика, — ответил Коля, А ты?
— У меня отдел в Чрезвычайке. Травлю контру. Международную контру.
Так они и разошлись, не поверив до конца друг другу и еще раз убедившись во взаимной неприязни.
Неравноправие овладевало большевиками стремительно. Хотя далеко не всегда это было очевидно. Но самая верхушка обосновалась в Кремле, где целый корпус был выделен под квартиры вождей и самых близких лакеев, Например, лакею от поэзии Демьяну Бедному. Во дворе Кремля играли детишки вождей, ибо вожди были не стары, самому старшему, Ленину, не было и пятидесяти.
Московских обывателей потрясало то, что Кремль закрыли для простого народа, а ведь там еще вчера были монастыри и храмы — для всех.
С переездом «обожаемых» в Москву здесь в спешном порядке, порой в 24 часа, реквизируют особняки, гостиницы, магазины, целые небоскребы или их части, чтобы разместиться всем правительственным учреждениям и служащим в них. Многие семьи буквально выбрасываются на улицу со всем своим скарбом. Что церемониться с бездарными, глупыми и подлыми «буржуями», писал простой обыватель Окунев в своем дневнике, Конечно, гостиницы конфисковать и заселять было проще всего. Даже выкидывать никого, кроме постояльцев и хозяев, не приходилось. «Метрополь» стал вторым по рангу домом для элиты после Кремля. Во-первых, он стоял рядом, во-вторых, комнаты в нем были получше кремлевских, просторнее, правда, не все с удобствами.
Рестораны в этих гостиницах стали спецстоловыми, и это было удобно, потому что дороговизна и нехватка продуктов душили Москву, а в столовой ты мог досыта наесться — по ценам позавчерашнего дня. За этим следил наркомат внутренних дел.
Далеко не всем вождям и слугам народа было удобно и приятно обитать в гостиницах.
Хотелось чего-то более надежного, ясно было, что в гостинице ты всегда постоялец, и выгнать тебя могут с любым понижением по службе. И тут началась жилищная революция. Сначала пошли уплотнения. Для легализации их весной восемнадцатого года был издан указ о том, что каждый человек имеет право на 20 квадратных метров жилья плюс десять на семью. Кстати, эта норма в последующие годы была сокращена, и человек в СССР имел право занимать собой лишь девять метров площади плюс четыре метра на семью.
Но и первоначальный декрет, вкупе с разъяснением, по которому эксплуататоры и паразиты вообще лишались права на площадь, давал замечательную возможность освободить от жильцов тысячи квартир в солидных домах, где семья занимала обычно пять-шесть комнат. Эта семья либо переезжала в одну из комнат, а остальные раздавались партийной и бюрократической мелочи — по комнате-две на рыло, либо вся квартира целиком переходила к переселенцу из дома Советов — «Метрополя». Но советские коммуналки — славное изобретение революции — возникли именно в восемнадцатом