«Вряд ли я здесь долго проработаю, — размышлял Игорь. — А даже и устраиваться не пойду. Сожгут ведь музей. Со второго раза точно сожгут. Ну как же на центральной улице да без восьмого зала игровых автоматов? Значит, в помирающую библиотеку — со старушками целый день бездельничать, чай пить. Без прописки все равно на хорошее место теперь не возьмут — ни нефтяником, ни шахтером, ни, тем более, в базовые».
Базовый — это была мечта любого мальчишки. Как же! Ведь ты отвечаешь за нормальную жизнь своего мира. Следишь, чтобы в приемные камеры без сбоев шла нефть, закатывались вагоны с углем, рудой и лесом. Разгружаешь камеры выдачи, в которых возникают из ниоткуда такие нужные товары: телевизоры, холодильники, автомобили, компьютеры, электронные игрушки — да все, что здесь не производится. Работа трудная, вахтовая — Баз-то одна-две на каждую область. Зато почетная и денежная. Возвращаются базовые с вахты, заходят в кабак — сутки гудят, а только потом домой. Круто!
Отец Игоря работал на Базе. Его убили как раз во время очередного кутежа.
— Как мужик, твой батька умер! — успокаивали плачущего на поминках мальчишку. — С ножом в животе дрался! Сильный человек был. И ты, давай, не подкачай.
Тогда он кивал, вытирал сопли, старался показать — не подкачаю.
А сейчас выходило — подкачал.
«Вот и Мишка от меня отвернулся, — размышлял Игорь, уже подходя к дому прадеда. — Может, это я неправ? Пойду сегодня со всеми. Послезавтра, в День устройства, с разбитой мордой заявлюсь на Биржу. Уж попаду как-нибудь на мужскую работу. Буду днем вкалывать, по вечерам нажираться, пузо на диване перед телеком належивать. Ах да, трахать Таньку...»
Игоря передернуло. Он не сразу попал ключом в замочную скважину.
Холмы на горизонте можно было увидеть, только если отойти в центр лагеря, на вытоптанную земляную площадку. Иначе обзор закрывала ограда из серых, покрытых вязью трещинок досок с пущенной поверху спиралью Бруно.
Олег Сергеевич, долго смотревший туда, на волю, за забор, наконец отвел взгляд. Вздохнул, ссутулился. Поднял воротник телогрейки, прикрывая тощую шею от начавшего накрапывать дождя, и, не торопясь, пошел к бараку политических. Всех заключенных уже загнали внутрь. Гулять дольше остальных разрешалось только Платову — начальник лагеря был благодарен ему за излечение дочери.
В углу барака, у закопченной буржуйки, уже собрался совет — трое наиболее уважаемых «политических» сидели на тяжелых, выкрашенных темно-зеленой краской деревянных табуретках и негромко переговаривались.
— Ну что, Олег, ты все еще думаешь, что это провокация? — спросил подошедшего бывший школьный историк, а ныне простой враг народа Лев Московкин. Словосочетание «враг народа» он выдумал сам и был этим чрезвычайно горд.
— Нет, Лева, уже нет. Я, если кто не заметил, полчаса назад говорил с Костылем. Так вот. Он потел, дрожал, трясся даже, но глаза не прятал... Нормальный такой, предстартовый, что ли, мандраж. Он сам испугался, когда до дела дошло. Так не сыграешь. Уголовники его же первого порвут, если ничего не выйдет.
— Значит, по плану? — встрял коллега Платова, хирург Ваку-лов. Он грел у раскрытого зева печки тонкие длинные пальцы.
— Руки убери на секунду, — попросил Олег Сергеевич, подбросил в топку кривое поленце. — По плану. По крайней мере, по его первой части.
— Опять ты начинаешь! — возмутился Московкин.
— А ты уверен, что там, куда мы из приемной камеры попадем, хоть кому-то дело до нас есть?
— Будет! Мы за последние годы так стремительно деградируем, что даже необходимое сырьевое производство скоро поддерживать не сможем. И мы докажем, что надо что-то менять! А кстати, из-за этой деградации и твоя партизанщина нежизнеспособна! Кто в твой лесной город пойдет, а? Взрослые? Ни за что. Подростки, которым уже с двенадцати лет пиво продают? Которые теперь в День устройства не аттестат о семи классах образования предъявляют, а синяки, на прописке полученные, и кулаки разбитые?
— Ну пошло-поехало! — восхитился до этого молчавший Стас. — Вы ж как бабки на лавочке, по сто раз из пустого в порожнее.
— А это, Станислав, чисто интеллигентская заморочка, — пояснил Вакулов. — Вот вы у себя на буровой увидели драку, зачинщиков нашли и самолично побили в назидание. И за избиение рабочего класса — сюда. А настоящий интеллигент — он не таков. Он будет метаться, заламывать руки, встряхивать трагически шевелюрой до тех пор, пока ему голову не снесут и думать станет нечем. Скажите, Лев, ведь так в истории?
— Так, не так... Нет у нас истории! —пробурчал Московкин. — Ладно, все, молчу.
— Ну вот и славно! — Стас отошел к своим нарам и вернулся с плоской флягой. Где он ее добыл и прятал, оставалось загадкой. — Заметьте, просто показываю и сейчас выпить не предлагаю. Но если прорвемся...
— Вот такой дополнительный стимул, — покачал головой, улыбаясь, Платов.
Дверь, как всегда, пронзительно скрипнула. Игорь честно пытался смазывать петли, но это не помогало. Как ничего уже не могло помочь ушедшему в глубины своего внутреннего мира прадеду. Иногда старик словно выплывал на поверхность и даже произносил пару слов. Но происходило это все реже и реже. Так утопающий с каждым разом все дольше остается под водой, пока не исчезает навеки.
Сегодня дед всплыл, вышел на скрип из комнаты.
— А в обезьяньей стае вожаком становится самый сильный, — заявил он правнуку вместо приветствия.
— Это ты к чему? — опешил Игорь, но ответа не дождался.
Старик прошаркал, кряхтя и держась за поясницу, обратно к дивану и уселся смотреть свой любимый мультканал. Больше он не желал видеть ничего.
Отлавливая мокрым веником пушистые, мышино-серые комочки пыли под шкафом, Игорь принялся за любимую мысленную игру «в слова». Предметом его примитивных филологических изысканий стала генеральная уборка.
Почему, собственно, генеральная? Потому, что в часть Внутренней Безопасности приезжает одышливый неповоротливый генерал, и перед его визитом часть эту самую надо вылизать так, как кот вылизывает свою гордость. Это-то просто и понятно. А вот почему Безопасность — Внутренняя? Снаружи-то врагов нет. Или раньше была безопасность и наружная? Нет, неправильно. Правильно — внешняя. Про это ли нам обещал рассказать Московкин, да так и не рассказал? Что он еще на том уроке говорил, после которого его забрали? Обвальный регресс, развал высокотехнологичной промышленности, науки, образования, моральная деградация, сырьевой придаток... Разошелся он, аж пена на губах появилась. Все равно никто ничего не понял, чего он кипятился?
Кипятился!
Блин!
Молоко!
Игорь рванул на кухню, как рысак за призом. А наградой ему была чистая плита. Успел! Сдвинул кастрюльку, схватился пальцами за мочки ушей. Фух. Все: засыпать крупу, и можно расслабиться.
А в окна уже начал вползать вечер. В соседнем, точно таком же старом одноэтажном домишке зажгли свет. Значит, и Мишка, и все одноклассники уже собираются на Плешке. Толкутся, гогочут, сплевывают под ноги, встречают подходящих воплями на всю улицу: «А, Леха, отыметь тебя не плохо!» или «Здоров, Вован, не ссы на диван!». Игорь усмехнулся, вспомнив, в каком месте у него, если верить фольклору, шарик. Минут через пятнадцать, когда появятся все, кто должен, а под ногами уже будет склизкое озерцо плевков с островками окурков, по кругу пойдет бутылка водки. Для храбрости — по глотку. А потом, раззадоривая друг друга, парни толпой двинутся к пивняку. И начнется прописка.
— Наливай! Всем! — мятая сотня упадет на липкую стойку. И в жарком, продымленном, неопрятном кабаке зародится солоноватое предчувствие драки.
Бармен, ухмыляясь, нацедит и протянет первую кружку пива.
— Бурда! — рявкнет Вовка. — С водкой мешай!
— Иди сиську соси, щенок! — ощерится хозяин.
Все. Обмен ритуальными фразами состоялся. Начинаются ритуальные движения.
Н-на! Поллитра пива выплескивается в лицо бармену. Зал, до этого затихший, взрывается. Грохочут опрокидываемые стулья, падают и бьются тарелки с остатками креветок и резко пахнущей рыбы, кружки и рюмки. Мужики обступают пацанов.
Бармен вытирает широкой ладонью физиономию, особо тщательно выжимает густые усы. Легко, удивительно легко для своей шарообразной комплекции, перепрыгивает через стойку. Коротко и резко бьет Вовке по левой скуле. Тот не закрывается — это правило первого удара. И еще одно правило — бармен вне драки.
А больше правил нет — бейся! Молоти сам, защищай друга, доказывай, что мужик. Собьют с ног — ползи, увертывайся, закрывай голову, вставай. Говорят, четыре года назад лежачих не били. А за пять лет до этого дрались, вот чудно, до первой крови.
Шестьсот секунд — много или мало? Если смотришь со стороны на пьяную свалку — мало. Если в свалке участвуешь — ох, как много! Но это — традиционное время. А после — мир. Вот этот вот кулак только что превращал твои губы в лепешки с неровными краями, а сейчас сжимает заляпанный стакан. И стакан тянется в твою сторону. И вы чокаетесь.
— Здоровы мужики! Прописались! Свои!
«А я теперь не свой. Но и не чужой, вроде, а так — второсортный, как вот эта колбаса “докторская”», — подумал Игорь, сооружая прадеду бутерброд. Еду он отнес старику в комнату, а сам завалился с книжкой на диван. Пару часиков можно было почитать, отвлечься наконец, а уже потом —домой, к вечно всем недовольной, дерганой и орущей, как кошка по весне, матери.
Из прекрасного, справедливого, светлого, а потому наверняка вымышленного мира Игоря выдернул заполошный лай соседских собак. Потом зашумели во дворе. И тут же, радостно поддавшись кирпичу, звонко лопнуло оконное стекло.
— А базар есть! Вылазь! — донесся с улицы нетрезвый до хрипоты голос.
Подслеповатый фонарь на углу двора не столько светил, сколько загущал вечерний воздух желтоватой мутью. Длиннорукий Вовка стоял впереди толпы (девчонки тоже пришли, и Таня с ними), слегка покачиваясь. Один глаз у него заплыл. Кровила верхняя губа, которую он периодически облизывал.