246-й дивизии, хотя тот, совершенно очевидно, мог рассказать немало существенного, тем более что Мельников входил в состав руководства подпольного комитета сопротивления лагерной администрации. Во всяком случае, в перечне ГВП об этом упоминания нет, и, скорее всего, по неизвестной причине следствие действительно не сочло нужным допросить генерала.
Впрочем, все это произошло позднее, пока же вернемся к начальному пребыванию бывшего старшего лейтенанта в немецком плену. На первом этапе все шло достаточно стереотипно. К перебежчику, скорее всего, приглядывались и абвер, и гестапо/СД. В администрации каждого лагеря имелось отделение 3А, оперативно подчиненное подотделу III «КГФ» абвера (контрразведывательная работа в среде военнопленных). Оперчасти в немецком варианте выполняли широкий круг задач, отнюдь не ограничиваясь контрразведывательной направленностью. Безусловно, в первую очередь их офицеры выявляли агентуру противника в лагерях, определяли среди массы пленных скрывавшихся политработников, командиров (в лагерях для рядового состава), евреев, враждебно настроенных и готовящих побег лиц. Они проводили следствие и допрашивали заподозренных, которых затем передавали в СД или ГФП для принятия репрессивных мер, руководили пропагандистами, осуществляли противопобеговые мероприятия, вербовали и учитывали агентуру, выявляли в среде пленных лиц из разыскных списков. Однако оперчасти также собирали обмундирование, награды и документы с последующей передачей в абверштелле по подчиненности, проводили разведывательные допросы, выявляли представляющих разведывательный интерес пленных, содействовали вербовке офицерского, сержантского и рядового состава в разведорганы и антисоветские формирования. Справедливости ради следует отметить, что, за некоторыми исключениями, в обычных лагерях разведывательные допросы проводились достаточно редко, в основном они велись во фронтовых структурах абвера и ФХО.
Оперативную работу в лагерях вели также и органы СД и гестапо, допущенные туда на основании соглашения, заключенного в мае 1941 года между ОКВ и РСХА. У органов безопасности были свои интересы в среде военнопленных, однако их удовлетворяли лишь во вторую очередь. Военные обладали своего рода «правом первой ночи» и потому предоставляли коллегам только вторичный вербовочный контингент.
Проследим дальнейший путь перебежчика по немецким лагерям. По данным трофейной «зеленой карты», 3 ноября 1942 года Таврин прибыл из Лётцена в офлаг ХIII D (Бавария, Нюрнберг — Лангвассер, чаще упоминается как Хаммельбург, по названию полигона, на территории которого он был расположен). Запись в карте совершенно непрофессионально переведена как: «Прибыл из иностранных войск Восток, Лётцен», тогда как в действительности перевод с немецкого должен читаться: «Прибыл из Отдела иностранных армий Востока, Лётцен», то есть по линии оперативной разведки сухопутных войск. Весьма любопытной представляется графа 7, в которой военнопленный № 8105 назван командиром батальона 1196-го пехотного (по немецкой терминологии) полка. Возможно, Таврину показалось, что такое завышение статуса в Красной Армии создаст для него какие-либо дополнительные блага. Впрочем, не исключено, что оно являлось элементом легенды, разработанной для него советской разведкой перед заброской к немцам. Он также указал, что владеет полезной и уважаемой профессией геолога, специалиста по цветным металлам («buntmetall»). На русский последнее было ошибочно переведено как «инженер-строитель». Приводится в карте дата рождения — 12 июня 1909 года, и место рождения, тоже записанное с ошибкой. Вместо никому не известной деревни Бобрик писарь явно машинально указал в соответствующей графе Бобруйск. Но самое интересное в документе — указание имени и адреса матери. Записавшись двойной фамилией Таврин-Шило, пленный сообщает, что его мать Таврина-Шило Василиса Якимовна проживает в Киеве в квартире № 17 дома № 24 по улице Большая Владимирская. Как известно, столица УССР в описываемый период была оккупирована, поэтому перебежчик тем самым как бы доказывал немцам, что не вынашивает в их отношении никаких нелояльных намерений и не страшится полного раскрытия перед ними своих самых уязвимых мест. Внешне это выглядело и в самом деле так, но в действительности все обстояло как раз наоборот. И дело тут даже не в том, что весьма маловероятным представляется совпадение фамилий матери и жены (если считать правильным вариант с Шило Антониной Васильевной), и не в том, что Большой улица Владимирская тогда уже давно не именовалась. А в том, что в период обороны Киева именно в указанном доме размещался штаб обороны города, ряд семей из которого был отселен, и проверить правдивость показаний пленного немцы не могли. По просьбе автора работники Главного управления МВД Украины в Киевской области произвели соответствующую проверку и установили, что в предвоенный период Таврина-Шило В.Я. не проживала не только в данном доме, но и вообще в пределах области. Зато в процессе поиска обнаружилось иное, не менее любопытное обстоятельство: фамилия и инициалы Шило В. Я. (без Тавриной) значились в двух последних предвоенных справочниках телефонных абонентов Киева за 1938 и 1940 годы по адресу: улица Чудновского, дом № 5, квартира № 2. В послевоенном справочнике их уже не было. Проверка по архивам домовых книг не удалась, поскольку по данному адресу в настоящее время находится новый дом, заселенный в 1961 году. Как следствие, записи о предыдущих жильцах ушли в небытие вместе с предвоенным домом.
«Зеленая карта» Таврина в офлаге ХIII D
Конечно, вероятность того, что Василиса Якимовна (или, по-церковному, Васса Иоакимовна) Шило из хутора Бобрик являлась той самой Шило В. Я. из телефонных справочников, довольно высока, но все же отнюдь не стопроцентна, не говоря уже о том, что без расшифровки инициалов непонятно даже, был ли данный телефонный абонент мужчиной или женщиной. Действительно ли мать будущего террориста проживала в Киеве — неизвестно. Более того, неизвестно вообще, являлся ли Петр Иванович Таврин в действительности Петром Ивановичем Шило, и, как следствие, была ли Василиса Якимовна его настоящей матерью. Однако ряд примечательных совпадений не может быть проигнорирован. Если полагать фигуранта обычным перебежчиком и предателем, то невозможно объяснить причину, по которой он сообщил немцам искаженную фамилию своей матери и не соответствующий действительности адрес ее проживания в оккупированном Киеве. Зато это логично вписывается в рамки легенды прикрытия советского агента, которым он предположительно являлся по состоянию на май 1942 года. Такой шаг однозначно укреплял доверие к перебежчику, якобы предоставившему немцам установочные данные на свою мать. Заброшенный агент мог не только сообщить немцам о месте ее проживания на оккупированной территории, но и позволить им убедиться в реальности этой личности, которую еще наверняка помнили обитатели хутора Бобрик. Для проверки данной информации через местную полицию СД требовалось не более нескольких дней. Столь же быстро и неизбежно могла быть произведена и проверка по Киеву. Наверняка легендированная мать П. И. Шило сначала жила на улице Чудновского, а затем переехала на Владимирскую, сомневаться в этом не приходится. А вот о том, что после размещения в указанном здании по улице Владимирской штаба обороны Киева она была отселена военными властями и отбыла в неизвестном направлении, сын теоретически вполне мог и не знать. Так создавалась иллюзия полной откровенности Таврина, его доброй воли, и одновременно аргументированно исключалось попадание его в зависимость от немецкой стороны путем возможного взятия матери в заложники. При этом нет сомнения, что В. Я. Шило к маю 1942 года была уже либо мертва, либо не находилась на оккупированной территории, в противном случае легенда источника, направлявшегося на длительное оседание, была бы провальной. Безусловно, справедливость требует отметить, что эта ситуация могла произойти и без всякого вмешательства спецслужб, т. е. будущий террорист действительно мог не знать о переезде матери с постоянного места жительства. Но необходимо подчеркнуть, что варианту с легендой тут ничего не противоречит.
Как явствует уже не из лагерной карты, а из показаний Таврина на следствии, в период пребывания в офлаге ХIII D, а именно в августе 1942 года, он вступил в Русскую трудовую народную партию (РТНП). Для начала вспомним, что в августе перебежчик еще не прибыл в лагерь, потому вступить в нее никак не мог уже по этой причине. Но имеется и вторая причина не верить данным показаниям. К этому времени РТНП существовала немногим менее года, она была основана в Хаммельбурге под эгидой абвера. Ее декларированными целями значились свержение коммунистического строя в СССР при помощи германской армии, восстановление частной собственности и переход к республиканско-демократической форме правления. Однако партию нельзя было считать политической организацией, пусть даже марионеточной, фактически она представляла собой антисоветскую структуру, призванную содействовать немецким спецслужбам. РТНП издавала агитационную газету «Путь Родины», занималась вербовкой пленных советских офицеров в ряды коллаборационистских частей, проверкой их лояльности рейху и выдачей нелояльных гестапо, предпринимались также попытки формирования из пленных советских офицеров диверсионно-разведывательных групп, и еще до создания РОА разрабатывались проекты организации русских коллаборационистских частей. Два последних направления потерпели полный провал. Однако это общая информация, а настораживающая частность состоит в том, что в августе 1942 года вступить в РТНП было невозможно в принципе. Из-за произошедшей в офлаге ХIII D двумя месяцами ранее сильнейшей вспышки тифа с многочисленными смертными исходами партия была распущена и восстановлена лишь в конце года, так что именно в августе вступление в нее было невозможным. Впрочем, возможно, Таврин просто спутал месяц. Принципиально это ничего не меняет.
Следующая «зеленая» лагерная карта составлена в шталаге ХVII В в Гнайксендорфе, Австрия, где военнопленный № 8105 пребывал с 16 декабря 1942 по 4 января 1943 года. Шталаг (Kriegsgefangenmannschafts-Stammlager) предназначался для содержания военнопленных рядового и сержантского состава, хотя периодически при переполнении офлагов туда на время направлялись и офицеры. Она отличается от первой, помимо прочего, тем, что Таврин фигурирует в ней уже как лейтенант, а не старший лейтенант. Попутно следует пояснить, почему в русской части карты фамилия Шило транслитерируется переводчиком как Жило. Это является следствием фонетической нормы немецкого языка, в котором сочетание букв SH передает звук «Ж», а звук «Ш» должен изображаться сочетанием SCH. По указанной причине написание «Жило» не должно вводить в заблуждение.