Периодически мне хотелось крикнуть участникам экспедиции: «А давайте спасем его», но я даже не открывала рта. Такие слова были ересью — мы снимали фильм о жестоких законах дикой природы, куда не должен вмешиваться человек (иногда мне казалось, что жизнь Львенка вполне стоила бы достоверности проходного фильма о животных, который от силы пару раз покажут ночью по кабельному каналу).
Развязка должна была наступить в ближайшие дни. Вполне вероятно — сегодня ночью. Глава прайда (начинающий стареть лев, морду которого пересекал толстый, похожий на белого червяка шрам) давно уже поглядывал на Львенка во вполне определенном смысле. И только слабое рычание забитой матери останавливало его. Но матери надолго не хватит — это было ясно даже такому чайнику, как я. Кто сказал, что природа прекрасна и невинна? Она жестока и зла. Прекрасна цивилизация — с тонкими каблуками, пенными ваннами, небоскребами из стекла и бетона. Тот прекрасный мир, от которого я сейчас так далека.
Львенок продолжал скулить... От страха или от боли? Я не знала. Может, его ранили, и он уполз в джунгли? Или отец с грязной спутанной гривой сейчас надвигается на него, а он забился в угол... Хотя какие углы в африканское саванне? 95% участников экспедиции спали. Им везло, а мне, как всегда, нет.
Скулеж раздался снова. И тут я не выдержала. В конце концов, разве не я воображала себя в детстве мушкетером, который спасает всех из беды? Разве не я рыдала над смертью каждой букашки в каждой книжке про животных? Так что же в свои двадцать пять я отсиживаюсь в тесной палатке, как Гитлер в бункере?
Я натянула уродливые штаны с кармашками, расхлябанные сандалии. И прихватив ружье и фонарик, выползла из палатки.
На улице было еще жарче и еще темней, как будто в миллиметре от меня стоял огромный черный зверь и часто и жарко дышал. И звезд не было — ни одной. И луны тоже. И я висела посреди этого мрака, и мне же начало касаться, что подо мной не существует опоры в виде сухой выжженной земли. Я включила фонарик — белая полоска прорезала тьму, почти ничего
не осветив, — как будто черное платье перевязали поясом цвета парного молока.
Львенок завизжал опять — как-то очень нежно и музыкально. И я пошла на звук, надеясь, что плохой слух и топографический кретинизм не заведут меня в противоположную сторону. Я сама не знала, зачем шла — плана не было, и что делать, если — например, когда я найду стадо взрослых львов, склонившихся над маленьким ванильным трупиком, — я тоже не знала. И еще, непонятно почему, мне было совсем не страшно. Хотя я тряслась и вцеплялась в руку соседа на каждом фильме ужасов. А сейчас, когда мне угрожали вполне реальные когти и зубы, страха не было.
Как ни странно, я шла правильно. Звук усиливался. Может, он как-то менялся — но музыкального слуха у меня нет, поэтому точно сказать не могу. Фонарик тонким лезвием шарил во тьме — выхватывая только сероватую траву да редкие кусты. И вдруг в луче света, как обрывок мультяшного кадра, мелькнула мордочка Львенка. Ванильная, с какой-то темной полосой на лбу. Полосой засохшей крови, которая в свете фонарика казалась черной. Мне все стало ясно. Лев набросился на Львенка. Мать кинулась на защиту. И Львенок успел уползти — в темноту. В неизвестность. Туда. А может, все было и не так. До того, как я прилетела в Калахари, я видела животных только в зоопарке да в рекламе собачьих кормов.
Львенок был похож на котенка или на щенка — на кого-то, кого нужно немедленно приласкать и обогреть. Я посветила фонариком вокруг — львов не было видно. Только вдали мелькнул горбатый силуэт гиены.
Я сунула ружье под мышку, взяла фонарик в зубы и протянула ко Львенку руки. И сразу мне стало ясно: никакой это не котенок и не щенок. Мягкая плюшевая лапа резко взметнулась и оставила на моей руке (пониже локтя) четыре рваные кровавые дорожки. Я даже не вскрикнула. Я ору, только когда вокруг есть публика — когда могут пожалеть или просто обратить внимание. А чего орать посреди саванны — звать львов и гепардов на поздний ужин?
Я только сжала зубы и издала легкое шипение. Рука болела, но не очень — может, это был шок. А может, царапины действительно были неглубокие.
— Я же помочь тебе хочу, дурак, — сказала я как можно более спокойным голосом. — А ты что делаешь?
Но Львенку мои слова явно не внушили доверия, потому что он раскрыл крохотную пасть, обнажил острые белые зубки и зашипел — совсем как домашняя кошка. Короткие усы топорщились очень смешно, и я даже улыбнулась. Было ясно, голыми руками Львенку не поможешь. А что у меня было, кроме голых рук? Ружье, фонарь, штаны, сандалии и футболка. Последняя больше всего подходила на роль спасательного средства. Под футболкой ничего не было, но кто меня увидит в африканской саванне? А если даже случится чудо, и участники нашей экспедиции проснутся... Что ж, пусть смотрят: все равно у них в палатках валяются целые связки «Плейбоя» — они и не такое видели.
Я решительно стянула футболку через голову и накинула ее на Львенка. Он забарахтался в ткани.
Я схватила его. Коготки продолжали царапать меня, но уже не так сильно. Львенок оказался вовсе не тяжелым — чуть весомее сумки, которую я носила с собой на работу, когда отсиживала по восемь часов в офисе (килограмм косметики, литр йогурта, запасные туфли, книжка). От Львенка пахло песком, жарой и дикой природой. Сквозь футболку шкурка была на ощупь как бархат грубой выделки. Я несла Львенка к лагерю. Сама не зная зачем. Что я буду с ним делать — сидеть в обнимку в палатке? А что будет утром, когда проснутся остальные? Они просто посадят меня на джип и отправят в цивилизацию, и по всему ТВ-миру разойдется слух о моей полной профнепригодности. Я светила фонариком и надеялась, что иду туда — саванна абсолютно одинакова во всех направлениях, черт бы ее побрал.
Перед глазами вдруг замелькали голубые пятна. Я помотала головой — это у меня в последнее время часто бывало. То голова закружится, то цветные пятна перед глазами поплывут, то в ушах зазвенит, как будто там поселился целый комариный рой. Наверное, это все от стрессов. Или просто от неудач.
Я еще раз потрясла головой. Но голубые пятна не исчезали, они, наоборот, увеличивались в размерах, как будто приближались... Я моргнула. И вдруг увидела ЭТО.
Оно висело высоко над землей — намного выше приплюснутых деревьев и было похоже на летающую тарелку. Такую, какими их показывают по телику и на снимках всяких сумасшедших. Похоже, но не совсем. НЛО не напоминало два сложенных вместе блюдца (разве что формой немного), а скорее вызывало ассоциации со спелым, светящимся изнутри фруктом или фарфоровой чашкой, поднесенной к огню. Голубые огоньки бежали по кораблю, как рекламная дорожка. И материал, из которого был сделан аппарат, был весь в тонких голубых прожилках — это было слегка похоже на мрамор. Вообще-то тарелка была красивая. И даже Львенок немного затих, как будто тоже любовался ею.
Неожиданно из центра НЛО ударил луч — мощный и ярко-голубой. Как будто в ночь выплеснулся кусок неба. Луч начал шарить по траве, и в этот момент мне стало страшно. И я побежала, стараясь не запнуться, не потерять равновесие и одновременно увернуться от когтей Львенка, который, не переставая, пытался наделать во мне дырок, наивно полагая, что я его главный враг. И хотя, пока я бежала, печень стонала, а селезенка норовила подпрыгнуть куда-то к горлу, я почему-то еще могла думать. Но пользы от этого не было никакой, один вред. Потому что я вспомнила одну вещь, от которой мне стало в тысячу раз страшнее.
В юности я обожала музеи. Проводила в них выходные, удирала на выставки с лекций и работы. И вот однажды я забрела на странную экспозицию в каком-то складском помещении. Она называлась «НЛО: тайны Вселенной» или что-то в этом духе. Экспонаты были бредовые — псевдофотографии большеглазых человечков на тонких ножках и камешки, торжественно названные «артефактами с места посадки НЛО». Экскурсию по этой выставке вел тощий человечек со всклокоченными рыжими волосами, закутанный в серую кацавейку. Помню, меня очень рассмешили «Правила безопасности при встрече с инопланетянами», которые он торжественно зачитывал немногочисленным экскурсантам. Там было много всякой чуши. Но сейчас мне вспомнилась только одна фраза: «Белого луча не стоит опасаться, — вещал человечек. — Это луч исследовательский. А вот если тарелка выпускает голубой луч, то дело гораздо хуже. Именно голубые лучи служат для втягивания внутрь аппарата предметов и... людей».
Поскольку за мной гналась летающая тарелка с голубым лучом, я решила, что бежать следует еще быстрее, но осуществить сей превосходный план было весьма затруднительно. Львенок оттягивал руки. В селезенку впивались острые иголки. Я никогда не любила спорт (разве что Олимпиаду по телевизору), и вот расплата за нездоровый образ жизни настала. Одна оставалась надежда — может, они все-таки не видят в темноте и не ищут именно меня. И, может, это всего лишь глюк. Потому что я просто-напросто спятила... Я бежала и бежала, как вдруг почувствовала, что мне необыкновенно легко, а через несколько мгновений увидела, что я поднимаюсь в голубом луче, медленно кружась вокруг своей оси...
Летательный аппарат неподвижно висел в верхних слоях стратосферы. Внутри подвешенные на светлых эластичных лентах парили два существа. У них были большие глаза — черные и непрозрачные, тонкие конечности с длинными пальцами и сероватая перламутровая кожа.
— Смешно, — подумало одно существо.
— Чрезвычайно забавно, — согласилось второе.
— Ты хочешь помочь, а от тебя убегают, — продолжило первое.
— И ведь не объяснишь, — прокомментировало второе.
— Но мы все равно помогли, — отметило первое.
— Да. Удалили опухоль. Иначе эта молодая особь погибла бы через половину пути этой планеты вокруг солнца.
— Да. Теперь будет жить долго.
Оба существа одновременно закрыли глаза и стали мерно покачиваться в теплом воздухе.
Я очнулась, стоя на пологом холме. Львенок посапывал на руках, как наевшийся щенок, и выглядел намного сильнее, чем раньше. В голове у меня было свежо, как будто мозги промыли родниковой водой. Утренний воздух тек по голой спине, как прохладный душ. Саванна растилалась внизу — ванильный шелк с малахитовыми разводами плоских деревьев. Вдалеке горстью серых камешков лежал палаточный лагерь. Я медленно пошла к нему, стараясь не разбудить Львенка. Я решила, что по дороге к лагерю сделаю две вещи: порадуюсь тому, что все кончилось хорошо и придумаю для коллег по экспедиции более-менее правдоподобную легенду. А о том, что на самом деле случилось ночью, я подумаю завтра.