пытка спасти часть землян от взрыва сверхновой, в которую Солнце превратится через сто шестьдесят лет. Всё и всяческое производство было остановлено, предприятия и ресурсы национализированы, управленческие и силовые структуры упразднены. Крупнейшие города и производственные центры за год были превращены в космодромы, в них стартовали гигантские стройки, на которые были брошены все ресурсы человечества. Космические корабли «Исход» — исполины, рассчитанные на полумиллионные экипажи, — должны были унести к звёздам потомков тех землян, которых специально созданные комиссии тщательно отобрали, посчитав достаточно ценными. Человечество раскололось на две части. Элиту, заселившую космодромы и контролирующую ресурсы и технику, и изгоев — всех остальных, предоставленных самим себе и обречённых на гибель. Первые годы, впрочем, прошли мирно. Существовали квоты, и части изгоев удалось пополнить собой элиту. Однако вскоре ситуация изменилась. Климат резко ухудшился, земля взбунтовалась и перестала родить, начался голод, вслед за ним пришли эпидемии. Экваториальные районы вымерли и опустели, за ними настала очередь тропических. Цивилизация стремительно деградировала, тысячи и тысячи изгоев бежали с юга на север. Смятые многомиллионными толпами, несколько «Исходов» погибли. А оставшиеся перешли на военное положение.
Главврач закончил доклад, и Смирнов поднялся на ноги.
— Все свободны, — сказал он. — Генерал и вы, профессор! Прошу остаться.
Саня снял палившего по ним с первого выстрела. Стрелял он неплохо, так же, как неплохо видел в темноте — научился и тому, и другому за долгие ночи в окопах на передовой. Перебежками от ствола к стволу они с Володькой приблизились к месту, откуда стреляли.
— Вот-те номер, — присвистнул Володька, оказавшись в двух шагах от подбитого. — Да это ж баба.
Изгойка лежала на земле навзничь, бессильно раскинув руки. Ветхая латаная рубаха на её левом боку подплыла красным.
— Смазливая, — Володька шмыгнул носом и сплюнул в сторону. Навёл автомат. Жалко даже её кончать. Но надо.
— Подожди, — Саня шагнул вперёд и встал между Володькой и девушкой. — Зачем стреляла? — глухо спросил он.
— «Зачем стреляла», — передразнил за спиной Володька. — А ты ожидал, что эта шлюха тебе букет цветов нарвёт? Отойди в сторону.
—Да постой ты, — Саня опустился перед девушкой на колени. — Она говорит что-то, не слышно ни хрена.
— Пить, — разобрал Саня едва слышный шёпот.
Он снял с пояса флягу, на вес прикинул, сколько осталось, помедлил секунду, а потом решительно поднёс горлышко к губам изгойки.
— Ты что делаешь!? — Володька рванул Саню за плечо. — Ты на кого воду тратишь? Её кончать надо!
Не отнимая фляги от губ девушки, Саня обернулся. Шальное жиганское Володькино лицо перекосилось от злости и ненависти. Он шагнул в сторону, и Саня услышал щелчок затвора.
Он сам не понимал, зачем это сделал. Оттолкнувшись от земли, метнулся к Володьке и в последний момент подбил ствол. Короткая очередь ушла в небо, а в следующую секунду Саня ударил Подлепича головой в живот, и они, сцепившись, покатились по земле. Опомнился Саня лишь когда осознал, что ещё немного, и он задушит подмятого под себя надсадно хрипящего человека.
— Сука ты, — сказал Володька, отдышавшись. — Своего. За бабу. Вот же паскудство, а. Гадство какое...
Ещё через пару минут Подлепич ушёл. Он больше не сказал ни слова. Плюнул презрительно на прощание, закинул за спину автомат и размашисто зашагал на север. Саня растерянно смотрел ему вслед. Они не были друзьями, хотя и знали друг друга с детства. Бывало, делили сигарету в окопе на передовой. До тех пор, пока Володьку не перевели во второе оцепление, считай, в тыл. Правда, тыл относительный, прорывы изгоев частенько докатывались и до второй линии обороны.
Володькина фигура растворилась в ночи, и Саня, спохватившись, обернулся к изгойке. Та по-прежнему лежала на спине, закрыв глаза и раскинув руки. Красное пятно на левом боку расплылось, подтекло на землю. Саня вновь опустился на колени и развязал тесёмку рюкзака. Достал индивидуальный пакет. Помедлил секунду— пакет был единственным. И решительно разорвал обёртку.
— Ты, свинья, — неожиданно сказала изгойка. — Пошёл отсюда. Ничего у тебя не выйдет, понял? Я лучше подохну, чем... Чем...
— Что? — Саня опешил. — Ты что же, думаешь, я собираюсь...
— А что ты собираешься? — голос девушки дрогнул, прервался. Через секунду она разрыдалась. — Гады, — доносилось сквозь слёзы. — Подонки. Ну, убей меня, ты, сволочуга элитная. Привилегированная дрянь, дрянь, дрянь, дря...
Саня, стоя на коленях, растерянно смотрел на неё, мучительно пытаясь сообразить, что делать. Внезапно накатила злость.
— А ну, заткнись! — рявкнул он. Замахнулся и лишь в последний момент сдержал руку. Саню передёрнуло от того, что он чуть было не сделал. Злость ушла, уступив место отвращению. К самому себе. Он едва не ударил женщину.
«Врага», — попытался успокоить внутренний голос.
«Да какого, к чёрту, врага, — подумал Саня. — Врагов и друзей уже не осталось. Остались смертники. Он — смертник, получивший отсрочку. И она тоже. Отсрочка непродолжительная, и, может быть, истечёт уже в этом году. В крайнем случае — в следующем».
Изгойка замолчала. Теперь она беззвучно плакала, затравленно глядя Сане в лицо.
— Больно? — тихо спросил он.
Девушка кивнула.
— Давай перевяжу. Да не бойся ты, в самом-то деле. Не собираюсь я тебя насиловать. Меня Сашей зовут. А тебя?
Девушку звали Жанной. Рана оказалась пустяковой, пуля прошла по касательной, лишь опалив бок и содрав кожу. Саня, натуго перетянув Жанну бинтом, вытер ладони об гимнастёрку и поднялся.
— Идти сможешь? — спросил он.
— Не знаю. Наверное, смогу. Ты... ты не убьёшь меня?
Последняя фраза прозвучала настолько трогательно, что у Сани внезапно заныло сердце. Он протянул руку, помог девушке подняться и сразу подхватил — у Жанны, едва она встала на ноги, подкосились колени.
На секунду её лицо с закушенной от боли губой и влажными чёрными глазами оказалось прямо напротив. Саню окатило волной нежности — в её взгляде было что-то беззащитное, детское. Саня присел.
— Залезай на закорки, — сказал он. — Не бойся, я здоровый, сдюжу. Нет, постой. Ты есть хочешь?
Собрались на палубе баржи, некогда полузатопленной, а сейчас, с обмелением Невы, просевшей и по основания лееров вросшей в грунт.
— С Москвой покончено, — сказал Борода, едва остальные расселись. — Ребята ходили на юг, сегодня вернулись. Давай, скажи нам, Рома.
— «Исход-12» взлетел, — Ромка сглотнул слюну. — Это точно. Группа вышла за зону глушилок. Поймали Петрозаводск и Кандалакшу, там всё по-прежнему. Волны, на которых переговаривались в Москве, — пусты. Полное радиомолчание. Я думаю, первые беженцы придут к нам в течение недели, от силы — двух.
— Ты же оттуда, — глухо сказал Борода. — У тебя там остался кто?
— Сестра.
— Понятно. Жаль. Впрочем, скоро все там будем. Значит, так, ребята, штаб предлагает больше не ждать. Локальные прорывы неэффективны, мы лишь теряем людей.
— На жратву размениваем, — подал угрюмую реплик) Кирпич.
— Жрать тоже надо, — резонно заметил Борода. — Но это теперь уже неважно. В общем, так: прорывы и набеги на склады отменяются. Так и передайте своим. Никаких больше набегов. Штаб готовит тотальную операцию. О ней нас оповестят за сутки. Пойдут все. Без единого исключения. Больных и раненых понесём на руках. Вопросы?
—Ляжем все, — Кирпич расправил плечи. Его дублёное, обгоревшее докрасна лицо застыло. — Третье оцепление мы прорвём. Может быть, и второе. А дальше нам не пройти, там все и останемся.
— Не все, — возразил Борода. — Кто-то, возможно, прорвётся дальше.
— Шансов почти нет. Нас подавят огнём. Там у них собраны лучшие войска. Сытые, млять, откормленные.
— У тебя есть другие предложения?
— Нету. Были бы, давно уже предложил.
— Ну вот и закройся. Ещё вопросы?
Ромка поднялся.
— Когда примерно операция? — спросил он.
— Не знаю. Думаю, ждать осталось не больше двух месяцев. От силы — три. У тебя в отряде сколько народу?
— Триста восемнадцать человек, включая раненых. С боеприпасами плохо.
— А у кого сейчас хорошо? — Борода яростно прихлопнул присосавшегося к щеке комара. — Вот дрянь-то, — сказал он. — Кто бы мог подумать. Комары в декабре, ети их мать. Ладно, всё, расходимся. Патроны беречь. И, это, — духом не падайте. Вы за людей в ответе. Не может быть так, что всех перебьют. Кто-нибудь непременно останется.
— Давайте сначала вы, профессор, — Смирнов поднёс зажигалку генералу, закурил сам. — Что нас ждёт, если «Исход» стартует через три месяца? В подробностях.
— Боюсь, коллега, что ничего хорошего. Прежде всего, мы не сможем вместить расчётное количество экипажа. Жилые помещения не готовы. Коммунальные сооружения тоже. Фермы тоже. Далее...
— Сколько человек мы можем взять на борт? — прервал Смирнов.
— М-м... Затрудняюсь сказать точно.
— Говорите приблизительно.
— Что ж. Не больше пятидесяти тысяч, иначе нас ждёт голод. Понимаете...
— Я всё понимаю. Каковы перспективы, если на борту окажется всего десять процентов от расчётного количества?
Профессор откинулся в кресле.
— Мрачные перспективы, — сказал он. — Будет очень тяжело. Очень. Особенно нескольким следующим поколениям. Придётся трудиться, коллеги. Всем и каждому. Без выходных и по многу часов в сутки. Улучшений стоит ожидать, видимо, лишь в поколении четвёртом или пятом. Если, конечно, к этому времени на борту «Исхода» останутся люди. Вероятность гибели экипажа высока. Больше пятидесяти процентов.
— Понятно, спасибо. Теперь вы, генерал.
— Завтра я займусь составлением подробного плана. Погрузить на корабль пятьдесят тысяч человек не проблема, тем более что изрядная часть специалистов и так внутри. Проблема отобрать эти пятьдесят тысяч.
— Ваши рекомендации?