и гауптштурмфюрера СС и полковника) М. А. Семенова преследованию со стороны немцев не подвергался. Естественно, среди военной эмиграции в Югославии могли быть и офицеры, не служившие в указанных частях, однако правдивость информации об аресте Никонова, Загуменкова и Трифонова вызывает большие сомнения. Никаких свидетельств раскрытия и ликвидации немцами подпольной организации из русских эмигрантов, тем более связанных с британской разведкой, автору обнаружить не удалось.
Тем временем Таврин, по его словам, вернулся из Белграда в Вену, где сумел разоблачить еще одну подпольную эмигрантскую организацию, в которую, в частности, входили преподаватель Венского университета Н. А. Поляков, корреспондент газет «Новое слово» и «Молодая Россия» Я. Мильский и бывший генерал-майор Бурков. Относительно достоверности данной информации стоит отметить, что в числе генералов Российской императорской армии в период с 1913 по 1917 год человека по фамилии Бурков автору обнаружить не удалось[109]. По утверждению Таврина, для зашифровки операции он был арестован и помещен в тюрьму вместе с перечисленными заговорщиками, где сумел вновь войти к ним в доверие и выявить ряд связей арестованных на воле. Он даже утверждал, что немного позднее получил разрешение лично допрашивать подследственных и вскрыл их ранее неизвестные связи в Италии, Чехии и Германии. Якобы это помогло установить и руководящий центр заговора, и разветвленную инфраструктуру подпольной организации. Честно говоря, автору трудно представить себе Таврина в роли наставника гестаповских следователей, обучающего их правильным методам работы.
Несостоявшийся террорист признал, что выехал в Берлин к Тумановой и познакомился там с активно участвовавшими в подпольной деятельности бывшими генералами российской армии Симоновым, Горбачом и Саньковым. Автор не обнаружил и этих фамилий в списке генералов императорской армии. Правда, в другом месте протокола Таврин сообщает, что Горбач был сыном промышленника, а Саньков — юристом. По добытой от Симонова информации немцы сумели перехватить несколько отправок оружия партизанам Тито, якобы направлявшимся по итальянским каналам. Следует отметить, что в Великобритании подобным снабжением ведала единственная из спецслужб — Исполнительный орган специальных операций (СОЕ) министерства экономической войны. Открытые в настоящее время и прекрасно систематизированные архивы этой организации не содержат никакой похожей информации.
В протоколе допроса Таврина имеется еще ряд совершенно фантастических утверждений, приписываемых берлинским эмигрантам. Они якобы утверждали, что в их фактическом распоряжении имеются 60 дивизий вермахта, расквартированных в тыловых районах, что их стремление уничтожить нацистский режим поддерживают едва ли не все ведущие промышленники и финансисты Германии, что в целях саботажа фирма «Опель» укрыла от учета 16 тысяч произведенных ею автомобилей (1/5 общего производства автомобилей всех типов и марок в Германии в 1943 году), что фирма «БМВ» спрятала от учета 41 тысячу выпущенных двигателей, что аналогичные процессы происходили и в корпорациях Круппа и Сименса. Все это ни в малейшей степени не соответствует действительности. Однако еще фантастичнее звучит утверждение о том, что эмигрантские подпольные группы поддерживали связь с англичанами через бежавшего тремя годами ранее в Великобританию Рудольфа Гесса.
Далее в протоколах появляется фигура 60-летнего генерала Российской императорской армии Соболевского. Простейший расчет показывает, что в 1917 году ему должно было быть 34 года, а дореволюционные правила прохождения воинской службы напрочь исключали возможность дослужиться до генеральских погон в столь молодом возрасте. Добавим, что единственным установленным автором генералом-эмигрантом с такой фамилией был генерал-майор Михаил Яковлевич Соболевский, умерший в Данциге в 1930 году. Согласно показаниям Таврина, мифический генерал рассказал ему об итальянских подпольных группах, о месте содержания под стражей Муссолини (при этом источником информации упорно называлась ставка Бадольо, не имевшего тогда никакой ставки), о своей работе на британскую разведку, а также позволил заснять себя на пленку за ключом во время сеанса радиосвязи.
Все это нагромождение фантазий и несуразиц попало в протоколы допросов Шило-Таврина в июле 1946 года. Трудно понять, почему подследственный внезапно решил раскрыть отнюдь не обеляющие его в глазах советской юстиции факты, тем более, что они, как было показано, весьма далеки от реальности. По ряду лексических, семантических и иных признаков текста со значительной степенью вероятности можно предположить, что автором всего этого являлся отнюдь не сам Таврин, а органы следствия. Причина такого явления неизвестна, однако ключом к разгадке может служить справка Оперсектора НКВД Советской военной администрации Берлина от 22 мая 1945 года, в которой говорилось:
«По показаниям арестованного немецкого агента-террориста Таврина Петра Ивановича, в Берлине проживали: 1. Туманова Евгения Петровна, 37 лет… 2. Грекова Наталья Николаевна, 32 лет… 3. Климов Евгений Павлович, 50 лет, работал главным инженером мостостроительного управления Министерства промышленности (Шпеер) … 4. Саньков Ярослав Михайлович, 40 лет, юрист… 5. Капустин, имя неизвестно, отчество — Владимирович, профессор медицины, 55 лет… 6. Пенпура, 45 лет…»[110]
Информация о результатах розыска отсутствует, а авторы книги, в которой процитированная справка приводится, указали, что работникам Оперсектора не удалось отыскать какие-либо дополнительные документы по этому делу.
Здесь примечательно то, что этот документ появился на свет более чем за год до июльского 1946 года протокола допроса Шило-Таврина. Непосвященным в технологии работы спецслужб объяснить такой феномен невозможно, но в действительности все объясняется довольно просто. Все это очень похоже на мероприятие по легендированию добытой оперативным путем информации о перечисленных лицах, что традиционно чаще всего делалось путем включения в протоколы допроса мало-мальски подходящих для этого подследственных или свидетелей. Такой метод давно и хорошо известен, и лишь это объясняет, почему впоследствии Шило-Таврин отказался от всех вышеперечисленных показаний, а чекисты не стали настаивать на них (очевидно, не усматривали в этом оперативной необходимости) и, если судить по известному нам заключению ГВП РФ, не включили столь сенсационные сведения в обвинительное заключение. Дополнительно отметим весьма интересную особенность документа, косвенно подтверждающую «надиктованность» следователем показаний Таврина. Как мы помним, он якобы представился Никонову инженером-консультантом несуществующего министерства промышленности. Составлявшие процитированную справку работники Оперативного сектора допустили точно такую же ошибку. В рейхе возглавлявшееся Шпеером министерство боеприпасов и военной промышленности всегда именовалось в обиходе министерством боеприпасов. Совпадение двух ошибок (в протоколе и в справке) убедительно свидетельствует об их едином источнике, притом пользующемся лексикой советской разведки или контрразведки.
Помимо уже отмеченных противоречий, приведенные выше показания Шило-Таврина расходятся и с его собственными показаниями, данными в другое время. Так, например, как уже отмечалось, в июльском протоколе 1946 года подследственный утверждал, что контакт с гестапо он установил в конце февраля 1943 года и с этого момента активно работал в качестве агента по разработке русской военной эмиграции. В то же время он не опроверг свои сентябрьские показания 1944 года, в которых настаивал на вербовке его работниками гестапо Тельманом и Байером в венской тюрьме в июле 1943 года, что хронологически более похоже на правду. Похоже, что лгал Таврин и о семи различных датах, на которые якобы намечались его заброски в советский тыл. Первая из них, по его словам, не состоялась 15 января 1944 года по причине неготовности транспорта и документов прикрытия. Однако, по его же словам, в декабре 1943 года он на 14 дней был помещен в госпиталь для нанесения ран с целью имитации фронтовых ранений. Совершенно очевидно, что для их заживления до степени, позволяющей имитировать давность ранения, двух недель было недостаточно.
Из показаний Таврина явствует, что в тюрьме в июне 1943 года он был завербован в качестве агента и вскоре отправлен в Верхнюю Силезию, в расположенный в полутора километрах от железнодорожной станции Брайкенмаркт так называемый Особый лагерь СС Зандберг. Эта приемно-распределительная структура (полевая почта 43785) не имела ничего общего с концентрационными лагерями или лагерями для содержания военнопленных и была создана весной 1943 года для проверки и фильтрации всех активистов[111], которых привлекли к сотрудничеству во фронтовых лагерях, но по различным причинам не использовали на местах. Лагерь, в целях маскировки именовавшийся в обиходе «Военным лагерем РОА», входил в инфраструктуру специального разведывательно-диверсионного органа СД-аусланд, условно именовавшегося «Цеппелином»[112]. Собственно, так обозначалась не столько данная структура, сколько операция, для осуществления которой она и была создана, но в обиходе этот разведорган всегда фигурировал под таким названием.
Истоки возникновения «Цеппелина» восходят к осени 1941 года, когда руководству Третьего рейха стал очевиден срыв даже самых осторожных планов завоевания Советского Союза. К данному времени стратегическая военная разведка Германии (абвер), ранее блестяще проявившая себя в Польше и Западной Европе, продемонстрировала определенную несостоятельность на бескрайних масштабах Восточного фронта. Это все чаще вызывало нарекания военного руководства, каковые начальник РСХА Райнхард Гейдрих и счел благоприятствующими осуществлению своих давно вынашиваемых планов по вторжению в сферу влияния абвера. Непосредственным выразителем новой концепции стал руководитель группы VIС VI управления РСХА штурмбаннфюрер СС доктор Хайнц Грэфе. Опираясь на свой предыдущий опыт работы в Тильзите с выходцами из СССР и дореволюционной России, он подготовил меморандум с предложением позволить СД-аусланд принять намного более активное участие в оперативной работе на Востоке, нежели это практиковалось ранее. Он утверждал, что ввиду огромных размеров страны и нехватки времени на глубокие разработки успех на агентурном фронте может быть обеспечен только массовостью забросок агентов, число которых должно было существенно превзойти даже отнюдь не скромные абверовские масштабы. Грэфе был убежден, что при правильной постановке вербовочной работы в лагерях военнопленных существует реальная возможность найти тысячи и десятки тысяч людей, недовольных советским режимом по идеологическим или национальным соображениям и готовых встать на борьбу с ним. При этом начальник группы VIС настаивал на введении в обиход для обозначения таких людей термина «активист», что позволяло избежать негативного оттенка определения «агент» и не вызывать у них самоощущения предателей Родины. Основным вербовочным контингентом Грэфе считал пр