Затруднение, однако. Поэтому логично расширить поиск, выйдя за рамки НФ, и вопрос адресовать самим врачам. Их мы хорошо знаем: Франсуа Рабле (медицинские факультеты Сорбонны и в Монпелье, больница в Лионе); Конан Дойл (Эдинбургский университет, частная практика в Соутси); Станислав Лем (медфакультет Львовского университета)... Странно, но никто из них не захотел писать о своей первой — медицинской — специальности. Ну, М. Булгаков (медицинский факультет Киевского университета) — «Записки юного врача» (а его «Собачье сердце» — редкое исключение). Еще Василий Аксенов (Ленинградский мединститут), «Коллеги»... У А. П. Чехова (медицинский факультет МГУ) «Ионыч», «Хирургия» и «Палата номер шесть» написаны все-таки о временах и нравах, а не о специфике профессии. В разделе «Наши авторы» «Полдня» выпускников медицинских учебных заведений предостаточно, но нет ни одного примера разработки нашей темы. Мои извинения авторам, чьи произведения пали жертвой моей невнимательности.
Может показаться, что кинематограф обогнал литературу. Обмусоленная донельзя тема эпидемий продолжает оставаться дежурной в Голливуде. Фильмы хорошие, кто спорит, жаль, что ничего нового нам из них узнать невозможно: герой спасает мир одним из двух испытанных способов — либо отобрав у злодея ампулу с вакциной, либо нашедши ранее неведомую целебную ромашку на лугу. К разгадкам она нас не приближает.
Итак, не получив подсказки из зала, согласимся с К. Фрумкиным и пойдем своим путем согласно мысли, вынесенной в эпиграф.
Одно из двух. В будущем люди болеть не будут (мечта современников Луи Пастера: уничтожить на земле все микробы) и профессия врача отомрет. Отставим этот вариант, потому что, словами Саши Привалова из «ПНвС», это будет просто не интересно. Вариант второй: медицина развивается не хуже любой иной формы человеческой деятельности, о чем мы можем судить, экстраполировав опыт веков прошедших на времена будущие. К чему я вас и приглашаю.
Два допущения. В биологическом смысле человек останется прежним. Он уже сформировался как минимум 200 тысяч лет назад, а НФ редко заглядывает вперед больше, чем на одну тысячу. Искусственные изменения генома возможны, но они не приведут к радикальным деформациям — ибо тогда это будет уже не человек. А кто? Постулат биологии: критерием биологического прогресса является расширение ареала вида. Иными словами, вид приобретает адаптивные черты, позволяющие жить во все более разнообразных условиях. Регрессом является мелочность в видообразовании, когда возникает разобщение на новые — теплолюбивые, морские, пустынные и высокогорные — виды. Мы — самые прогрессивные. Живем во всех климатических поясах, опускаемся в глубины океана и летаем в космос. Нет никаких оснований считать, что человек человека будет переделывать, чтобы наш вид раздробился на узко-специфичные подвиды.
И, второе, надо смириться с неопределенностью «постиндустриальной эпохи». Рассуждений на эту тему много, и надо хотя бы в рабочем порядке выбрать условный термин. Допустим так: это эпоха, когда для создания какого-либо продукта затраты сырья, энергии и рабочего времени столь ничтожны, что главной составляющей результата является компонент интеллектуальный. Мысленно проследим несколько цепочек, протянувшихся к нам из прошлого. Гуттенберг лично корпел над рельефами букв своего первого издания Библии, но потом изобрели линотип, а нынче для написания книги не нужно отвлекаться на проблемы с набором, типографской краской и переплетом. Кое-что другое для написания требуется. Для первых микроскопов бог знает сколько времени и сил уходило на шлифовку стекол, но потом — в промышленный век — на заводах задумывались больше о качестве стекла; теперь же главной заботой стала разрешающая способность, совершенствование ПЗС-матриц и т. д. Главное, ты придумай, а уж сделать-то тебе сделают! «Ручная отверточная сборка» — идиотская метафора в истории отечественного автопрома, признание своего бессилия в новом мире. Автомобильные фирмы сейчас начинают новую модель с того, что художники лепят ее из глины, а уж как там стальной лист превратить в кузов — лежит далеко на периферии заводских хлопот. Медицинский шприц изобрели в 1848 году, и до начала XX века он делался вручную мастерами-стеклодувами. Во времена О'Генри пара ботинок стоила три доллара, а один шприц — $20. Нынешняя штамповка стоит копейки, и для лечения больных задумываться о ее «делании» не приходится. Над содержимым шприца надо думать!
Может быть, не универсален этот принцип: поменьше работы для рук, побольше для ума, но в областях гончарной, хлебопекарной, швейной, строительной и т. д. он действует. А между лично-рукодельным производством — с одной стороны, и поточно-обезличенным — с другой, нашла себе место мануфактура (согласно марксизму, как переходная стадия... за счет дальнейшего разделения труда... Ну да бог с ним, с марксизмом).
Мануфактурное производство нам очень важно — потому что в нем, по ходу работы, всегда присутствует автор идеи, не обремененный мелкой рутиной. Фаберже редко делал что-то самолично, он создавал образ, а техническое воплощение лежало на его мастеровых-ювелирах. Говорят, Александр Дюма сам почти ничего не писал, на его мануфактуре трудились архивариус (откапывающий документы) и известный всему Парижу учитель фехтования и знаток оружия (для написания боевых сцен), консультировал аристократ (знавший назубок всю генеалогию французской знати), скрипели перьями переписчики и еще кто-то. Дюма задавал тон, изобретал острые повороты и вносил в конечный продукт ту самую искру, которая до сих пор будоражит киношников.
Врач со времен Средневековья и до конца XIX века делал всё сам, то есть был кустарь. Известна гравюра XIII века — доктор у постели больного разглядывает на свет склянку с мочой. Такие были первые анализы. Порошки и микстуры он тоже намешивал сам. В редких случаях звал на помощь кровопускателя (хирурги к врачебному сословию не принадлежали) и давал указания сиделкам. А потом наступило время мануфактурного производства. Небольшие клиники, где врач именно давал указания, но заодно и сам делал операции. Уколы, припарки, компрессы, клизмы, промывания желудка — такие заботы легли на помощников.
А потом медицина вступила в эпоху... Нет! Не вступила. На заводе конструктор передает чертежи в цех и может ни о чем не заботиться, пока ему не покажут первый образец. Врач не может устраниться «на время» от больного, передать его на другой участок цеха. В этой отрасли авторство сохраняется от первого осмотра до прощания с больным. Медицинские центры и супернаукоемкая аппаратура не изменили ничего. Пациент не превратился в заготовку на конвейере. Почему сейчас поговорим, но факт есть факт. Медицина осталась мануфактурным производством, и поэтому авторам НФ трудно протянуть логическую нить в будущее, лихо перескочив через стадии индустриального и постиндустриального развития. Вот почему затерялся в будущем образ доктора, вот почему к авторам НФ нет никаких претензий.
Медицина — это очень отсталая отрасль нашего земного хозяйства. Мы можем починить на орбите телескоп Хаббла, но не в силах отремонтировать суставные поверхности в коленках. Заменить их, разве что... Опять откатываемся назад, к трансплантациям. Грубо, механистично! Пересаживаем чужую почку, вместо того чтобы наладить работу своей. Причины отсталости, вообще-то, понятны. Легко устранить недостатки собственной работы, починить то, что сами сделали. Например, металлическое изделие или трикотажное. И наш организм, наверное, легко бы починил тот, кто его сконструировал. Не мы. Как там у Ю. Олеши в «Трех толстяках»? «Я не могу исправить эту куклу, потому что не знаком с ее устройством!»
И другие причины очевидны. Медицина — наука молодая, и развиваться ей мешали очень долго... Но вот, пожалуй, самая главная причина: мы вообще не умеем работать с биологическими объектами. Мало того, что мы плохо знаем их устройство, так еще и устройство их принципиально иное, нежели привычные нам изделия из камня, железа и глины. Но мы тупо пытаемся навязать живым организмам легкие для нас понятия о том, «как должно быть». Лозунг такой прозвучал десять лет назад: «Без мыла — в двадцать первый век!». Если вязкость трансмиссионного масла не соответствует ГОСТу, масло в механизме надо заменить. Если концентрация холестерина в крови отличается от утвержденной, надо ее — концентрацию — силком низвести до положенного уровня. Легко и просто! Индустриальный век, такие же сердца. Теперь пусть пациенты оплатят подгонку своих показателей под эталон и идут по домам! Итоги такого лечения больных точно подведены словами Коробочки из разговора с Чичиковым: «Одно меня смущает, сударь, — что они уже мертвые!». Кстати, был такой короткий период в истории, «анатомическая хирургия», когда всерьез говорили: «Операция прошла успешно, хотя больной умер».
Не получается принудить мануфактуру и рукодельное производство жить по законам конвейера. Медицине еще предстоит пройти свой путь развития и разрешить кучу проблем. Это индивидуальные вариации анатомии и физиологии (пока нет никаких подвижек в этом деле). Это проблема развивающихся систем (пока изучаем срез тканей, у реального больного состояние уже изменилось). Математики сильно задолжали медикам и биологам — описания развивающихся систем, пригодного на практике, до сих пор нет. Мы не можем пока формализовать проявления болезни в духе времени. Вот один пример: у аппендицита описано 127 симптомов, из которых на практике врачи активно выявляют десяток-полтора. В конце 70-х задались целью: как бы узнать степень достоверности каждого из них. Методика: поднять истории болезней уже оперированных больных и посмотреть, какой из симптомов оправдался больше чем в 50% случаев. Такой симптом считался бы достоверным. Из ста с лишним таковой нашелся один — симптом Мондора, то есть боль в правой подвздошной области. Работу продолжили. Заложили в... тогда это называлось ЭВМ. Заложили туда все симптомы с процентом достоверности каждого и начали вносить данные по каждому из больных, поступивших в больницу с подозрением на аппендицит. Машина тут же выдала следующий результат: у пациентки Н. вероятность аппендицита 31%, вероятность пиелонефрита 22%, правостороннего аднексита 15%, внематочной беременности 7%, неврита запирательного нерва 4% и так далее вплоть до десятых и сотых долей процента. Что прикажете делать с этими цифрами? Не захотел компьютер говорить на нашем языке. Закон хирургии — оперировать при любой вероятности, без каких-либо ее численных оценок. Иначе помрет человек от перитонита, хоть бы его вероятность изначально составляла 1%.