— Подожди, — капитан отстранил парня и опустился на корточки. — Девочка, как ты здесь оказалась?
— Он разбойник, бандит, — протянув руки к капитану, закричала Ханна, и тот подхватил её, поднял и прижал к себе. — У меня все умерли, все-все, а этот, он отобрал меня у Мотла, держал в погребе всю зиму. А потом за мной пришли евреи, и он убил их.
— Понятно, — капитан с ненавистью посмотрел на лежащего на снегу разбойника. — Бедная крошка. Какой же сволочью надо быть. Так, Алексей! Девочку отнесёшь в землянку, скажи доктору, пусть займётся. Этого —допросить и в расход.
Через час в землянку к Ханне пришла мама. Она появилась ниоткуда, просто возникла из ничего, из воздуха.
— Что же ты наделала, деточка, — тихо сказала мама, — что же ты натворила!
— Молись, Ханна, — сменила маму старая Циля-Ривка. — Молись за этого человека, как все мы молимся за него каждый день.
— Гадина! — выкрикнул Ханне в лицо Сэмелэ. — Проклятая шикса, шайзе, дрянь.
Ханна рухнула на земляной пол на колени. Она внезапно поняла, поняла всё.
— Боженька! — взвыла Ханна и в отчаянии вздыбила руки к небу...
— Ты веришь в это? — десятилетний Лёвушка строго посмотрел на старшую сестру.
— Конечно, — Эстер кивнула. — Бабушке тогда не было и пяти. Она не знала, что немецкий и идиш настолько похожи.
—Я не про то. Ты веришь, что Бог услышал молитву, и Зимин исчез за секунду до залпа?
— Не знаю. Бабушка Ханна уже старенькая, иногда она заговаривается. А ты веришь?
— Я — да, — сказал Лёвушка. — Верю. Почитаешь мне бабушкины стихи? Про Зимина.
— Ладно, почитаю, — стихи старой Ханны Эстер знала наизусть:
Вот ещё одна ночь... И звезда, как литая брошь,
потускнев на миг, покатилась на серый наст...
Кто сказал, что цена этой жизни лишь медный грош?
За любую жизнь здесь никто и гроша не даст.
Кто сказал, что легко у незримой стоять черты,
выбирая из многих единственно верный путь.
А потом — отступать и сжигать за собой мосты,
проклиная навеки всё то, что нельзя вернуть.
Каждый раз замирать, слыша эхо своих шагов,
постигая извечный маршрут «от тюрьмы к суме».
И, влача непосильное бремя чужих долгов,
груз нелепых иллюзий и годы слагать в уме.
По спирали жизни карабкаться вверх, к Творцу,
и, сорвавшись вниз на последнем её витке,
в первый раз оказаться с искомым лицом к лицу.
И остаться там. Горсткой пепла в Его руке...
СЕРГЕЙ УТКИНСамо собойРассказ
— Михалыч! Михалыч, открывай! Уснул ты там, что ли?! — невысокий мальчишка лет двенадцати сердито сплюнул на землю и в очередной раз пнул обшарпанную железную дверь с надписью «Котельная». Грохот удара разнесся по загаженному двору-колодцу старого дома, но никого этот шум не потревожил: уже несколько лет дом был расселен для капитального ремонта. Уцелевшие стекла окон дома уныло отражали серый сентябрьский вечер и мальчишку, разъяренно барабанящего в дверь. На фоне облезлых стен был особенно заметен аккуратный серый костюмчик мальчишки, модный свитер под пиджаком и новенькие красные резиновые сапожки. Впрочем, правый сапожок уже утратил первоначальный блеск от многократных столкновений с ржавым железом двери.
— Михалыч! Да открывай же ты! — эхо нового удара разнеслось по двору. За дверью послышалось неразборчивое бормотанье, лязг отодвигаемого засова, и на пороге возникла помятая бородатая физиономия неопределенного возраста. -
— Ну, чего надо? — свирепо прохрипел обладатель физиономии, крепко дохнув на мальчишку водочным перегаром.
— Фу-у-у! — брезгливо поморщился мальчишка. — Я тут все ноги уже отбил, глотку чуть не надорвал, а Михалыч с перепою дрыхнет! А вчера все утро ныл, что денег нету!
— Петька! — свирепости в голосе Михалыча как не бывало. — Да тебя хрен узнаешь! Прямо принц, вон какой камзол себе отхватил! Да чего ж мы на улице-то торчим? Проходи, я сейчас чайник поставлю...
— Ты мне зубы-то не заговаривай! — Петька еще раз сплюнул и шагнул через порог мимо отступившего внутрь Михалыча. — Лучше скажи, на какие шиши пил? Опять пьянчугу какого-нибудь обобрал?
—Да Господь с тобою. Петь! — испуганно перекрестился Михалыч и, захлопнув дверь, задвинул тяжелый засов. — Я ж слово давал, да и менты мою физиономию наизусть знают, враз заметут. На Галерее я был, рисовал малость, да кореша вот встретил...
— Какого кореша? — притормозил Петька перед металлической лестницей, ведущей куда-то вниз.
— Старого своего кореша, мы с ним еще с университета знакомы. Сто лет не виделись, а тут вот встретились. Да чего ты стоишь, идем! Там друган вчера жратвы всякой натащил, конфет, рогаликов твоих любимых...
— И кто же твой кореш? Рокфеллер?
—Дворник он, Петя. У метро павильоны новые знаешь ведь? Вот к этим павильонам он и приставлен. Платят немного, зато жратвы и выпивки навалом. И живет там же, в подсобке ...
— Как это — живет?
— Дак, Петь, он такой же бомж, как и мы с тобою, — ни жилья, ни документов. Хозяин документы на сына своего оформил, а Витька за сынка пашет. И всем хорошо — хозяину экономия и Витьке жилье с кормежкой.
— Да, повезло. — Петька уверенно затопал по ступенькам, Михалыч, сопя, двинулся следом. Некоторое время они молча шли по подвалу, скудно освещенному тусклыми лампочками. Маленький Петька уверенно двигался среди лабиринта разнокалиберных труб и вентилей, покрытых каплями влаги, перешагивая лужицы на цементном полу, грузный Михалыч двигался следом. Наконец перед Петькой возникла еще одна дверь, точная копия входной, только надпись была другая — «Операторская». Петька потянул на себя ручку и очутился в просторной комнате с нехитрой обстановкой: видавший виды стол с газетой вместо скатерти и заваленный пакетами, разнокалиберными бутылками и объедками; вокруг стола стояло несколько разномастных стульев, рядом с дверью расположился старый громадный диван с выпирающими пружинами, в углу за грязной занавеской виднелся широкий самодельный топчан.
— Та-ак... — протянул Петька, разглядывая царящий на столе хаос. — Хорошо вы тут вчера гуляли, а? Кореш-то твой где?
— Дак с утра на работу убег, я его проводил, а сам прилег — голова с отвычки разболелась...
— Надо думать, — хмыкнул Петька, плюхнувшись на жалобно заскрипевший диван.
— Дак я чайку заварю? — засуетился Михалыч.
— Ага, поставь...
— А может, ты поесть хочешь?
— Не-а, не хочу я...
— Ну, как хочешь. Счас я... — Михалыч схватил со стола мятый алюминиевый чайник, сгреб в охапку маленький чайничек для заварки и выскочил за дверь. Что-то приглушенно скрипнуло, зашумела льющаяся вода. Петька скинул сапоги и лег на диван, положив голову на мягкий подлокотник. Закрыл глаза, но тут же открыл вновь, глянул на вошедшего Михалыча.
— Петь, да ты спишь совсем...
— Не-е, просто прилег...
— Ты погоди спать-то, чайку сперва попей с рогаликом, а тогда и покемаришь.
— Ой, а я и забыл, что ты еще и рогаликами богат! — Петька повернулся на бок, подложив локоть под голову.
— Есть немного, — усмехнулся Михалыч, пристраивая чайник на самодельной газовой плитке — куске широкой металлической трубы с рассекателем в верхней части и подведенном через вентиль толстым резиновым шлангом внизу. — Повезло мне вчера на «галере», два этюда какому-то забугорнику продал, да еще эскиз на заказ сделал.
— Ну, ты точно Рокфеллер!
— Не-ет, Рокфеллер у нас ты — вон какой нарядный! Где ж тебе так подфартило прибарахлиться?
— Да так... — пожал плечами Петька. — На тетку одну наткнулся, она приют хочет для ребят сделать.
— Не бедная, видать, тетка...
— Ага. А пока комиссии всякие документы проверяют да дом под приют ремонтируют, она ребятам едой да шмотками помогает, иногда к себе ночевать зовет.
— Так это ты у нее ночь пропадал?
— Ага, — зевнул Петька.
— Ну и как тебе в домашней обстановке?
— А что есть дом? — вздохнул Петька.
— О, да ты прямо философ! — хмыкнул Михалыч и приподнял крышку зашумевшего чайника. — А все же, понравилось тебе у тетки этой?
— Ничего, жить можно... Только про сына своего все уши мне прожужжала.
— А чего сын?
— Убили его два года назад.
— Боже мой... Сколько же этому бедолаге было?
— Пятнадцать. Полина Викторовна одна его растила, зарабатывала неплохо, а Ленька к наркоте пристрастился. Ему кто-то давал, а потом деньги потребовал. А откуда он их возьмет? Не к матери же идти... Тогда ему показали квартиру богатую, ломик в руки дали, говорят — иди, отрабатывай долг. Сами на улице в машине ждали. А хозяин квартиры дома оказался. Как услышал, что к нему лезут, то прямо через дверь в Леньку из ружья шарахнул.
— Да, дела... — сокрушенно покачал головой Михалыч, засыпая заварку. — Ну вот, счас чаек заварим, и прошу к столу!
Михалыч ловко подхватил большой чайник с горелки, плеснул кипятку. Затем подхватил со стола два граненых стакана и выскочил за дверь. Петька лениво сел и нехотя надел сапожки. Затем перебрался на рядом стоявший стул. За дверью раздавался шум воды — Михалыч мыл стаканы. Из лежавшего на столе пакета Петька выудил подсохший рогалик, неторопливо зажевал.
— Ну, чего нос повесил? — вошел Михалыч, держа в руках мокрые стаканы.
— Да так, — пожал плечами Петька, глядя как Михалыч разливает по стаканам крепкий ароматный чай.
— Не темни, Петь, — Михалыч сел напротив Петьки и придвинул один стакан к себе. — Я же не слепой, вижу, что хочется тебе пожить по-человечески, в нормальной квартире, поспать в чистой кровати... Так ведь?
— Ага... — не то выдохнул, не то всхлипнул Петька, опустив голову.
— Что ж поделать, малыш... Видно, не дано нам с тобою этого счастья. Судьба у нас такая, подвальная. И то счастье, что отсюда не гонят, в тепле живем, а не дохнем где-нибудь от холода. Вот и остается только терпеть... Впрочем, тебе-то, может, и повезет, если эта Полина Викторовна приют откроет.