— А сбросить ты не мог?
— А я имел на это время?
— Где они?
— Внизу, где же им быть? Ждут группу прихвата, с ней и войдут. Познакомлю.
— В другой раз. Загружаемся. Дед, мы ничего больше не можем для тебя сделать.
— Да, я понимаю... Ну, ни пуха...
«Я благословляю тебя, как если бы мы ходили под одним Богом детьми одной и той же надежды».
— Олежек, о чем вы говорите? Папаша же летит с нами!
— То есть?
— Он же сказал. Он сказал: «Поехали!» — ты что, не слышал? Ну, вот он стоит, он не даст соврать. Я бы мог, но он не даст!
— Да, дед?
— Ну, типа того...
— Так. Дед — в кузов, быстро! Повезешь его ты. Всё — по инструкции, понял? Я — за вами. Всё, пошел отсчет. Ныряй в капсулу.
— Олежек, с инструкцией...
— Ты получил ее вчера. Ты всё знаешь! Всё?
— Не совсем. Такая ночь... последняя... И оно пришло!
— Что, что пришло? Полезай!
— Вдохновение, Олежек. Я написал оду! И я не знаю, что там нажимать.
— Где инструкция? Доставай инструкцию!
— Она в надежном месте... Ну я клянусь тебе!
— Муд-дак!!
— Мы не сделаем дела... Такая ночь — раз в жизни... Смотри, там красненькое замигало — это ничего?
— Муд-дак! Поэт!.. За нами полетишь, понял?! Хоть на метле!
— Хорошо! Там меньше кнопок...
— Муд-дак!..
— И тебе счастливо!.. Боже, зачем так хлопать крышкой, когда имеешь такой старый гроб. Ну, что вы скажете, это интеллигентный человек? Не стесняйтесь, он нас не слышит. Нет-нет, не вылезайте, в инструкции не сказано вылезать — вот, видите? Где тут сказано вылезать?
— Так ты летишь или нет?
— Почему нет? Чем я хуже?
— А что ж ты ему вешал тут?..
— Я презираю людей, которые не любят поэзию. Только человек, любящий поэзию, может далеко уехать — в обе стороны. И. может быть, вернуться. Вы слышали, что я написал гимн?
— Ты порядочный стервец, Семка.
— Еще один интеллигентный человек. И я с него начал мой гимн! Хорошо, хорошо, я вам спою, хоть вы этого и не стоите. Это поется с чувством. С каким-нибудь. Закройте глаза, расслабьтесь и получайте удовольствие. Не знаю, что вы подумали, но мне было бы стыдно. Таки гимн. Э-хм...
Великий город
С крепостной судьбой
Мне жутко дорог:
Я и сам такой.
Припев: «И сам, и сам такой» — два раза... Ну? Стоит мне запеть, как все куда-то исчезают. Надо будет проверить на некоторых гостях... Метлу, полцарства за метлу!.. Вернемся — допою. Хотя я там еще не всем доволен.
ТАТЬЯНА ТОМАХ
Обратная сторона черноты
Рассказ
Иногда он чувствовал себя огненной птицей; летучим сгустком пламени, наглухо запертым в темнице с омерзительными, истекающими гнилью стенами. Иногда он думал, что уже умер — растворился без остатка в холоде, черноте и одиночестве. Намек на дверь — узкая трещина; мерцающая в темноте нить цвета свободы и неба обнаружилась случайно и неожиданно. С тех пор все силы и отчаяние были брошены к этой нити — удержать, не упустить; отыскать инструмент, которым можно взрезать отмеченный нитью бок черноты и вырваться из опротивевшего узилища.
Странная, почти болезненная, по мнению родителей, слабость к музыке, обнаружилась у Свена в возрасте нескольких недель. Капризный младенец, казалось, недовольный самим фактом своего появления в этом мире, орал, не переставая, доводя родителей до беспомощного отчаяния. Они растерянно щупали сухие пеленки; приглашали лучших врачей, в один голос заявлявших, что мальчик абсолютно здоров; пытались развлечь дитя свежекупленными яркими погремушками. Впрочем, от последнего довольно скоро отказались. То ли звук, то ли цвет этих нехитрых приспособлений для успокоения младенцев доводил маленького Свена до истерики.
Когда родители, измученные бессонницей и отчаянными воплями первенца, уже приближались к нервному срыву, неожиданно нашлось спасение: бабушкин проигрыватель с парой дюжиной пластинок.
Слушая слезливые романсы, имевшиеся у бабушки в изобилии младенец хмурился, иногда похныкивал, а иногда разражался прежним плачем. Но стоило слететь из-под тонкой иглы первым звукам Сороковой симфонии Моцарта, Свен замолкал. Хмурился теперь уже по-другому — сосредоточенно; беззвучно шевелил пухлыми губками, а в некоторые моменты даже улыбался светло и безмятежно.
Музыка, заставлявшая Свена умолкать, не делала его дружелюбнее. Когда он слушал, сосредоточенно морща личико, все попытки родителей поласкаться и поагукать с любимым чадом воспринимались как помеха. Он сердито отталкивал назойливые взрослые руки — и тянулся сам, будто пытаясь ухватить в воздухе что-то невидимое, точнее, не видимое для всех прочих. По тому что взгляд его был напряженным, а в движении маленькие пальчиков, на первый взгляд беспорядочном, после некоторой наблюдения можно было заметать систему, связанную со звучащей мелодией.
Родители ругались, когда он пытался разбирать Музыку
— Ну что ты как дурачок, малыш. — ласково, но укоризненно говорила мама. Свен выскальзывал из-под назойливой ладони, гладящей его макушку. — Ведь можно просто сидеть смирно и слушать, да?
Свен угрюмо кивал. Испуганный тем, что его вообще могут лишить новой Музыки из черных пластинок, со временем он научился сидеть смирно. Правда, руки тянулись сами собой — разобрать тонкие серебристые нити; понять волшебство их соединений. переплетений, изгибов, мерцающих оттенков, иногда, в правильном сочетании, вспыхивающих ослепительно белым пламенем. Почти таким, как нужно. Почти...
Постепенно Свен научился сдерживаться. Судорожно вцеплялся своенравными пальцами в сиденье стула или табуретки — заставлял себя сидеть смирно. Иногда хмуро косился на умильно улыбающихся бабушку и маму. Слушал, запоминал. Чтобы потом, в своей комнате или в дальнем уголке парка, снова развернуть серебристое кружево запомненной Музыки. Разобрать осторожно — ниточку за ниточкой; распутать мерцающие прозрачным лунным светом узелки. А потом сплести заново — так, чтобы свет вспыхнул ярче солнца в полдень. И смотреть — задыхаясь, выжигая глаза; растворяясь, истаивая без остатка комочком свечного воска, — чтобы возникнуть заново прекрасной огненной птицей, крылатым невесомым существом из белого пламени и Музыки.
Существом, сейчас наглухо и безжалостно запертым внутри неуклюжего тела мальчика Свена.
Это было бы так просто. Недоставало пустяка.
Сотни ярдов волшебного огненного кружева, сплетенною именно так, как нужно, хранились у Свена в памяти Как алый шелк того самого, единственно верного оттенка — в лавке торговца тканями. Теперь нужно было только сшить паруса и набросить их на дрожащие в нетерпении мачты. Сшить паруса и наполнить их ветром — чтобы они смогли полететь. Сшить паруса и наполнить огонь Музыкой — чтобы он смог зазвучать.
Недоставало пустяка — узнать, откуда берется Музыка.
Сперва Свен потихоньку тщательно изучил черные пластинки, из которых получалась Музыка Три из них были безжалостно раскрошены в труху в процессе экспериментов. Тайна спряталась надежно. Пришлось прибегнуть к помощи взрослых.
— Вот здесь не так... и вот здесь. — Свен взмок и покраснел, пытаясь объяснить правильно. Как нужно изменить Музыку, спрятанную внутри лаково сияющей черноты. Бабушка сначала только недоуменно хмурилась. Потом поняла.
— Нельзя менять, милый. Эта музыка уже записана. Видишь? — бабушкин коричневый палец скользнул по круговой царапине, коверкающей безупречность черноты.
Свен с отчаянием посмотрел на указанные бабушкой линии. В самом деле, каждый раз, когда именно эта пластинка ложилась на диск проигрывателя, Музыка всегда получалась одна и та же. Получалось, что изменить Музыку внутри черных кругов невозможно.
— Откуда записана?
— Ну... — бабушка задумалась, разглядывая пластинку. — вот эта — с концерта.
— Мне нужно на концерт, — нахмурившись, заявил Свен.
Обещанною родителями похода на концерт Свен ждал с не терпением. По вечерам долго не мог уснуть. Лежал в темноте, широко раскрыв глаза. Черные стены, мешавшие двигаться и дышать, теперь будто сдвинулись еще теснее. Но и огненная нить, обозначавшая путь к свободе, мерцала ярче. Скорее, скорее - торопил Свен. Скорее бы день, потом — следующий, потом - концерт. Скорее понять, как получается Музыка. Скорее. Пока еще он может дышать, пока чернота не раздавила его; пока еще горят волшебные нити, обозначая дверь.
Они прошли по проходу под гром аплодисментов, шелестя черными мантиями, будто сложенными крыльями.
— Вот это музыканты, малыш, — шепнула мама в самое ухо, обжигая кожу горячим дыханием.
Сначала ему было страшно. Слишком много народа, слишком шумно. Слишком много дыханий, голосов, шагов, движений. Хотелось плотно зажать уши и остаться в тишине. После маминых слов Свен позабыл о страхе. Вокруг галдели и грохотали так же громко, но это было уже не важно. Замерев, Свен напряженно следил за людьми в мантиях. Музыканты. Те, кто делают Музыку. Сейчас он узнает, как это. Сейчас...
Черная бархатная занавеска возле сцены качнулась, пропуская Музыкантов и скрывая их от зала. Через несколько напряженных минут первые неловкие звуки полетели из-за занавески; на фоне мерцающего бархата выгнулась бело-розовая танцовщица, приготовившись следовать за мелодией.
— Свен, куда .. куда?! Стой! — мамины руки поймали его уже в проходе. Свей отбивался. Его обманули. Гнусно и отвратительно. Он рвался за занавеску цвета черноты, опять скрывшую собой тайну Музыки
— Мне нужно, нужно... — пытался он сквозь слезы объяснить маме — что ему нужно увидеть, как получается Музыка.
Ему позволили вернуться в зал и дослушать концерт только после того, как Свен успокоился и клятвенно пообещал больше не двигаться с места. Оставшееся время мама крепко держала сына за руку.