Тем не менее, поскольку в военное время чувства, связанные с полом, обостряются, вечерние платья сделались как никогда прозрачными и женственными; длиною до середины икр, они оставляли на виду лодыжки и ступни в волнующих туфельках и чулках, а выше талии были очень свободными и открытыми. Без зауженной талии и пышных нижних юбок тела в этих платьях выглядели совершенно реальными, грудь и бедра составляли органичное целое, ноги были открыты взорам. Изменилась осанка: раньше спина была царственно прямой, соответствуя пышности и жесткости нарядов, теперь стало можно расслабиться и даже ссутулиться — еще один определяющий и необратимый признак женственности эпохи модерна, ранее встречавшейся лишь в опередивших время работах прерафаэлитов.
Но и старые, успокаивающие обычаи оставались в силе, как остаются и по сей день. Параллельно этой новой «реальности» тела начиная с 1780-х годов женственные шляпки становились все крупнее и затейливее, а туфли, поскольку теперь они были на виду, все эротичнее и причудливее. Здравый смысл явно отходил на задний план — мягкое, свободное тело словно требовало нагромождения на голове и украшений на ногах. Теперь, оглядываясь в прошлое, мы понимаем, что изысканная обувь и головные уборы были также признаком инновационных, открывающих тело мужских фасонов позднего Средневековья, буйства сексуальной фантазии в новой атмосфере расцвета мужской моды. В новое время очередь наконец дошла и до женщин. На протяжении XX века мы видим живучесть необычных женских туфелек в компании экстремальных причесок и шляп и искусно наложенной косметики. Мужчины уже всесторонне насладились всеми этими свободами в прошлом; женщины же очевидно приступают к ним только сейчас. И разумеется, мужчины сохранили возможность в любой момент начать сначала.
Таким образом, во втором десятилетии XX века самая важная для женщин перемена состоялась тогда, когда мода начала демонстрировать женскую сексуальность, прямо говоря о ней, а не косвенно намекая. В прошлом мода не раз объясняла мужское тело, но о женском всегда говорила туманно-поэтически. Теперь женская одежда начала следовать мужскому подходу к телу — но с эпатирующими элементами женственности. Начиная примерно с 1913 года мода позволяла женским телам исследовать свою привлекательность вплоть до осязательности, чего раньше никогда не бывало.
На протяжении всей европейской истории мужская одежда позволяла мужскому телу быть узнаваемым, но решительно запрещала ему выглядеть слишком соблазнительно или трогательно, чтобы оно не казалось уязвимым. Как уже было сказано, женская одежда в этом смысле следовала примеру мужской, с добавлением противоречивых обольщающих сигналов. Однако к 1920-м годам женская одежда уже не только показывала, как устроено женское тело, но и начала подсказывать, как это тело ощущается своей обладательницей и какие ощущения оно может вызывать при прикосновении.
В моде прежних времен женское тело звало притронуться к себе не напрямую, а косвенно. Через заманчивость ткани платье предлагало себя взамен тайного и неприкосновенного тела. Затянутая в корсет талия звала к объятиям, но это был неверный, превратный призыв, который содержал в себе отказ. Полуоткрытая грудь в своей откровенно скульптурной гладкости требовала, чтобы ею — как произведением искусства — любовались на расстоянии; и сама женщина, казалось, была от нее дистанцирована. Однако во второй половине XX века облегавшие податливую фигуру меха, мягкие шерстяные ткани и шелкá стали своего рода признанием того, что женщина наконец ощущает собственное тело. Они прямо и открыто приглашали потрогать и погладить ее как живое существо, отзывающееся на прикосновение.
Ткани легко касались тела и создавали у наблюдателя ощущение воздействия их поверхности на обладательницу наряда. Край платья, пересекающий ноги на определенной высоте, создает видимый эффект прикосновения ткани к телу в этом самом месте. Наблюдатель видит, как носительница платья ощущает прикосновение края платья, и рука наблюдателя ощущает, сколь подвижно и преодолимо препятствие. Еще одним элементом эффекта прикосновения ткани к телу являлась полнота, которая все еще считалась уместной для женщин и которая делала еще более поразительной их новую осязаемость в военное и послевоенное время, до того момента, как мода стала требовать от женщин непременной худобы. Можно было бы даже сказать, что общая тема обнаженности в более поздней женской моде потребовала дистанцирующего эффекта чрезвычайной худобы, которая сама по себе скорее отталкивает, чем привлекает ласкающую и обнимающую руку.
К 1920–1930-м годам женщины-дизайнеры Аликс Гре и Мадлен Вионне достигли высот в умении предложить радость прикосновения, сохраняя при этом необходимую линейную стройность и ауру утонченности. Обе они подходили к ткани как к материалу скульптора — как если бы она была продолжением подвижной плоти. Дизайнеры придавали ткани форму прямо на теле, чтобы добиться полностью пластичной и осязаемой композиции. Габриэль Шанель, чей расцвет пришелся на тот же период, особенно прославилась тем, что превратила мужской костюм в женский без малейшего намека на андрогинность, сохраняя лишь его сексуальную самоуверенность и настаивая на субъективном удовольствии.
Слева: Французская фотография. Леди на скачках в Лоншане. Ок. 1914. Национальная библиотека Франции, Париж. The Seeberger Collection
Справа: Жорж Барбье. Модная иллюстрация из Le Journal des dames et des modes. Апрель 1914. Национальная библиотека Франции, Париж
Облачившись в элегантное одеяние, которое предназначено для ношения в дневное время, но отнюдь не для скачек, дама на фотографии играет с мужской официальной одеждой ради щегольского эффекта. Меховая деталь привносит эротический элемент в ее женственный облик.
На модной иллюстрации (справа) дама подчеркнуто имитирует мужской силуэт посредством единства облика и простых форм шляпы и костюма, тем не менее подчеркнуто женственных.
Шанель начинала около 1915 года с удобных ансамблей джерси и платьев, а в 1920-е годы перешла к вязаным костюмам и прославленному маленькому черному платью. Но лишь на новом взлете своей карьеры, в конце 1950-х, она придумала свои знаменитые простые костюмы из мягких шерстяных тканей пестрой расцветки. Таким был ее ответ на заметный в то десятилетие регресс — возвращение стесняющих женственных фасонов. Костюмы Шанель предполагали эротическое самообладание без малейшей агрессии, зато с постоянным элементом сдержанной телесной радости, тихой кошачьей чувственности, не препятствующей активно работать и мыслить. Таким образом, женский костюм — приталенный пиджак с юбкой, старый добрый вариант для верховой езды — мог стать нарядом, выражающим чисто женскую сексуальную независимость в современном мире, наконец-то достигнутую без применения мужских манер, таких как суровость или хитрость.
В 1920–1930-е годы роль женщин-дизайнеров в модной индустрии чрезвычайно возросла: женский подход к одежде стремился выразить субъективное, тактильное наслаждение ношением одежды, а не повторял стандартное мужское желание поразить наблюдателя. Этот подход переняли и мужчины, создающие женскую одежду. Впрочем, они преимущественно продолжали, как в большинстве случаев и сегодня, подчеркивать исключительно визуальный эффект, а не красоту одежды в ношении. Иными словами, мужчины-дизайнеры подчеркивают видимость, а не организм. Эльза Скьяпарелли, сторонница мужского метода, неизменно делала ставку на сугубо зрительное восхищение; ее творчество наверняка оставило свой след в некоторых версиях стандартного мужского подхода к дизайну женских костюмов. Первым из выдающихся примеров такого подхода стал Поль Пуаре, хотя его карьера и сошла на нет в 1920-е годы; Пьер Бальмен, Кристиан Диор и Кристобаль Баленсиага продолжили ослепительную традицию Ворта, что и по сей день делает Юбер де Живанши и хотел бы делать Кристиан Лакруа. Исключения из этого правила пользуются заслуженной славой: в прошлом — Жан Пату и Эдвард Молине, позднее — Ив Сен-Лоран. В последнее время в работах Джорджо Армани и некоторых других «нефранцузов» тоже проявилось влияние этой динамичной тактильной идеи, изначально бывшей женским вкладом в дизайн одежды. Эту же идею развивают Норма Камали и Донна Каран.
Пресловутая «комфортность» таких вещей, по моему убеждению, связана вовсе не с практическим удобством и не с радостным избавлением от корсетов. Дело не в том, что в этой одежде стало удобнее выполнять работу, требующую физических усилий, — женщины веками выполняли эту работу в любой одежде, не получая никакой благодарности. Нет, дело в ином: в новом стиле женского телесного удовольствия, в наглядном проявлении того, что женщинам всегда нравилось в собственном теле: физическом ощущении подвижности и гибкости конечностей и торса даже без особой двигательной активности, ощущение поигрывания мускулов и крепости костей под гладкостью кожи, ритмичность переноса силы тяжести. Литература и изображение обнаженного тела в искусстве показывают, что мужчин всегда восхищали именно эти свойства женского тела. Однако на протяжении большей части европейской истории они оставались тайными: ими наслаждались приватно, а если открывали — то лишь художникам, они никогда напрямую не проявлялись в моде.
Только мужская одежда, и ее последняя версия — костюм, отражала идею мужского тела как явно работающего и цельного инструмента, осознающего себя таковым. Легко заметить, что мужские костюмы XX века тоже прикасаются ко всем поверхностям тела своей подвижной тканью, и эти нежные прикосновения очевидны в той же мере, в какой ощутимы. Однако костюм может выглядеть и непробиваемым как броня — в зависимости от обстоятельств и поведения его обладателя.
В XX веке эротическая сила движений и поверхностей женского тела, а также одежды, не только показывающей, но и подчеркивающей их, наконец была признана модой. Прежде стесненность, сокрытие, декоративность были «удобны», поскольку соответствовали эстетическим, социальным и, главное, сексуальным запросам, хотя порой и вызывали протесты. Но окончательно их перестали терпеть лишь после того, как изменились социальные договоренности и сексуальные фантазии мужчин и женщин.