— По видику?
— По квартире. Квартиру они взорвали и меня вместе с нею.
— Как же ты жив остался?
— Чудом, Витенька, чудом. Взрывчатки эти ребята не пожалели и взрывом весь наш подъезд с первого по пятый этаж разнесло. Меня спасло, что телефон в коридоре стоял, прямо у двери. Был еще японский, с трубкой переносной, но у него аккумулятор сдох, новый купить негде было, поэтому пользовались стареньким советским. От взрыва вышибло двери моей квартиры и у соседей напротив, меня к ним и закинуло. А когда перегородки рушиться начали, то в наружной стене трещина появилась, пол накренился, я прямиком на улицу и выкатился в снег.
— Да, зимой ведь дело было... А что, невысоко жили?
— На четвертом этаже. Обгорел я тогда, поломался жутко — медики со мной полгода возились. А главное — полная потеря памяти.
— Как это — потеря? — недоуменно уставился на Михалыча Витек.
— А вот так. Поначалу я действительно ничего не помнил, а потом уже сознательно стал косить под контуженного, когда вспомнил, что к чему.
— А зачем?
— Чтобы в живых остаться. Газетам сообщили, что я погиб при взрыве. К тому же нагородили, что у меня в квартире был целый склад взрывчатки, вот она и рванула. Документы мои сгорели все, рожу мне тогда попортило изрядно, и узнать меня могли с трудом. А я надеялся, что семья все же жива, — если я мертв, то зачем семью убивать?
— Дурак! — фыркнул Витек, но тут же спохватился — Ох, прости, Сережа...
— А чего прощать-то? Дурак и был. Не стал я ждать, пока медики меня милиции передадут для выяснения личности, решил удрать. Ночью пробрался в кладовку и спер кое-какую одежонку — моя почти полностью сгорела. У одного барыги денег позаимствовал и двинулся на попутках, в деревню. Приехал, дом стоит. Забегаю, а там теща сидит седая вся, меня не узнает. От соседей узнал, что не взорвали, а расстреляли они Анюту с Надюшкой. Не было взрывчатки в ящиках. Специально спектакль разыграли, чтоб на пленку снять, а сами тут же их и... — голос Михалыча дрогнул. — Изнасиловали сперва на глазах у тещи, а потом из пистолета...
— Господи, да что же это за люди такие? — вплеснул руками Витек. — И ты с тех пор так и маешься?
— А как еще? Некуда мне деваться, да и незачем. Теща вскоре померла, дом тут же на бревна растаскали: наследников-то нету. Я обратно в город вернулся, сперва на вокзалах ночевал, потом в подвал переселился. А три года назад с Петькой познакомился, он меня сюда и привел. С тех пор здесь и обитаем...
— Да я не про жилье! Как же ты живешь-то с таким горем на душе?
— Живу вот... Человек такая скотина — ко всему привыкает... Да и что мне делать-то оставалось? Жену с дочкой не вернешь, меня смерть не взяла, самоубийство не по мне... Не мстить же! Да и кому мстить? Тем, кто стрелял и насиловал? Так они сами передохнут — свои же перестреляют, если уже не прибили. Заказчикам? Так те сидят так высоко, что и близко не подберешься. А того гада, что наемниками командовал, я разыскал потом — на кладбище.
— Тоже пристрелили?
— Нет, сам помер. Он каким-то ментовским начальником был, в почете. А помер страшно — ехал утром на работу, и посреди дороги парализовало его. Машина прет на всех парах, водил-то он сам, а он шевельнуться не может. Нога на педали газа лежала, машина предельную скорость набрала — ив реку сквозь ограждение. Так и утоп... Когда машину выудили, то спасатели на его лицо смотреть не могли — рожа у мертвеца была прямо как в одном рассказе у Конан-Дойла.
— А ты как узнал?
— А я сам видел, как его вытаскивали, — я там рядышком на пропитание шабашил. Там неподалеку храм реставрируют, туристы постоянно водятся, ну и наша братия там промышляет кто чем.
— Ясно... А здесь как оказался, если у церкви побирался?
— Это Петькина заслуга. Я на пятнадцать суток угодил по глупости — не углядел, что менты приехали чужие, а не те, которым мы дань платили. Покуковал я в изоляторе свои две недели, вышел, а на моем месте уже другой мужик устроился. Попробовал выпереть, ан не тут-то было — он уже с местными скорефаниться успел, и меня же в три шеи и погнали. Ну, дело уже привычное, потопал на вокзал. А там дорога Через детский парк идет, я после казенных-то харчей притомился и на скамейку у пруда сел. Жрать охота — сил нет, а денег ни копейки. Да еще и без своего места. Сижу, на природу любуюсь. А на берегу какая-то бабка голубей кормит, целый батон с собой притащила и крошит. Я ей так вежливо говорю: «Матушка, дай хлебушка ради Христа». А «матушка» в ответ как понесла матом! Аж голуби от ее ругани покраснели, но жрать не перестают. Плюнул я с досады, пошел прочь. Только на другую аллею свернул — сзади за руку дергает кто-то и говорит: «На, поешь». Оборачиваюсь, а передо мной пацан стоит и батон протягивает. Так и познакомились мы с Петькой. Он, оказывается, тоже за бабкой следил, хотел поесть попросить, да я раньше встрял. А услышав, как бабка меня отчехвостила, раздумывать не стал — выскочил из кустов, батон вырвал и тикать.
— Да, это он умеет... — себе под нос пробормотал Витька.
— Чего? — не понял Михалыч.
— Да это я так, про себя... А про подвал откуда узнали?
— Да ниоткуда. Петька сюда ночевать повадился ходить, благо людей здесь ночью не бывало никогда. Он меня сюда и притащил. И надо же такому случиться — прорвало одну трубу, вентиль сорвало начисто, а там кипяток крутой. Пар столбом, вода лупит, мы здесь как взаперти оказались — труба аккурат между нашей дверью и выходом лопнула. Ну не ждать же, пока мы тут сваримся навроде раков! Я к пульту скакнул и котел погасил, вода чтоб остыла, — даром, что ли, сразу после института в такой же кочегарке пахал? Потом полез искать трубу, через которую вода в котел поступает, вентиль закрутил. Вода почти сразу на убыль пошла, а через полчаса совсем перестала. Только мы с Петькой ноги делать собрались, а в дверях уже три мужика стоят — начальник местного ЖЭК и пара сантехников прискакали.
— А кто их вызвал-то?
— Никто, начальник сам понял, что к чему, когда вода в душе резко на убыль пошла. Сразу примчались, только войти не могли, а снаружи воду не перекрыть никак. Думали уже газ в котельную перекрыть, благо газовый вентиль снаружи, да я со своей инициативой раньше встрял. Сперва, как нас с Петькой увидали, материться принялись, чуть до милиции опять дело не дошло. Еле утихомирил я этого Павла Иваныча, начальника. А как стало до него доходить, что к чему, то разговор сразу переменился. В общем, стали мы здесь жить на полулегальном положении — в ЖЭКе я свой человек, но ежели менты по какому-либо поводу прискребутся, то они меня не знают.
— Ясное дело, — кивнул Витек, хлебнув крепкого до черноты чая. Михалыч, поглядев на смачно жующего приятеля, отрезал себе колбасы с хлебом и соорудил гигантский бутерброд. Какое-то время они сосредоточенно жевали, прихлебывали чай, отставив початую бутылку водки в сторону. Но что-то не давало покоя Витьку — время от времени он пристально всматривался в затылок мирно сопевшего на диване Петьки.
— Да что ты все его разглядываешь? — не выдержал наконец Михалыч. — Обыкновенный пацан, только бездомный и безродный. Сейчас таких по стране тысячи болтаются...
— Знаешь, Сережа, мне все время кажется, что с Петькой твоим я знаком...
— Когда кажется, креститься надо. И сколько же ты с Петькой знаком?
— Восемь лет.
— Да ты с ума сошел! — поперхнулся Михалыч. — Ему восемь лет назад еще пяти не было! Ты что, в детском саду его тогда видел, что ли?
— Нет, не в саду. И было ему тогда не пять лет, а двенадцать.
— Так, ты сегодня не пьешь, — убрал бутылку под стол Михалыч. — Еще ни одного глотка не сделал, а уже полную ахинею несешь.
— Может, и ахинею, — пожал плечами Витек. — Но очень уж похож, и зовут так же, как и того...
— Кого — того?
— Того пацана, который меня чуть не убил.
В другой ситуации лицо Михалыча вызвало бы улыбку—широко раскрытые глаза и округлившийся от удивления рот никак не вязались с громадной коренастой фигурой. Со смесью страха и удивления смотрел Сергей на Витька, словно впервые увидел давнего приятеля. Недоеденный бутерброд свалился на стол из невольно разжавшейся руки.
— Чё? — только и сумел выдавить из себя Михалыч.
— То самое, — ровным голосом отозвался Витек. — Ты нашу последнюю встречу помнишь?
— Дак как же — ты как раз новое назначение получил куда-то в Сибирь...
— Точно. Только это «куда-то» было «ящиком», который и сейчас еще в сверхсекретных числится.
— То-то ты тогда темнил, куда едешь!
— Еще бы мне не темнить — подписку о неразглашении давал! И на письма твои отвечал через пень-колоду по этой же причине: в Новосибирске-то я жил не больше полугода, а в «ящике» работали вахтовым методом — месяц там, потом месяц дома отдыхаем.
— Дак, а Петька-то тут при чем?
— А ты не перебивай, а слушай. Ровно через год после свадьбы Нинка моя рожать затеялась. Я как раз сидел дома после очередной вахты, когда у Нинки схватки начались. Я «скорую» вызвал, через полчаса приехала такая расфуфыренная мадама. Нинка от боли орет, а эта сука спокойненько так расспрашивает: «На каком месяце? Когда воды отошли? Нет, дамочка, рановато вам еще рожать» Я чуть не силком заставил везти Нинку в роддом, сам рядом сел. Только от дома отъехали — Нинка рожать начала. Я докторшу эту из кабины зову, а она: «Не морочьте мне голову!» И ведь не выскочишь же на ходу из машины чтоб этой стерве морду набить! — Витек трясущимися руками вытащил из кармана начатую пачку «Беломора», закурил, жадно затягиваясь дымом. — Тут санитары доперли, что дело не шуточное, стали в стекло барабанить. Остановились. Врачиха меня в кабину перегнала, сама стала над Нинкой колдовать. В общем, когда к роддому приехали, из машины забирали двоих... Врачи сразу сказали — ребенок уже мертв, а жена при смерти, слишком много крови потеряла. Полночи врачи Нинку с того света вытащить пытались, да без толку... А пока я приемном сидел и чуда ждал, эта сучара со «скорой» в журнале целый роман накатала — якобы я всячески мешал врачам исполнить свой долг, не подпускал к жене из религиозных побуждений... И под этим ведь вся бригада расписалась! Меня из роддома прямиком в КПЗ доставили — убийца, мол. Как я там с ума не сошел, одному Богу известно. Дело, конечно, сразу прекратили, когда стало известно, кто я и где работаю. Но с работы все равно погнали — дескать, дыма без огня не бывает. Хорошо хоть с квартиры не выгнали — она Нинкина была, от родителей еще осталась, кооперативная. Схоронил я Нинку и мальчонку своего рядом с ней похоронил, памятник сделал, надпись «Нина и Олег» заказал... Мы с Нинкой как узнали что пацан будет, сразу имя выбрали, все необходимое купили. Вот и пригодилось... На работу надо было устраиваться, а на душе такое: не то что работать — на людей смотреть не могу. Думаю, фиг с ним, деньги на книжке кое-какие есть, месяц дома пересижу, очухаюсь.