Мельник был доволен собой.
— Вы можете уменьшать животных? — спросил Коля.
— Это может сделать каждый, — сказал Мельник, — но я знаю, как устроен атом. Вы знаете, как устроен атом?
Только тут Коля увидел большой стол, который занимал треть комнаты. Стол был накрыт брезентом. Коля рванул за край брезента — сам не мог бы объяснить, почему он так сделал.
— Стой! — закричал Мельник. — Стой, это же ценное оборудование, я такого больше не достану.
Под брезентом оказались микроскопы, ряды пробирок и приборы, незнакомые Коле.
— Еще один махинатор, — сказал Коля.
— Клянусь вам, это величайшее достижение в биологии. Я могу уже сегодня уменьшить любое животное.
— Зачем? — спросил Коля. — Какого черта! Кому нужно ваше открытие!
— Любое открытие нужно. Если оно великое нужно вдвойне. Представьте себе, сегодня в Москве или в Петрограде трудятся подобные мне гении. Один разрабатывает лучи смерти, второй — бомбу, питающуюся энергией атомного ядра.
— Я пошел, — сказал Коля. — Играйте в своих мышек.
Мельник выбежал за ним в темный коридор.
Коля открыл дверь на лестницу и выглянул нагружу.
Он угадал. Дверь этажом ниже как раз отворилась.
— До встречи, Давид Леонтьевич, — сказала Фанни, выходя на лестницу.
— Может, купите кошечку? У меня катастрофа с деньгами, — просил в спину Мельник.
— Нет у меня денег, — прошипел, обернувшись, Коля.
— Вы кофе не выпили, — обреченно произнес Миллер-Мельник.
Коля побежал по лестнице следом за Фанни.
Он догнал ее на улице.
По дороге домой Коля попросил Фанни рассказать, кто живет в той квартире.
Фанни назвала Давида Леонтьевича и сказала:
— Еще там милая молодая пара — Андрей и Лидочка, только я не знаю их фамилии.
Коля рассказал Блюмкину об ученом чудаке.
Тот посмеялся вместе с ним:
— Котики из атомов? Чудо. Наша страна — замечательный сумасшедший дом. Маленькие, говоришь?
На том разговор и закончился.
Но при встрече с Феликсом Эдмундовичем Блюмкин не преминул рассказать о смешном ученом.
Возвратившись в свой кабинет после долгого и осторожного разговора с Лениным, Дзержинский приказал никого к нему не пускать. Он был так серьезен и задумчив, что острослов Александрович сказал Петерсу: «Ермак думу думает».
Предложение, сделанное Лениным, не было для начальника ЧК неожиданностью. Они и сам понимал, что лодка не может свезти двух пассажиров. Как это было сказано у О’Генри?
«Боливар двоих не свезет?»
Завтра об этом догадаются сами левые эсеры, а еще раньше — соратники по нашей партии.
Дзержинскому казалось забавным, что из всех возможных исполнителей Ленин выбрал его. А ведь мог договориться с Троцким. Троцкий — вечно второй, он и помрет вторым. Троцкий с радостью кинется уничтожать конкурентов, которые в свою очередь не скрывают своего недоброжелательства.
Но иезуитский, холодный ум Дзержинского отдавал должное Ильичу. Ильич гениальный тактик. Хотя когда-то, и, возможно, скоро, этот тактический талант погубит Ленина, Сегодня одной тактики мало. Недаром вся страна, весь мир понимают — Ленин проиграл Брестский мир, это его поражение и позор. Он понимает это и сам на всех перекрестках кричит о том, что Брест — это похабный мир. Но это передышка, которая приведет к всемирной революции. Передышка тянется и тянется, всемирной революции не предвидится, а уже скоро половина России окажется под немецким сапогом. Потеряны Украина, Белоруссия, Польша, Финляндия, Прибалтика…
Предложением, а может, даже приказом Ленин, казалось бы, поставил Дзержинского в безвыходное положение. Он ведь знает, что Дзержинский — вождь противников Брестского договора внутри партии, вождь левых коммунистов, И именно в этом пункте союзник эсеров. Но как настоящий коммунист он должен понимать — эсеров надо ликвидировать. Союзников, но лишних в лодке. И вот теперь… решай, Феликс.
Дзержинский предвидел разговор с Лениным, поэтому уже давно разработал план — как погубить партию левых эсеров ее же руками. Но пока он не считал необходимым посвящать вождя революции в детали гениального и такого банального, в сущности, плана.
Дзержинский попросил секретаря вызвать к нему товарища Блюмкина.
— Ну и что нового? — спросил он.
Борода у Яшки подросла, он обзавелся английского покроя френчем — в ЦИКе Свердлов внедрял пиджак и галстуки и проигрывал чиновничью войну. Надвигалась новая война, и потому мода также тянулась к пулям.
— Он дает показания, — сказал Блюмкин, имея в виду несчастного Мирбаха, которого, сменяясь, допрашивали все сотрудники отдела правда, безрезультатно, потому что ничего полезного Мирбах сообщить не мог.
— Вышли на посла?
— Надеюсь выйти.
Я даю тебе времени месяц, — сказал Дзержинский. — Через месяц дело должно быть готово.
Отдел был создан специально для того, чтобы можно было скомпрометировать немецкое посольство, которое, как назло, вело себя сдержанно и не попадалось ни на спекуляциях, ни на связях с контрой, ни на разврате. Проклятый граф Мирбах держал немцев в жесткой узде. Дзержинскому сначала показалось, что, взяв однофамильца посла и объявив его шпионом, он посла погубит. Но посол с удивительным и отвратительным для Дзержинского равнодушием встречал все попытки связать его имя с арестованным.
— Будет готово — обещал Блюмкин, хотя еще сам не представлял, что будет готово к началу июля. Однако понимал, что именно тогда намечен Съезд Советов, где встретятся все оставшиеся партии.
— Понял, все будет готово, — повторил Блюмкин.
— Что еще нового? — спросил Дзержинский. — Экстраординарного?
Это было любимое слово шефа. Каждую беседу с любым своим сотрудником он завершал таким вопросом. Подчиненные порой копили новости или хотя бы любопытные сплетни именно в расчете на этот вопрос.
Для Дзержинского такое завершение беседы не было пустым звуком. Из пустяков складывалось знание, которое зиждется не только и не столько на высоких каменных башнях общеизвестных трагедий, а на шорохе мышиных передвижений. Именно такие передвижения говорят о том, что скоро сваи нерушимого для всех моста рухнут, подточенные махонькими зубами.
Яша отлично знал об обычае шефа ЧК.
— Любопытную историю рассказал мне один из моих сотрудников, — сказал он. — Есть такой чудак, живет на Болотной площади и уверяет, что может уменьшать мышей и даже собак в несколько раз. Вернее всего, жулик, но мой сотрудник уверяет, что видел сам уменьшенных зверюшек.
— Фамилия, — сказал Дзержинский.
— Миллер-Мельник — наверное, псевдоним. Болотная площадь…
— Я не о нем, — сказал Феликс Эдмундович. — Я о вашем сотруднике.
— Берестов, Андрей Берестов. У меня к нему никаких претензий.
— Никаких?
— Он коммунист, в отличие от меня член вашей партии, протеже Нины Островской.
— Знаю, знаю. Бывший адъютант адмирала Колчака.
— Не может быть! Он же совсем молодой, моего возраста.
— Чем-то он Колчака пленил.
— Ну вот, никому нельзя верить.
— Якову Блюмкину тем более, — вдруг улыбнулся Дзержинский, как кот, надежно прижавший лапой мышь и желающий поиграть с ней, прежде чем ее сожрет. — Могу ли я верить человеку, который скрывается в моем ведомстве под псевдонимом?
— Это партийная кличка, — поправил шефа Блюмкин.
— И который во всех анкетах пишет ложные сведения о своем рождении. Вы, товарищ Блюмкин, на два года моложе указанного вами возраста.
— От вас ничего не скроешь, Феликс Эдмундович, — с явным облегчением сказал Блюмкин, что не скрылось от внимательного слуха начальника ЧК.
— Для этого я сюда поставлен партией, — наставительно произнес Дзержинский. — А вот ты, Блюмкин, не знаешь, почему твой Берестов оказался на Болотной площади.
— Площадей много… — туманно ответил Блюмкин. Что-то он недоглядел. И это ему зачтется в минус.
— Он пошел туда со своей подружкой, с возлюбленной, которая весьма нас интересует.
Блюмкин молчал, чуть склонив набок голову.
— А его подружка, как нам известно, на Болотной площади некоторое время жила в одной квартире со знатной дамой, находящейся у нас под наблюдением.
— Не томите, откройте тайну! — взмолился Блюмкин.
— Возлюбленную Берестова зовут Фанни. Фанни Каплан. Это имя вам ничего не говорит?
— Первый раз слышу.
— А вот это грустно. Потому что Фанни Каплан — известная террористка, всю свою молодость она провела на каторге под двумя смертными приговорами. Сейчас, по слухам, урезонилась, отдыхала в Крыму в санатории для политкаторжан… но как мы с тобой знаем, волк всегда волк, как его ни корми. Так что мы прослеживаем ее передвижения, связи и явки.
— Берестова мне рекомендовал товарищ Дзержинский. — Блюмкин смотрел на стену.
— Пока что мы его не подозреваем, если, правда, она не успела склонить его в свою веру… И если у нее еще есть вера. Они познакомились, насколько нам известно, в первом доме Советов, потому что оба там живут. Но в любом случае твой Берестов теперь фигура повышенной опасности. Глаз с него не спускай!
— Он не лидер, он склонен подчиняться… мне.
— У меня появилась мысль о том, как можно будет его использовать. А насчет собачек и мышек… мы этим займемся. Если это не жулик, то он может пригодиться для революции.
— Как же?
Для революции все может пригодиться.
Яшу Блюмкина губило желание показать себя. Это желание выражалось в опасном хвастовстве.
Он потащил с собой Колю в «Кафе поэтов. Блюмкина встретили там как своего, и Яше было приятно удивлять своего подчиненного связями, влиянием и даже славой, Народу в кафе было немало, сидели тесно, на небольшой эстраде гремел самоуверенный молодой человек с грубым мужественным лицом. Блюмкин провел Колю к столику, за которым сидел нежный белокурый красавец из «Снегурочки» Островского и мрачный лохматый мужчина, который в отличие от прочих знакомцев Блюмкина целоваться с ним не стал. Блюмкин сразу стал представлять Колю своим поэтическим приятелям, он на