Щ проскользнул в тесную, едва приметную щель — и самка с глухим задавленным воем метнулась в дальний угол. Разбуженный младенец замяукал, разевая бледный ротик. Щ стоял, смотрел и впервые видел их — не клубок запахов, звуков, ощущений, а именно их, свою женщину и своего ребенка. У нее было маленькое лицо, выглядывавшее из чащи спутанных волос, белое после пережитого ужаса, и на нем — глаза такого же цвета, как вода в горном озере, вода, такая холодная, что от нее сладко сводит зубы. Щ смотрел, скалясь улыбкой, и прозрачное пламя на его ладони вздрагивало в такт биению сердца...
...Титан дернулся, отгоняя не в меру наглого орла. Грубые бронзовые кольца впились в мясо. Крылатая тварь что-то зачастила. Но тяжелые цепи оставляли толику свободы — почти иллюзию! — а священный Зевесов орел, хвала богам, был трусоват. Как-то раз пленнику удалось одурачить орла фальшивым обмороком и от души садануть ногой под ребра. Титан осклабился, вспоминая заполошный клекот и сочный хруст. Ничего, к ночи мерзкая птица исчезнет — ложится с курами, хоть и орел.
Солнце уже скатывалось за горизонт, спадал безжалостный зной. Впрочем, он притерпелся даже к зною. В первые месяцы было куда хуже, обожженная шкура сходила клочьями, а теперь густой загар сберегает мятежного героя от стрел мстительного Гелиоса.
Кстати, о героях... (краем глаза титан наблюдал за орлом — тот мелкими шажками подбирался сбоку, стараясь держаться вне поля зрения). О, прародители, как же нелепо все вышло! Наверное, и лучше, что его не низвергли в Тартар — всем на посмешище. Отвоевал свое. Не вырвешься, цепи Гефест ковать умеет. И помощь не придет, на земле он последний из титанов... Меткий плевок — и подкравшийся мучитель полетел в пропасть, судорожно расправляя крылья.
Все зря.
Но как? Тот смрадный недомерок — как, ответьте, мог в его руках пробудиться священный огонь? Это было невозможно — и все-таки было. Выходит, в жилах этих зверей есть та же кровь, что питает совершенные тела олимпийцев с титанами? Расщедрилась мать-Гея, а может, недоглядела, пролила каплю-другую. Волки, тигры, обезьяны — все прошли мимо, а эти, слабые, жалкие, не побрезговали, слизнули. Священный огонь пробудил ее, эту каплю украденной у праматери крови. И некогда обреченная раса воришек, обогревшихся и распрямивших спину, пошла дальше, даже не догадываясь о частице божественной жизни в своих жилах и лепестке священного огня в своих руках.
Все ли зря?!
Солнце прощально алело из-за горизонта. Титан, насколько позволяли цепи, приблизился к краю обрыва и долго смотрел вниз, на едва заметные огоньки костров, пока разрозненные, уязвимые...
Версия 1-я. Боги
Мерзкая плесень! Жалкие, слабые, ничтожные мокрицы!
Настроение Вседержителя, и без того неровное — бог-врачеватель, осторожная бестия, предпочитал именно это определение, — все чаще склонялось к буре. День испорчен вконец! А все этот мерзкий запах, тяжелая прогорклая вонь. С самого утра по всей земле, от края и до края, курились богатые жертвенники, и сворачивалась от страшного жара кровь отменно откормленных белорунных быков, и колоннами дыбился дым, нагло упираясь прямо в поднебесье. В нелепых сооружениях, понатыканных по самым красивым рощам, вовсю суетились деловитые жрецы — уважаемые люди, эдакие кормилицы богов, словно те были малыми детьми и не могли прокормиться сами. Ладно, пусть их тешатся. Но отодрать бы того умника, который вздумал «кормить» заоблачных властителей смрадом паленых туш! У Вседержителя раскалывалась голова, а любимая младшая супруга, готовящаяся осчастливить горний мир очередным божком, неудержимо... да-да, именно это и делала над бесценной чашей резного хрусталя.
И, наконец, предел унижения, последняя капля... гм, в хрустальной чаше божественного терпения, — убогие червячки, копошащиеся там, на земле, у своих каменных истуканов, были убеждены, что боги явились на свет именно для их, людишек, блага. Что им, будто бы, может быть дело до их, людишек, жалких делишек. Помогать одним, стравливать других, ниспровергать третьих... Поспешествовать в разрешении от бремени их зловонным самкам! (Хотя, конечно, молодежь иной раз наведывалась в Грязный Мир поохотиться — ну, вы понимаете... Он не поощрял, но и не препятствовал, дело зеленое, пусть резвятся! Но делать из шалостей Высших столь далеко идущие выводы?!)
Нет, будь его воля, он бы всю эту бледную поросль земную извел под корень. Враз, к ногтю! Мор там какой-нибудь, глад. А нет, так перетопить в одночасье. Но нельзя. Священный огонь, так его! (И Вседержитель грязно выругался про себя, отчего столбы жирного жертвенного дыма повсеместно завертелись бешеным веретеном, и толпы земных почитателей ликующе взвыли — трапеза угодна богам!) Нет, не дотянешься.
И на прогулку-то в Грязный мир все труднее выбраться. К чему бы это? Отдельные умники вроде Гефеста поговаривали даже, что дело в людях. Да-да, тех самых людях с их драными сандалиями, болезнями, испражнениями и неслыханной дерзостью. Что они-де молятся не столько им, Небожителям, сколько каким-то своим, ими самими выдуманным богам, и совпадение божественных имен и обиталища — не более чем игра случая. А случай, как известно, штука преходящая. Вот выдумают себе люди других каких-нибудь богов и... Что это за «и», не в меру смелая философская школа умалчивала (может, выдумки не хватало?). Но Вседержитель — так, для порядку, на всякий случай — выразил неодобрение. Доходчиво, надо сказать, выразил. Выдрал у Гефеста одну ногу, а потом воткнул обратно, только малость наперекосяк. Ничего, в Олимпийских играх ему не участвовать, а в кузне хлопотать и так сгодится.
И все-таки, чем отбить вонь?
Вседержитель угрюмо глянул вниз. Над Грязным миром, сколько хватало взора, клубились темные тучи, отчетливо наливаясь силой с каждым новым дымком, жадно тянущимся к небу.
И богу на миг показалось, что молния, вздумай он метнуть ее в непокорную плесень там, на земле, не прошьет насквозь грозовую тучу, а упруго отскочит — прямо в его. Вседержителя, совершенное чело.
Версия 2-я. Титаны
Смеяться над тем болваном? Даже не дурной тон. Глупость чистой воды. Сколько можно, в конце-то концов? Пошутили, и хватит. Надо делом заниматься. Дел-то — вон их сколько, непочатый край! Тартар, слава недрам земным, край необъятный, нехоженый. А благодатный какой! Щедра утроба мира!
Те, что первыми сюда сверзились, конечно, негодовали. Оно и понятно: воины, гордецы, латы сверкающие, копья вострые. Таким блеск оружия весь мир застит. Ногой в добро встанут, и то не заметят, не узнают счастья своего. Потом-то, пообвыкшись, сообразили, конечно. Сначала и впрямь трудновато приходилось. Первым, им ведь всегда трудно! Темень, хоть глаз выколи (иные взаправду от глаз отказывались, слух да нюх сверхтитановый развивали, да не привилась мода). Стужа кости ломит, голодно, пусто, нежить всякая завывает... Ну, да ничего, освоились.
Во-первых, нежить частью повыбили, частью переловили — и поесть, и одеться. А иных и в упряжке ходить заставили. Души-то нечистые, недовоевавшие, недомстившие, которых даже Аид не берет, — очень они в упряжке резвы, если копья-пики отобрать да по ребрам кнутом вытянуть. Тут уж только следи, чтобы сгоряча к ограде царства Аидова слишком близко не подкатиться, потому как он того сильно не любит, а с годами совсем нервный стал и злой, как собака.
Во-вторых, змеи трехголовые, пятихвостые тоже пригодились. Кожа у них тонкая, чистый шелк! Хочешь, шнурки плети, хочешь, опорки мотай, а если очень сильно хочешь — но так, чтобы без сопливых наследников, — тогда шей мешочек такой небольшой и... ну, дальше сами поймете, не маленькие.
В-третьих, источники горячие обнаружились. И ноги попарить, если с холоду, и горяченького попить. Ждать не надо, черпай да настаивай, пока до десяти считаешь. Мясо, опять же, если подольше подержать, куда сытней становится, да и жуется не в пример легче, вот и зубы у народа титанского реже выпадать стали. Поймаешь кого, возьмешь покрепче за пяточку, макнешь — и стой-держи: волосы из него прямо сами вылезают, чистить не нужно, а дух такой, что слюни, как у Цербера, в три ручья текут! Да тут еще умник один, из молодых, уже подземного урождения, придумал штуки такие длинные, с дыркой круглой насквозь, одну за другой встык укладывать и воду с тех источников прямо в избы пускать. Эх, зажили! Тепло, вольготно, девки волосы, почитай, каждый год моют, младенцы все с чистыми попами полеживают, да и дешево выходит, всего-то десятка два душ нечистых надо, чтобы ворот крутить, воду качать.
В общем, неплохо уже освоились, когда этот, из недобитых, бунт свой неладный затеял. Страху натерпелись, что уж скрывать. Ну, как боги пожалуют, усмирять?! Все-таки переменился сильно народ, совсем другими интересами зажил, навыки боевые порастратил. Да и мечи-копья все давно в хозяйстве пристроены. Но обошлось. Видно, побрезговали небожители ножками своими белыми в Тартар лезть. Глыбу побольше подкатили, завалили вход, да и успокоились. А наши-то и рады, никто чужой сверху не влезет, воду мутить не станет! Хватило одного революционера, спасибо, сыты по горло!
Дурака того, говорят, к скале приковали. Оно и к лучшему, вернее как-то. Теперь уж не отвяжется. Если Гефест цепь ковал — точно, нипочем не отвяжется.
Чего? Звать его как? Да Цербер его знает. Как-то на «П»... А, точно, Промотай! И верно ведь, все промотал, что мать-природа дала, и куда только смотрела, бедная матушка?
Версия 3-я. Люди
Уже в паре переулков от базарной площади было не в пример тише и спокойнее. Толстые глинобитные изгороди и стены кривобоких построек смягчали невыносимый шум толпы до мягкого рокота, а заодно накрывали распаренные головы и тела благодатной тенью. Горная круча и узенький козырек с обвисшим на цепях пленником отсюда едва просматривалась, да и то лишь в самые ясные дни, когда воздух прозрачен. Впрочем, никто особо и не смотрел. Ни один любитель старинных преданий и роскошных видов (если, конечно, в своем уме) не забрел бы в этот нищий неспокойный квартал, а у местных хватало своих забот.