Они одевают меня. Какие-то брюки, серые, свободные, с розовыми завязками. Другая кофта — почти та же, только чистая. Тряпичные туфли — да, я больше не босиком. И я понимаю — это все. Это точка.
Они ведут меня по коридорам. Те же коридоры, белый кафель на полу. Мои руки стянуты белой лентой, я смотрю вниз, под ноги, стараюсь не споткнуться.
Я иду впереди, они чуть сзади и сбоку. Подталкивают меня в спину, когда я замедляю шаг.
Я думала, мне уже все равно, но теперь, когда момент настал, — нет. Вовсе нет. Мне не все равно.
Женский голос прорезает тишину коридора и мерный стук набоек о кафель.
— Держись, сестра! — кричит она. Я не знаю ее, не вижу ее — но она это мне.
В эти моменты все мы сестры.
— Фрэн.
Он стискивает мое плечо. Я не вижу его, даже ног — и тех не вижу, но узнаю по голосу. Слишком часто, слишком долго мы сидели друг напротив друга, разделенные белым экраном. Слишком много он задавал мне вопросов.
И я помню его голос.
— Отвечай что угодно, только отвечай. Не говори: не знаю.
Железная дверь передо мной бесшумно распахивается, они вталкивают меня внутрь.
— Вы знаете, почему вы здесь, Фрэн? — спрашивает Судья. А может, и не Судья. Может, Обвинитель.
Я не вижу — не могу сказать.
— Да, — отвечаю.
— Почему?
— Мой муж изменил мне.
— Ваш муж? — другой голос, женский. Вопрос с подвохом.
Я молчу.
— Ваш муж? — повторяет она.
— Да. Мужчина, который был моим мужем.
Обычно говорят — я чувствовала, что он мне изменяет. А я не могу так сказать — я не чувствовала. Я не искала доказательств, не подслушивала его разговоров. Не звонила ему на работу, когда он задерживался.
Кто-то, может, назовет меня наивной, но нет — мне просто было все равно.
— Вы знаете, какое наказание положено за измену?
— Да. Смертная казнь.
— Вы когда-нибудь изменяли своему мужу?
— Нет.
— Потому, что боялись наказания?
— Нет.
— Почему тогда?
Хочется сказать — не знаю. Но его голос вспоминается, там, в коридоре. Инспектор Тень сказал, что нельзя. Нельзя так отвечать. Надо сказать что-то другое.
— Я никогда не думала, что мужу можно изменять, — отвечаю. Глупо, наивно. Но отвечаю.
Женщина фыркает.
— Вы идеалистка, Фрэн?
— Нет. Я честная.
Женщина смеется.
— Вы подозревали что-нибудь?
— Нет.
— Что-нибудь изменилось в ваших отношениях?
— Нет.
— Опишите их, — опять женщина. Ее вопросы с подвохом, вопросы Судьи — просто вопросы.
— У нас были самые обычные отношения. Как и у всех.
— И, тем не менее, муж вам изменил, — хмыкает она. — Вы не удовлетворяли его?
— Я не знаю.
Промах.
— У вас нет детей, почему? Он не хотел?
— Я не знаю.
Второй.
Кусаю губы. Под пакетом не видно. Надеюсь.
— Вы хотите получить второй шанс, Фрэн? — спрашивает Судья.
— Пройти слушание?
— Нет, прожить жизнь.
В выходные мы любили ходить на озеро. Это была моя привычка, единственная оставшаяся.
Мы сидели на траве и ели сладкие палочки.
— Да.
— Это будет сложно.
— Я справлюсь.
Я сижу в коридоре. Пакет на голове, руки на коленях. Разглядываю пол, темные трещинки на белом кафеле. Где-то рядом должна быть охрана. Я их не вижу.
Он садится рядом. Я узнаю, что это он, прежде чем он начинает говорить. Я просто чувствую.
— Я провалила слушание, Инспектор.
Его рука касается моей.
Я смотрю — виден лишь кусочек большого пальца. Смуглая, загорелая кожа. Ноготь. А у меня кожа бледная-бледная. И ногти ломаются.
— Не обязательно, Фрэн.
— Как это будет?
— Что?
— Казнь.
Рука чуть сжимается. Теплая.
— Не казнь — ссылка.
Я вспоминаю Лори.
Мы вместе ходили в школу. Жили рядом, через улицу всего. Мы вместе бродили по магазинам и собирали коллекцию ярлычков с лейблами.
В шестнадцать она вышла замуж. Ей подобрали ее идеальную пару. У нее даже карточки не было. Больше мы не виделись.
Три года спустя мне позвонила ее мать. Сказала — Лори сослали. Куда-то к непарным. Я спросила — почему? Она ответила — муж ей изменял.
— Мы дадим вам второй шанс.
Я молчу.
Надо было бы что-то сказать, поблагодарить — я же просто молчу.
— Вы выйдете замуж. У вас будет новая пара. Ваш муж не будет первым — но он будет единственным. Вы понимаете, Фрэн?
-Да.
— Раз в неделю в течение трех месяцев вы будете приходить сюда. Получать консультации. Инспектор будет наблюдать за вами. Если все пойдет хорошо — уже через год мы оставим вас в покое.
— Что вы чувствуете, Фрэн? — женщина. Она все еще здесь.
— Я счастлива.
— Вы не кажетесь счастливой.
— Я устала.
— Что вы чувствовали, Фрэн?
Мои запястья больше не стягивает лента, но я все равно держу руки на коленях — как раньше. Как будто кто-то связал их спереди.
Это уже привычка, странная, странная привычка.
— Фрэн?
Глубоко вдыхаю. Пахнет осенью, влагой. Темно и ярко; ночь и город. Я смотрю вперед, на освещенную огнями магистраль, и не узнаю.
— Ничего. Я научилась ничего не чувствовать.
Он сидит рядом. Черный плащ, бейсболка, надвинутая на глаза. Я не вижу его лица, я не вижу его тела — но сейчас он реальнее, чем тень по ту сторону экрана.
— Я могу увидеть вас, Инспектор?
— А вам хочется? — спрашивает он.
Я знаю, он заметил. Что я ни разу не подняла глаза, не попыталась заглянуть под козырек. Мне не интересно, наверное.
Или, может быть, не во внешнем виде дело.
...
— Я не знаю, что делать, — тихо говорю я.
— Вы справитесь.
— А если нет?
— Вы справитесь, — повторяет он.
Пять часов; стемнело и рассвело. Когда с меня сняли пакет, солнце садилось. Красный закат, темные тучи.
Пять часов я сидела неподвижно. Не знала, куда податься.
— Вы должны жить дальше, Фрэн. Жизнь ждет вас.
— Да.
Он встает. Выше меня, но десяти не наберется. Меньше. Я смотрю на него снизу вверх, не приглядываясь. Я просто знаю — не он будет моей новой парой. Не он.
— Вы женаты?
Он не отвечает, отворачивается.
Личные вопросы. Нельзя.
— Увидимся в пятницу.
И уходит.
Я остаюсь.
Когда меня забирали, я была в легких босоножках. Тонкие ремешки, тонкие каблуки. Я зацепилась за решетку, и один надломился.
На выходе мне вернули пакет с моими вещами. И каблук был до конца сломан. Оторван — ив тот же пакет брошен.
На самое дно.
До дома я добираюсь пешком.
Новый дом, как старый. Белые стены, белый потолок. Белый линолеум на полу. Заляпанная белой краской раковина, белые потеки на окнах.
Мой первый дом выглядел так же.
Я набираю номер, еще наизусть помню. Слушаю гудки.
— Привет, мам. Это Фрэн.
— Фрэн, — отвечает она. Ровно, бесстрастно. Ни удивления, ни радости. — Как дела, Фрэн?
Я медлю с ответом. Смотрю в заляпанное краской окно и молчу. В маленьком дворике под окнами две девочки выгуливают собаку. Они одинаковые — рост, волосы. Сестры, значит.
— Хорошо, — говорю. — У вас?
— Нормально. Как... твой муж?
Маленькая пауза была. Почти крошечная. Почти незаметная. Но была. Потому что она не знает, как моего нового мужа зовут. И я тоже не знаю.
Моя мать — идеальная женщина. Они с отцом — идеальная пара. Ей было пятнадцать, когда их поженили. И они — мне так кажется — любят друг друга.
Я должна была бы брать с них пример.
Но я даже не знаю имени своего мужа.
— Хорошо. Он на работе, наверное.
Я открываю шкафы и смотрю — что внутри. Мои вещи — не все, но большая часть — упакованы в пластиковые мешки с желтыми наклейками, на каждой наклейке — мой номер.
Я разрываю один пакет. Достаю старый свитер, подношу к лицу. Хочу вдохнуть запах того дома, но вдыхаю лишь запах дезинфицирующих средств.
Я знаю, они обыскивали мои вещи. Искали что-то там, может, доказательства, что я тоже изменяла. Записку от любовника или засушенный лепесток розы. Или просто чужой запах.
Я не помню своего мужа. Пытаюсь вспомнить, но не могу. Он просто был частью идеальной пары. Второй половинкой целого.
Безликой второй половинкой.
Я могу выдумать его образ — хоть сейчас. Могу прибавить десять сантиметров к своему росту, взять мой цвет глаз, волос, кожи. До мелочей.
Но все равно не вспомню. Я получу модель, не реального человека.
Моего нынешнего — или я должна сказать «единственного»? — зовут Джеймс. Так на карточке написано. И он, видимо, на работе сейчас. А я сижу в пустой квартире, в кресле, старый свитер на коленях, и кусаю губы. Чтобы хоть что-то чувствовать.
Неприкаянная — так обо мне говорили.
Учителя любили повторять — нет ничего хуже случайностей. Случайные встречи, шальные взгляды — все это лишнее, все это сбивает с толку и портит нам жизнь.
Ночью я забиралась с фонариком под одеяло и читала любовный роман в потрепанной обложке. Где у главной героини была случайная любовь с главным героем.
В конце она умирала.
Я открываю глаза.
Меня окружает все та же белизна, белые стены, белая кровать. Белая наволочка на подушке пахнет стандартным дезинфицирующим средством. Я смотрю на свои руки — тонкие пальцы, коротко обрезанные ногти, подживающие царапины на ладонях. И синяки на запястьях.
А потом я замечаю его.
Мне кажется, что это сон — неправильный сон; и я лежу сейчас в одном из подземных бункеров, ожидая слушания. На самом деле дверь вот-вот откроется, и мои руки стянут белой лентой и поведут в комнату с белым экраном и гудящим — сломанным? — вентилятором.
Он улыбается.
У него странная улыбка — это первое, что я замечаю. У него странная, просто странная улыбка. Не приятная и не неприятная, я не могу сказать ни того, ни другого — просто его улыбка странная.