— Ничего не знают, даже не видели.
— А соседнюю квартиру опросил, а этажом ниже? Будь ласков, сходи. Не мог же он голым на улицу пойти.
Геннадий вышел.
Отец Сергея дождался, пока закроется дверь. И снова посмотрел на фото. Женева села на диван, ждала.
Наконец тот спрятал карточку во внутренний карман пальто. Подсел к ней.
— Порнография какая-то. Странное фото… Будто старое… Послушай, девочка… — он вдруг немного замялся. — Ты давно его знаешь?..
— Полгода.
— Ну да, полгода. Он что… с мужиками спал?
— С чего вы взяли? — Женева не сразу поняла той логической цепочки, которая вела к такому заключению. — Нет, я уверена, что нет.
— Успокоила. Теперь скажи: где он?
Отец Сергея встал, подошел к шкафу.
— Вы меня в чем-то подозреваете? — выдавила Женева.
Он посмотрелся в зеркало, снял шляпу, пригладил рукой волосы и затем снова стал подкручивать усы.
— Показывайте, что там у вас, — Александр Петрович, начальник Женевы, протер салфеткой руки.
Женева положила перед ним фотографию высокого мужчины, одетого в пальто, держащего в одной руке шляпу, другой же накручивающего себе ус.
— Любопытно. Без паспарту. Не скажу, в чьей мастерской сделано. Думаю, начало прошлого века.
— А как вы определяете?
— Ну, не буду вдаваться в тонкости. Замечу только, как люди относятся к направленному на них фотообъективу. Мы с вами, современные люди, знаем, что это такое, и реакция на него у нас уже заготовленная, разная, но заготовленная. Мы знаем, что ждать от него, знаем, какие последствия наступят после того, как нажмут на кнопку. А в то время фотография хоть и была распространена, но многие в глаза не видели фотообъектива. Вот смотрите, — он достал альбом, раскрыл его, продолжил: — «Рекруты» Карла Буллы. Посмотрите на их лица.
— Заторможенные какие-то.
— Вот именно. Аппарат им в диковинку. Куда смотреть, чего ждать? Они не знают. Оттого такие странные лица. Им сказали не двигаться, они и не двигаются, но в глазах… Сейчас процесс фотографирования мгновенный. Но и в этой мгновенности мы успеваем подумать, как мы выглядим, настроить наше лицо, примерить наш взгляд. Вот еще — фигуристы на Мойке. Эти люди знакомы с фотографией, но смотрите, как позы, должные быть свободными, оказываются напряженными. Видите? А теперь вернемся к вашему снимку. Взгляните на лицо.
— Значит, первые года двадцатого, — проговорила Женева, тупо глядя на изображение.
— Определенно. Где вы это взяли?
Женева бегло осмотрела комнату, прибрала простыню. Вошел Геннадий, спросил про Михалыча.
— Ушел, — соврала Женева.
— Как это ушел? — не понял он.
Женева отвела взгляд, пожала плечами. Ну не могла же она сказать, что он растворился в воздухе, замер картинкой и растворился. Утверждать это — убедить всех, что она сумасшедшая. А происшедшее и так было как сумасшествие. Единственное, что мешало утвердиться в диагнозе, — лишь попытка поставить такой диагноз себе.
Геннадий достал мобильник.
— Странно, вне зоны… — недоуменно сказал он.
Она подождала, пока он уйдет. С опаской глянула в зеркало. Потом — раскрытый шкаф, чтобы достать куртку, чтобы вытащить платок, чтобы заметить внизу новый снимок — такой же потертый временем, как и предыдущие.
Женева поехала к своему шефу по научной работе, коллекционеру старых фотографий. Позвонила по дороге, ноги сами несли ее в метро. По Пятой линии от Невы, мимо Академии художеств. Подальше от своей комнаты, своего сумасшествия.
— Что-то вы неважно выглядите. Не больны ли?
— Нет-нет, — ответила Женева. — Я пойду, — и уже взявшись за ручку двери, вдруг: — Можно я у вас останусь?
Ее устроили на диване в гостиной. Не темной улицы она испугалась, а собственного дома. В котором жила. Темного шкафа, превращающего людей в фотографии.
Наутро ее накормили завтраком, напоили кофе.
— Вы все-таки выглядите больной, — сказал Александр Петрович. — Не ходите на работу сегодня, все равно пятница.
Женева медленно брела по улице, совсем другими глазами глядя на спешащих к метро людей. Она вымучила улыбку, словно натянула ее на свое лицо, при вдруг пришедшей мысли: сколько же своих современников она видит на старых фотографиях.
Александр Петрович положил перед ней снимок дома на Пятой линии со здоровенной рекламной вывеской фотосалона на фасаде. Прямо под окнами ее комнаты. Фотография словно загипнотизировала Женеву — законсервированное время как будто развернулось в ней, оживив какие-то неясные события, произошедшие в далеком 1905 году, в котором магниевая вспышка ослепляла клиентов фотосалона и по неведомой причине, по какому-то непонятному механизму в другом веке человек, оказавшийся в том же месте, превращался в фотокарточку, в кусок картона, которому сто лет… Идиотский фантастический бред.
— Порой хочется разбежаться и прыгнуть в другую жизнь, — сказала она как-то Сергею.
— Да мне и в этой комфортно, — ответил он ей.
Женева вспомнила сейчас тот разговор, подумала, что вот ему и разбегаться не пришлось — хлоп, вспышка, и уже в другой жизни. А ей…
Она спешила к себе: может, не все еще потеряно, и там, в этом же городе, но в столетней временной яме Сергей жив, и можно будет разбежаться и выпрыгнуть из неладного мира…
Ее окликнули у самого подъезда. К ней подошел Геннадий.
Женеву возили в машине по кругу — Пятая линия, Большой, Вторая с Третьей, Средний проспект и снова Четвертая-Пятая линии.
— И что, по-твоему, его надо искать в прошлом веке? — спросил Геннадий, выслушав рассказ Женевы. Спросил и скорчил какую-то брезгливую гримасу.
Она все рассказала, не веря в то, что ей поверят. Что она теряла? Ничего.
— Не знаю, — ответила Женева. Кто бы дал гарантию, что это «там» все-таки существует.
— В любом случае он мертв, — вдруг сказал Хорек.
— С чего ты взял?
— Если он в прошлом веке, то явно не дожил до наших времен. Сто лет прожил, что ли, еще?
— Ты в институте учился?
— Учился.
— Оно и видно.
— А что?
— Думаешь, умную вещь сказал?
Машина остановилась возле дома Женевы.
Тихо в квартире. Неестественно тихо. Даже соседи, обычно не стеснявшиеся в выражении своих неудавшихся чувств, молчали.
«Они — идиоты, — вдруг подумала Женева и посмотрела на Геннадия и наткнулась на его взгляд. — Вот так вот сидеть, пускай и с пистолетами за пазухой. Щелк — и от них останутся только кусочки картона в этом чертовом шкафу».
Геннадий отвернулся, попросил фото.
— Ну ведь похож! Михалыч же!
— Да фиг его знает.
В дверь постучали — осторожно. Геннадий встал, открыл.
— Ее к телефону, — послышался голос соседки.
Геннадий буркнул Женеве:
— Иди.
Женева вышла в коридор. Геннадий оставил дверь открытой, в навешенном на нее зеркале отражался коридор — не вставая со своего стула, он видел, как Женева подошла к телефону, как взяла трубку.
— Я пытался позвонить вам на мобильный, но он отключен, — Женева узнала голос шефа. Батарея на мобильном разрядилась. Потому и отключен. — Я не вовремя? — осведомился Александр Петрович.
— Нет, все в порядке.
— Простите, не утерпел. До понедельника еще далековато. Вот что мне удалось узнать. Думаю, вам будет интересно.
Женева оглянулась на свою дверь, увидела в зеркале следящего за ней Геннадия и отвернулась, закрыв собой телефон.
— В вашем доме, — тем временем продолжал Александр Петрович, — действительно находился фотосалон некоего Михневского. Однако он просуществовал недолго. Он открылся в сентябре 1905 года. Как ширма для боевой группы социалистов-революционеров. Фотосалон действовал, однако в соседней комнате не только проявляли фотопластинки, но еще изготовляли динамит. Официальное прикрытие для русских террористов. Если помните историю, то дело Плеве и прочее.
Женева помнила, правда, весьма поверхностно.
— Они ничего не успели сделать. Салон существовал меньше двух месяцев — динамит взорвался. Случайный взрыв разрушил квартиру, убив химика и трех пришедших фотографироваться мужчин. За минуту до взрыва они оставили свое изображение на фотопластине. В полиции удалось получить снимок. Об этом писали все столичные…
Медленно, словно в рапидной съемке, Женева оборачивается в сторону своей комнаты, отблеск в зеркале на мгновение ослепляет ее, телефонная трубка вываливается из рук и, гулко стукнувшись о стену, безжизненно повисает на проводе, выдавливая из себя озабоченное:
— Что с вами? — искаженным голосом Александра Петровича. — Евгения?! Женя!
Босые ноги соседа, оставляющие мокрые следы на линолеуме, развод на стене от старой протечки, смешок, чей-то окрик, Татьяны, про сковородку, оглушительно, до боли в ушах, скрипящая дверь, ключ, изнутри торчащий в замочной скважине, медленно оплывающий, словно свечка, потертый косяк, еще шаг, чтобы сделать последнее усилие и заглянуть внутрь комнаты, в которой… И уже не прыгнуть…
— Если вам любопытно, то я могу показать это фото.
— Спасибо, оно у меня есть…
ВЛАДИСЛАВ ВЫСТАВНОЙНе надо волноваться!Рассказ
Ситуация казалось патовой: Кланч сел на холодный металлический пол и глубоко задумался.
Впрочем, «глубоко» здесь лишнее — Кланч еще ни разу не был замечен в поверхностности в рассуждениях.
Он был типичным представителем своей расы.
— Так ты говоришь — грозит нам скорая гибель? — произнес Кланч. — Хм… Послушай, друг мой, старую притчу…
Ник застонал и, схватившись за голову, принялся метаться меж стен туннеля, пока Кланч рассказывал свою историю.
Ник не мог предположить, что когда-либо попадет в такую страшную и в то же время нелепую ситуацию. Встроенные повсюду динамики продолжали имитировать вой сирены, аварийное освещение своим мерцанием напоминало о том, что через несколько минут реактор пойдет вразнос. До последнего спасательного бота было рукой подать — несколько поворотов, пара шлюзов и подъемов по пандусам. Если бежать, то минуты три.