— А зачем ты назвал мне фамилию Истрина, когда я был в Чикаго? Нарочно?
— Да. Мне важно было показать американцам, что мы ничего не скрываем. Истрин — наш бывший сотрудник, и мы его искали. Я думаю, они прослушивали все твои звонки. Точнее, я в этом уверен.
— Понятно. И что мне делать?
— Отправляйся домой досыпать. А завтра утром приедешь ко мне, и мы будем думать, как вычислить нашего «крота». Мне уже предложили всех проверить на нашем детекторе. Я и сам так думаю, другого пути просто нет.
— Ты приказал Полухину ехать на допрос. Кого он будет допрашивать в пять часов утра?
— Езжай домой, — не ответил Машков и поднялся, чтобы выйти в коридор, но Дронго остановил его, перегородив дорогу.
— Вы все сумасшедшие! — крикнул он, схватив генерала за лацкан пиджака. — Неужели ты еще не понял, что она ни в чем не виновата? Промывайте мозги другим своим сотрудникам, а она вчера чуть не погибла. Она и так еле держится на ногах…
— Она сама дала согласие на такой допрос, — убрал его руку с пиджака генерал. — И перестань орать. Здесь хорошая слышимость. Полухин должен допросить Сукманова, которого привезли чуть раньше.
Машков вышел в коридор, уже не оглядываясь. Дронго последовал за ним. Генерал направлялся в тот самый зал, где они раньше все вместе работали. Там сейчас собрались все члены возглавляемой им межведомственной комиссии и офицеры ФСБ, занятые в этой операции. До зала они прошли вместе.
Машков остановился перед дверью, обернулся к Дронго. Когда-то они были молоды, а мир — прекрасен. Много лет назад они оказались вместе на мансарде парижского отеля «Крийон» и тогда не боялись ничего — ни смерти, ни предательства. Как давно это было! С тех пор прошло уже восемь лет. И вот они стоят и смотрят друг другу в глаза… Казалось, Машков постарел за эту ночь на десять или двадцать лет. Он уже точно знал, что «крот» находится среди членов его межведомственной комиссии.
— До свидания, — генерал протянул руку, — спасибо тебе, — сказал он на прощание.
Стиснув его ладонь, Дронго пожал плечами.
Машков открыл дверь в зал. Дронго повернулся и пошел по коридору, но он еще услышал, как генерал громко сказал:
— Давайте начнем работу…
Дронго шел по коридору, отпустив голову. Он успел сделать десять—двенадцать шагов. А подойдя к лестнице, ведущей вниз, дотронулся до перил и почувствовал, что прикоснулся к чему-то липкому. Из-за элементарной брезгливости Дронго отдернул руку и посмотрел на нее. На пальцах осталось красное, вязкое, возможно кровь. Он недовольно поморщился. И в этот момент чудовищной силы взрыв выбросил его в проем лестницы. Дронго ощутил сильный удар, хрустнули кости. За его спиной взорвался зал, где заседала комиссия. Но он уже ничего не слышал и не понимал.
РОССИЯ. МОСКВА. 21 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК
Прошло ровно десять дней.
Дронго смотрел в окно, через частую решетку. Первые несколько дней он вообще не понимал, куда попал и почему на окне решетка. Только потом к нему постепенно начало возвращаться сознание. Но лишь к концу недели он понял, что находится в своеобразной тюремной больнице, куда его поместили по приказу нового главы межведомственной комиссии генерала Богемского.
Во время взрыва, произошедшего в зале, погибли почти все члены комиссии. Разорванное тело Машкова опознали одним из первых. От некоторых остались лишь фрагменты тел, настолько сильным был взрыв. По телевидению сообщили о взрыве бытового газа в одном из специализированных научных учреждений без всяких подробностей о семнадцати погибших.
Вернувшийся из Берлина генерал Богемский стал руководителем межведомственной комиссии и первым же приказом оформил арест Дронго, которого отправили в тюремную больницу. В течение этих десяти дней следователи ФСБ с особым пристрастием допрашивали всех, кто находился в тот злополучный день в здании и сумел выжить. Разумеется, допрашивали и Дронго, после того как он, наконец, пришел в себя. Причем допрашивали не один раз. По настоянию Богемского следователи ФСБ допросили и его самого. Ни для кого не делалось исключения. Под подозрением оказалась и Эльвира Нащекина, которую мучили несколько дней, хотя она все еще не могла прийти в себя после этой трагедии. Вернувшаяся с Богемским Татьяна Чаговец ни разу не навестила ни Дронго, ни свою коллегу Нащекину. Чаговец искренне полагала, что кто-то из них проболтался в Америке об арестованном Истрине, а уж затем представители мафии или сами американцы устранили Истрина, попутно ликвидировав большую часть комиссии.
Именно поэтому Дронго содержался в тюремной больнице, где на окнах были установлены решетки. Он звонил в Италию, успокаивал Джил, понимая всю абсурдность и нелепость своего положения. Но следователи, похоже, не видели в этом ничего ненормального, продолжая его допрашивать. Они не понимали, что ничего нового он сообщить им не может. На десятый день ему разрешили встать с постели, а до этого все еще сказывались последствия сильной ударной волны от взрыва, буквально выбросившей его на лестницу и таким образом спасшей ему жизнь. Но он по-прежнему находился в тюремной больнице.
Дронго уже знал о смерти Виктора Машкова. Все эти дни он обдумывал случившееся, понимая, что среди оставшихся в живых может оказаться тот самый «крот». Но в живых остались только трое, не считая его самого. Богемский, Чаговец и Нащекина. Всех троих несколько раз проверяли на детекторах, даже с применением психотропных средств, на чем настоял сам генерал. Врать во время таких допросов невозможно. После них человек даже не помнит, о чем он говорил, введенный наркотик отбивает у него не только память, но и волю к сопротивлению.
Если все трое невиновны и сам он ничего подобного не делал, то корни измены нужно искать в Берлине. Тогда получается, что среди сотрудников, работающих в столице Германии, оказался «крот». Но это было почти невероятно и слишком притянуто за уши. Ведь любой «крот» должен был понимать, что ему нельзя заявлять о себе в тот момент, когда Истрин находится в Берлине. Тем не менее все сотрудники, работавшие в Берлине, были отозваны в Москву.
Экспертиза подтвердила, что взрыв в зале комиссии был направленным и точно рассчитанным. Именно поэтому прокуратура возбудила уголовное дело по статьям «Терроризм» и «Убийство группы лиц с отягчающими вину обстоятельствами». А также была добавлена статья об «убийствах должностных лиц, находившихся в момент смерти при исполнении своих служебных обязанностей». Теперь следователи прокуратуры приезжали к Дронго на допросы почти регулярно. И он терпеливо им отвечал, одновременно задавая себе все новые и новые вопросы, на которые так и не находил ответов.
Двадцать первого марта к нему впервые впустили Нащекину. Она вошла стремительно, будто боялась передумать. На ее плечи был наброшен белый халат. Эльвира подошла к Дронго, обняла его и горько заплакала. Она была хорошо знакома с Ириной, супругой Виктора Машкова. Дронго сидел мрачный. Он не находил слов, чтобы успокоить несчастную женщину.
А вечером к нему снова приехал Богемский.
— Принято решение о вашей депортации, — объявил генерал, не глядя на Дронго. — Не нужно вставать. Через три дня вас отсюда выставят. Можете считать, что вам повезло.
— Спасибо, — невесело ответил Дронго, — но я прошу дать мне возможность остаться.
— Для чего? — с раздражением спросил Богемский. — Вам мало того, что здесь произошло?
— Именно поэтому я хочу остаться. Виктор Машков был моим другом. Я должен понять, что произошло и почему их убили.
— Этим занимаются следователи ФСБ.
— Они не в курсе всех событий. А я говорил с Машковым за несколько секунд до взрыва.
Богемский наконец соизволил посмотреть на Дронго.
— Что вам нужно? — буркнул он. — Мы и так вас отпускаем. Уезжайте отсюда и никогда больше не возвращайтесь.
— Не уеду, — упрямо заявил Дронго, — и прошу разрешить мне остаться в вашей тюремной больнице. Я должен долечиться.
Богемский нахмурился. Этот тип никогда ему не нравился.
— У меня приказ не держать вас здесь, — заявил генерал, — поэтому вам лучше уехать, пока мы не поймем, кто и зачем убрал Истрина, кто устроил взрыв в нашем Центре.
— Я остаюсь, — повторил Дронго, — и требую, чтобы меня ознакомили со всеми документами по делу, даже с самыми секретными. Я остаюсь, чтобы помочь найти негодяев, замысливших и совершивших это преступление. Вы можете меня насильно посадить в самолет и выслать из Москвы, но я все равно вернусь. И буду искать убийцу. Не забывайте, генерал, что я с юга, а там свои законы кровной мести. Пока не найду убийц Машкова, никуда не уеду.
— Дети гор, — поморщился Богемский. — Не устраивайте балаган. Я же знаю, что никакого обычая кровной мести вы не придерживаетесь. Это с вашими-то аналитическими способностями, и вдруг кровная месть? Только нам действительно хочется узнать, что здесь произошло.
— Поэтому я и останусь, — повторил Дронго.
— Хорошо, — неожиданно согласился Богемский. — Дадите в прокуратуре подписку о невыезде. И не забудьте про вашу обязанность каждую неделю отмечаться в прокуратуре. Вы все еще остаетесь важным свидетелем.
— Все?
— Почти все. За исключением одного обстоятельства. Когда вы поправитесь, я дам вам разрешение работать экспертом в нашей комиссии. Вас уже допрашивали несколько раз, и наша совместная комиссия считает, что вы можете помочь нам в розысках преступников.
— Ваши эскулапы не считают меня честным человеком?
— Оценка вашей деятельности не входит в их компетенцию, — строго заметил Богемский. — Завтра вас выпишут, и вы можете переехать домой. — Он повернулся, намереваясь уйти.
— Подождите, — попросил Дронго.
Богемский обернулся.
— Мы должны найти «крота» среди членов вашей комиссии, — решительно произнес Дронго. — Может, еще кто-то остался в живых?
— Нет. Все погибли. Все, кто был причастен к этому расследованию. Все, кроме нас.
— Я буду искать убийцу, — твердо пообещал Дронго, — и мы должны помнить о Гейтлере. Он все еще на свободе.