Но намерения остались намерениями. Потому что назавтра вместе с остальными жильцами — от мала до велика — я врос в асфальт около дома, и, отвесив челюсть до пояса, обильно орошал слюной собственные кеды. Президент Соединенных Штатов отныне имел полное право выдать расчет своим садовникам. Выцветшая травка на лужайке перед его резиденцией не могла даже претендовать на сравнение с тем густым и ровным зеленым ковром, который полностью покрыл стометровое пространство, некогда оккупированное свалкой. Ковер делила на две части аккуратная грунтовая тропинка. Подбитая с обоих сторон гладкими камушками, она убегала прямо к остановке. А там уже блестела черная «Волга», за открытую дверцу которой держался коренастый мужчина в светлом костюме. Человек администрации. Словно крохотный игрушечный щеночек, которого ныне модно водружать на приборную панель в автомобилях, он непрерывно кивал головой в ответ на «Спасибо!», «Наконец то!» и «Слава Богу?», автоматными очередями хлеставшие по нему с разных сторон. «Наверное, всю ночь стелили. — бросил мне стоявший рядом Витек. — Я еще вечером тут проходил: ничего такого не видел». Административный дядя явно не спешил убеждать всех в том, что он тут ни при чем. Только погрозил пальцем двум мужикам, попытавшимся улечься на газон, чтобы опробовать его на мягкость, вернулся в «Волгу» и укатил.
— Получи-и-и-и-илось! — заорал я в разверстую темную пасть гаража, даже не гадая, есть кто внутри или нет.
— Я знаю. — отозвался спокойный голос откуда-то сверху. Мишка стоял на крыше соседнего бокса и с легкостью мог наблюдать все, что творилось рядом с домом.
— Видел, каким гоголем мэрский расхаживал? Не дурак оказался. Тут же сделал вид, что это — их работа.
— Ну и замечательно! Проблем меньше.
— Дальше, дальше то что?
— А дальше — исправим дело своих же рук.
Взглядом он был светел.
В те же выходные восстал из пепла гнилой домик на окраине, возродилась голубятня дяди Пети, а провалившиеся крышу гаражных боксов были водружены на место обновленными и еще более прочными. И самое поразительное заключалось не в том, что все это произошло в жизни, а в том, что в городе метаморфозы восприняли почти как должное. Приятный сюрприз, конечно, но не чудесный. Насчет голубятни двор решил, что дядя Петя сам ее восстановил. Дядя Петя особо не спорил: он находился в запое, и, как это свойственно всем, кто там пребывает, не очень то помнил, что было, а чего не было. Возможно, не до конца он был уверен и и том, что голубятня вообще исчезала. Каждый из владельцев гаражей подумал, что крыши починил кооператив. Но при встрече с председателем помалкивал: чтобы, паче чаяния, не встал вопрос о деньгах. А какие выводы сделал владелец домика-гнилушки, осталось тайной. Никто понятия не имел, чья это хибара и живут ли в ней люди.
А потом Мишка возжелал «город-сад». Он расчистил все свалки, перекрасил здание железнодорожной станции, а через овраг, в который приходилось спускаться всем, кто хотел попасть в лес, перекинул нарядный деревянный мостик. Жителям одного квартала долго мозолили глаза обгорелые руины двухэтажного здания — бывшего гастронома. Руин не стало. Город, прежде бывший для Мишки натурой, теперь стал рабочим материалом — гипсом, холстом, красками, чем хотите! От копирования действительности художник перешел к ее преображению. Вот где было истинное искусство, ради которого простительно отринуть все прочее. Забыв факультет, тусовки и семью, Мишка купил три масляных обогревателя и переехал в гараж насовсем. Его родителей это, понятно, не могло привести в ликование. Но я через день вливая им в уши сладкую патоку, смешанную из рассказов о сыновних свершениях в учебе напополам с байками о его победах на личном фронте, и мало-помалу они примирились с этим переездом как с временным безобидным чудачеством. Впрочем, подозреваю, что они не спустили бы на Мишку собак, если бы узнали, чему на самом деле он посвятил дни и ночи.
Но они не знали. Как не знал и весь город, счастливо поедавший плоды Мишкиных затей. Ходили по его дорожкам, любовались на отделанные им фасады, целовались на выстланных им газонах и — ничего не знали Кто думал, что администрацию охватила эпидемия альтруизма, кто благодарил щедрых бизнесменов. а кто просто списывая все на проделки энтузиастов-хозяйственников. Единственным местом, где, наверное, недоуменно почесывали репы, была сама администрация Но на реке времени такие учреждения обычно создают прочные дамбы и глубокие запруды. И, случается, целая жизнь отделяет почесывание реп от появления в них первых мыслей о том, где и как искать концы Да и кто решит начать поиск с гаражей? К тому же Мишка старался забавляться только с теми объектами, стремительное появление или исчезновение которых вписывалось в рамки элементарной логики. Деревянный мост, дорожку, газон — все это можно обтяпать быстро. А небоскребы за ночь он не возводил. И оставался тайным благодетелем города. До поры до времени.
— Ой, а что это за беседочки? Их раньше здесь не было.
Прищурившись. Алена замерла над макетными красотами. Она, как и другие избранные из числа Мишкиных знакомых, продолжала время от времени наведываться в гараж, ни о чем не подозревая и не догадываясь. Мишка не боялся пускать ребят к себе, но бдительно следил, как бы чего не сломали. То, что кто-нибудь обнаружит на макете изменения, которых еще нет природе, представлялось почти невероятным. К тому же и на такой случай у Мишки была заготовлена тактика...
— Они недавно появились. Ты просто не обратила внимания.
На самом деле беседки он доклеил только утром. И тут же поместил их в один из концов парка — с благородным умыслом: накрапывал октябрь, и пивная нирвана на залитом солнцем газонен уже была недостижима даже для самых закаленных.
— Мишунь, я только вчера вечером там была. Ты тут что-то напутал.
— Нет, это ты напутала, — вмешался я. — Сходи завтра туда еще раз, и все прекрасно увидишь.
Алена хмыкнула, а Мишка, прикрыв глаза, одобрительно кивнул. Тема была закрыта. Мы не сразу поняли, что допустил роковой просчет.
Девушка училась на ботаника. И весь наш захудалый парк знала лучше собственной квартиры, потому что за лето исползала его от края до края. Еще хуже было то, что в парк она ринулась в тот же вечер — прямо из гаража: ни часу не желала числиться в маразматичках. Но самое страшное — Аленин папа работал в мэрии! Когда мы об этом вспомнили, ничего уже было не исправить. Алена принялась ходить в гараж чуть ли не каждый день. Знак влюбленности — поначалу подумал я. Но потом заметил, как внимательно наблюдает она за работой Мишки. Именно за работой. Алена теперь не смотрела на макет, но не отрывала глаз от предметов, которые клеил его хозяин. И в один из дней задала вопрос, всколыхнувший в моем желудке ледяные ветры тундры.
— Откуда ты знаешь, что и где построят?
— Откуда — чего?.. — Мишка не поднимал головы от своего стола ящика, с пинцетом в руке колдуя над каким-то каркасом.
— Откуда знаешь, где и что изменится? Ты начинаешь клеить многие... вещи, строения... ну. в общем, многие детальки у тебя готовы раньше, чем они появляются в городе.
На нее нацелился черный коршун сдвинутых бровей.
— Слушай, ты чего-то не того...
— Да ладно. Миш, не заливай мне! Я уже неделю за тобой слежу и вижу, что ты собираешь.
— А что такого я собира...
— И, кстати, когда я беседки те заметила, ходила в парк. Их там не было! Только через день появились Я и у палы спрашивала, он тоже ничего не знает. Им там, между прочим, давно интересно, что происходит. Но я пока ничего про тебя не говорила. Так что давай — колись: кто делает городу такие подарочки? Наверняка вас целая бригада.
Это был просто гудериановский танковый удар — внезапный и сокрушительный. Можно было подумать, что Мишка вот вот потеряет сознание. Он опустил обе руки на ящик, и, обмякнув на споем стуле, тупо смотрел в стену. Я попытался поправить положение: демонстративно скрючившись, что есть сил затрясся от беззвучного смеха. Сквозь который натужно выдавил:
- Алена, ты бредишь. .
Алена молча спустилась вниз по лестнице.
- Как думаешь, трепать будет? — с безнадежной унылостью спросил Мишка.
— А какая разница? Кто поймет, в чем дело? Она вон и сама-то не разобралась.
— Не скажи. Геморрой можно нажить знатный. Может, поночуешь у меня немного?
Пришлось.
Мы два дня промаялись от скуки. Что-либо клеить Мишка не отваживался, а других занятий гаражный быт даровать нам не мог. Я притащил было из дома учебники, но лишь только открывал их, как чувствовал, что кровь скисает прямо в жилах. Филология меня больше не трогала. Да и вся прежняя жизнь в сравнении с тем, что творилось с нами теперь, казалась какой-то блеклой, никчемной, пустой. И днем, и ночью мы посменно дрыхли на раскладушке. Никто не объявился. Ни мэрские, ни милиция, ни старшие по подъездам — никто. Алена либо преднамеренно смолчала, либо просто не сумела облечь свои подозрения в тезис, который человеческий мозг в состоянии переварить.
На третий день где-то после обеда я проснулся с желанием смотать удочки хоть ненадолго. Просто чтобы помыться. Мишки на чердаке не было. Одиноко блуждая вокруг макета, я собирал с запыленных ящиков свои книжки. И тут мне показалось, что внизу, на улице, кто-то разговаривает. Я навострил слух. Так и есть. Два голоса. Один — возбужденный, громкий, с хриплым придыханием, а второй — слабый, вкрадчивый и немного монотонный; будто молитву читает. Спустившись, в приоткрытую дверь я увидел Мишку, который убежденно что-то кому-то доказывал, время от времени со страстью прижимая к груди правую руку. Я заскрипел дверью и вышел. Перед Мишкой ссутулилась крохотная бабулька в шерстяном пальтишечке и громадных, выше колен, валенках. Она подняла на меня глаза, потрясла головой и прошептала слова, из коих я понял только то, что у бабульки почти нет зубов.