– Садитесь, – приказала Джей, и пластинка заиграла.
Сначала зазвучали традиционные аккорды старомодной ковбойской гитары, затем из динамика поплыл вкрадчивый, волнующий голос Джей Эстор.
Душа моя рвется в трущобы, домой.
Там птиц не услышишь ты клич озорной,
И «травку» тебе там предложит любой.
Полно там подонков, убийц и бродяг,
Торчат самопалы из-под рубах,
И музыка пуль барабанит в ушах...
С точки зрения Хейза, забавного в песне было мало. Он слишком хорошо знал воспеваемую действительность, поэтому пародия на нее не казалась ему смешной. «Домой, на просторы» сменила пародия на «Глубоко в сердце Техаса».
– Тут я немного переборщила, – призналась Джей. – Полно всяких туманных намеков. Публике это скорее всего не понравится, но мне наплевать. Мораль – штука занятная, вам не кажется?
– Что вы имеете в виду?
– Еще давным-давно я пришла к выводу, что мораль – дело сугубо личное. Дохлый номер, если артист пытается примирить свои моральные принципы с моралью толпы. Потому что примирить их невозможно. Мораль есть мораль, у меня она своя, а у других – своя. Есть вещи, которые я воспринимаю совершенно спокойно, а у какой-нибудь канзасской домохозяйки от них волосы дыбом встают. И артист запросто может угодить в эту ловушку.
– В какую ловушку?
– Артисты – по крайней мере, те, что связаны с шоу-бизнесом, – живут в больших городах. Приходится жить: ведь работа-то твоя здесь. Так вот, городская мораль очень здорово отличается от морали захолустья. И то, что подойдет городскому прохвосту, никак не устроит фермера, который косит пшеницу или молотит, бог знает, что он там с ней делает. А будешь стараться всем угодить – сам чокнешься. Поэтому я стараюсь угодить себе. А если есть вкус, то и с моралью как-нибудь уладится.
– Ну и у вас улаживается?
– Когда как. Я же говорю: то, что кажется простым и естественным мне, фермер воспринимает совсем иначе.
– Например? – невинно спросил Хейз.
– Например? Вы бы хотели переспать со мной?
– Хотел бы, – без раздумья ответил Хейз.
– Тогда пошли. – Она поставила бокал на стол.
– Прямо сейчас?
– А что? Сейчас, потом – какая разница?
Хейз почувствовал, что ответ его будет донельзя смехотворным, но что еще он мог ответить?
– Сейчас у меня нет времени, – сказал он.
– Из-за этого писаки?
– Из-за этого писаки.
– Вы можете упустить редчайшую возможность.
– Обстоятельства выше нас, – пожал плечами Хейз.
– Мораль – это всего лишь вопрос средств и возможностей, – сказала Джей.
– Как и убийство, – ответил Хейз.
– Хотите строить из себя чистюлю – дело ваше. Просто я хочу сказать, что сейчас у меня есть желание поразвлечься с вами, а завтра от него может и след простыть. От него может не остаться следа даже через десять минут.
– Ну вот, теперь вы все испортили.
Джей вопросительно подняла бровь.
– Я уж было возомнил о себе. А это, оказывается, всего лишь минутная прихоть.
– Что вы от меня хотите? Чтобы я вас раздела и изнасиловала?
– Нет, – сказал Хейз, поднимаясь. – Давайте отложим рейс из-за нелетной погоды.
– Погода, между прочим, летная.
– Вдруг еще испортится.
– Да? Есть хорошая старая поговорка: «Молния в одно и то же место два раза не ударяет».
– Вы знаете, – сказал Хейз, – я сейчас, кажется, пойду и застрелюсь.
Джей улыбнулась.
– Вам не кажется, что вы слишком самоуверенны?
– Неужели?
Какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга. В ее лице не было чувственности, не было и гнева оскорбленной женщины, только грустное одиночество маленькой девочки, живущей в огромной квартире на верхнем этаже с кондиционером в гостиной. Леди Эстор пожала плечами.
– Ну, черт с вами, можете когда-нибудь позвонить. Вдруг прихоть вернется.
– Ждите нашего полицейского, – ответил Хейз.
– Подожду. Он может перебежать вам дорогу.
Хейз с философским видом пожал плечами.
– Везет же некоторым, – сказал он и вышел из комнаты.
Глава 9
Кому везет, а кому и нет. В этот знойный день Стив Карелла и Мейер Мейер безусловно относились к последним.
Часы показывали без двадцати два, и дома накалились до такой степени, что, казалось, вот-вот станут вишневыми, тротуары горели, люди усыхали, автомобильные шины таяли, и всем, не только любителям научной фантастики, стало ясно, что Землю каким-то непостижимым образом занесло слишком близко к Солнцу. Еще немного – и она запылает огромным костром. Это был последний день, Ричард Матесон накликал-таки беду: земной цивилизации суждено было погибнуть в разжиженной лаве.
Словом, стояла чудовищная жара.
Мейера Мейера можно было выжимать. Он потел даже зимой, почему, этого никто объяснить не мог. Возможно, просто нервная реакция, считал он. Во всяком случае, пот выделял всегда. Сегодня же Мейер просто тонул в нем. Детективы таскались по замызганной Крайтон-авеню от одной лавки подержанных товаров к другой, от одной открытой двери к другой, и Мейер думал, что вот сейчас он умрет, причем самым недостойным бравого полицейского образом. Он умрет от теплового удара, и в газетах в отделе извещений о смерти напишут просто «Коп хлопнулся». А если заголовок об этом событии появится где-нибудь в «Верайети», тогда это может быть: «Потный коп сыграл в гроб».
– Как тебе нравится заголовок в «Верайети» насчет моей смерти от теплового удара? – спросил он Кареллу, когда они входили в очередную лавку. – «Потный коп сыграл в гроб».
– Звучит, – одобрил Карелла. – А насчет моей хочешь послушать?
– Где? В «Верайети»?
– Конечно.
– Ну, давай.
– Потный итальяшка-коп в полдень сыграл в гроб.
– Да ты, я смотрю, парень с предрассудками, – расхохотался Мейер.
Они приблизились к клетушке хозяина лавки, и тот поднял голову.
– Слушаю вас, джентльмены, – затараторил он. – Чем могу быть полезен?
– Мы из полиции, – заявил Карелла. Он бухнул бинокль на прилавок. – Узнаете?
Хозяин лавки осмотрел бинокль.
– Отличный бинокль, – сказал он. – «Питер-Вондигер». Он, что же, улика по какому-то делу?
– Именно.
– И им пользовался преступник?
– Пользовался.
– М-м, – промычал хозяин.
– Вы его узнаете?
– Вообще-то мы продаем много полевых биноклей. Когда они у нас есть.
– А этот продавали?
– Вряд ли. «Питера-Вондигера» у меня не было с января. У вас с восьмикратным увеличением, а у меня был с шестикратным. И стекла ваши лучше.
– Значит, вы этот бинокль не продавали?
– Нет, не продавал. Он краденый?
– Таких сведений у нас нет.
– Извините, ничем не могу помочь.
– Ничего, – кивнул Карелла. – Спасибо.
Они снова вышли на пылающий тротуар.
– Сколько еще наших брошено на поиски? – поинтересовался Мейер.
– Пит попросил выделить по два человека от каждого участка. Может, они на что-нибудь наткнутся.
– Я уже устал. Как думаешь, это чертово письмо – липа?
– Не знаю. Даже если и липа, этого мерзавца надо засадить под замок.
– Это точно, – воодушевился Мейер, проявив необычный для такой жары энтузиазм.
– Может, что-то дадут отпечатки пальцев, – предположил Карелла.
– Может, – согласился Мейер. – А может, пойдет дождь.
– Может.
Они вошли в следующую лавку. За прилавком стояли двое. Завидев Мейера и Кареллу, они расплылись в улыбке.
– Добрый день, – произнес один, улыбаясь.
– Чудесная погода, – произнес второй, улыбаясь.
– Джейсон Блум, – представился первый.
– Джейкоб Блум, – эхом отозвался второй.
– Здравствуйте, – ответил Карелла. – Мы детективы Мейер и Карелла из восемьдесят седьмого участка.
– Рады познакомиться, джентльмены, – поклонился Джейсон.
– Добро пожаловать к нам, – пригласил Джейкоб.
– Мы ищем владельца этого бинокля, – Карелла положил бинокль на прилавок. – Узнаете его?
– "Питер-Вондигер", – объявил Джейсон.
– Прекрасный бинокль, – похвалил Джейкоб.
– Исключительный.
– Великолепный.
Карелла безжалостно прервал эту хвалебную песнь.
– Вы его узнаете?
– "Питер-Вондигер", – протянул Джейсон. – Уж не тот ли...
– Именно, – подтвердил Джейкоб.
– Тот человек с...
И братья одновременно захохотали. Карелла и Мейер выжидающе смотрели на них, но не было никаких признаков, что смех идет на убыль. Наоборот, он стремился к апогею, к истерии, достигал высот ураганного веселья и безудержной радости. Детективы ждали. Наконец смех утих.
– Ох, боже мой, – еле вымолвил Джейсон.
– Они еще спрашивают, помним ли мы этот бинокль, – отозвался Джейкоб.
– Помним ли мы?
– Ох, боже мой, – квакнул Джейкоб.
– Так помните вы или нет? – спросил Карелла. Ему было нестерпимо жарко.
Джейсон мгновенно посерьезнел.
– Это тот самый бинокль, Джейкоб? – спросил он.
– Разумеется, – ответил Джейкоб.
– А ты уверен?
– Помнишь царапину сбоку? Так вот она, эта царапина. Помнишь, он еще на нее обратил внимание? Мы из-за этой царапины скинули ему доллар с четвертью. А он-то всю дорогу... – и Джейкоб снова захохотал.
Мейер взглянул на Кареллу. Карелла взглянул на Мейера. Надо полагать, температура воздуха в лавке оказалась для братьев чересчур высокой.
Карелла покашлял. Смех снова затих.
– Вы этот бинокль кому-то продали? – спросил Карелла.
– Да, – сказал Джейсон.
– Безусловно, – подтвердил Джейкоб.
– Кому?
– Человеку с леденцом! – выкрикнул Джейсон и тут же задохнулся в новом приступе истерического смеха.
– Человеку с леденцом! – в унисон повторил Джейкоб, не в состоянии сдержать рвущийся из горла смех.
– У этого человека был леденец? – спросил Карелла, сохраняя на лице каменное выражение.
– Да, да! Ох, боже мой!
– Он сосал его все время, пока мы препирались насчет... насчет...
– Бинокля, – докончил за него Джейсон. – Ох, боже мой! Ох, господи, боже мой! Сколько мы еще смеялись, когда он вышел от нас! Ты помнишь, Джейкоб?