— Это ты зря... — подал голос Михалыч.
— Я потом и сам понял, что зря. День-то жил нормально, а как дело к вечеру — чудилось, что Олежка в своей кроватке плачет. Я к нему, а там пусто... Потом стало казаться, что Олежка уже подрос, по полу бегает и лопочет чего-то... Нинкин голос ни разу не слышал, а Олежкин — каждый вечер. На шестой день отчетливо услышал, как он «папа» сказал! Вот тогда я бутылку водки, которая уже полгода нетронутая в холодильнике стояла, и открыл...
— Это понятно...
— За полгода я пропил все, что до этого заработал. Дома из мебели только матрас, стол и Олежкина кровать осталась.
— А кроватку-то зачем оставил?
— Не знаю, не смог я ее продать. Пил просто беспробудно, только бы голос Олежкин не слышать. А он с каждым разом все отчетливей, с каждым днем взрослее... Словно он за месяц год проживал. Когда пить стало не на что, пошел искать собутыльников... Нуда это дело обычное, сам, небось, также водку добывал?
— Было дело, — кивнул головой Михалыч. Недоеденный бутерброд так и валялся на газете, чай в стакане давно остыл.
— В общем, превратилось мое жилище в натуральный клоповник. И вот бреду я как-то по улице, ищу кого-нибудь, кто на водку расщедрится, и вдруг сзади Олежкин голос: «Папа!» А до той поры я голос только дома слышал! А сзади снова: «Папа, пойдем домой!» Я где стоял, там на снег и уселся. Обернулся — никого, только пацаненок незнакомый глаза таращит. Я говорю: «Подойди сюда, не бойся». Он подошел. Я спрашиваю: «Это не ты папу сейчас звал?» Молчит, только головой мотнул — нет, значит. Я опять спрашиваю: «А звать-то тебя как?» Петькой, говорит. Голос совсем другой, на Олежкин ничуть не похож. «Ладно, — говорю, — Петька, беги домой, а то батя с мамкой тебя заругают, что с таким чучелом связался». «Не заругают, — отвечает, — нету у меня ни бати с мамкой, ни дома: интернатский я». Потом помог мне подняться, посопел и говорит: «Вы, дядя, меня не прогоняйте, а то мне жить негде — сбежал я». — Витек сунул погасшую «беломорину» в набитую окурками жестянку с надписью «Морская капуста», хлебнул остывшего чая. — Самое удивительное, что я тогда все принял так, словно так оно и должно было быть. Пришли ко мне, начали потихоньку житье налаживать. Соседям сказали, что племяш мой приехал, сиротой остался. Друзья тамошние помогли на работу устроиться, денег ссудили в долг. В «комиссионке» кровать купили и тахту для Петьки, одежонку кое-какую. Работенка, кстати, неплохая была — телевизоры в ателье чинил, благо по радиосвязи кандидатскую защищал и паяльник в руках держать умел. Петьку в это время учительница одна к школе готовила, только с документами проблемы были. Голос Олежкин я слышать перестал, да и выпивкой больше не баловался. Так и жили почти год, до августа. Я справил Петьке документы — все та же учительница помогла, форму купили... И как-то вечером ребята в ателье говорят: задержись после работы, у мастера день рождения. Я домой позвонил, Петьку предупредил чтоб не волновался. И засиделись! Конечно, до беспамятства никто не упился — с утра же на работу, — но поддали хорошо. Домой пришел — Петька сидит у окна, обиделся, время-то к одиннадцати шло, а мы в семь заканчивали. Ну, сперва он меня отчитал по первое число, потом помирились. Сели вместе на подоконник, в окно смотрим. А над городом такое небо! Звезды сияют, месяц вовсю светит! Посидели немного, я Петьку в охапку и на тахту — спать, говорю, пора. Во сне, говорю, дети быстрее растут, а ты у меня за год почти не вырос. Петька сразу как-то весь сжался, к стене отвернулся. Я внимания не обратил, по плечу его потрепал и сам спать пошел. Вырубился сразу, словно кто-то рубильник выключил. Не знаю, сколько проспал, но когда от сушняка в глотке проснулся, за окном еще темно было. Только вставать собрался, слышу — дверь открывается, на пороге Петька стоит. Спрашиваю: «Чего не спишь, Петь?». Он подходит, в руке стакан. Говорит, слышу как ты тут ворочаешься, — наверное, пить хочешь? Думаю, вот добрая душа—я про него спьяну забыл, обидел, а он мне воду принес! И не просто воду, а еще сиропу туда добавил... Выпил я, отослал Петьку дальше спать и сам отключился. А очнулся только через три месяца, в реанимации.
— Как так?
— А вот так. Отравление какими-то химикатами. В истории записали, что водку пил подвального разлива, там какой-то дряни было намешано, вот и причина. Да только не в водке дело, а в Петьке!
— С чего ты взял? Ведь могли же и действительно «паленую» бутылку подсунуть!
— Могли, но тогда в реанимации вместе со мной вся наша бригада должна была лежать. А отравился я один! И потом — Петьку с той поры никто не видел. Когда я утром на работу не пришел, мастер первым делом домой позвонил. Трубку никто не снял, хотя Петька-то дома обязательно должен.был быть — у него последние занятия с учительницей были. Снарядили гонца ко мне домой, а там эта учителка уже вся в слезах стоит — уже полчаса звоню, а никто не открывает. Вызвали милицию, сломали дверь, нашли меня на кровати, а Петьки след простыл.
Витек замолчал, выуживая новую папиросу.
— Ну а как же ты квартиры лишился-то?
— А, обычное дело... Из больницы я полуслепым вышел — отрава по глазам шарахнула, инвалидность дали. Работать я не мог, а жить на что-то надо. Решил свою трехкомнатную на что-нибудь поменьше разменять, с доплатой. Дал объявление в газету, пришел один «деловой», с ним пара бугаев. Посидели, поговорили, его однокомнатную посмотрели, о цене сговорились. Я бумаги-то подписал, да сослепу не разглядел, что это не договор, а дарственная! Не успел я подписаться, меня пинком под зад из квартиры вышибли! Я кричу: «Вы что, а деньги? Ключи?» А они смеются: «Протри гляделки, батя, ты эту квартиру только что нам подарил». Поорал, а что толку-то? Мне же еще по шее и накостыляли.. . Так вот с той поры и маюсь по белу свету.
— Ну, это бывает... А на моего Петьку ты не греши — спутал ты сослепу.
— Да у меня сейчас зрение лучше, чем у моряков!
— А голова хуже, чем у ребенка! — отбрил Михалыч. — Ты сам подумай — тому пацану уже третий десяток идет! Если не прибил никто, конечно. И на хрена ему тебя убивать?
— Я сам себе уже это тыщу раз говорил... Но кроме него отраву подлить никто не мог! А вдруг он, как тот пацан из сказки, — не хочет расти, и все?
— Питер Пэн, что ли? — усмехнулся Михалыч. — Нет, Вить, ты и впрямь как дите малое, всяким сказкам веришь.
- — А ты не регочи раньше времени! — сердито зашипел Витек. — В наше время все что угодно может случиться!
— Ну да, и в наше чокнутое время вдруг появился пацан навроде Питера Пэна? Это же чушь полная! А травить тебя на кой шут ему нужно было? Что он, просто уйти не мог?
— Да я-то откуда знаю?! — возмущенно зашептал Витек. — Он же мне не исповедывался! Может, просто боится, что упихают в какой-нибудь институт и будут изучать его как мартышку! Ведь он же не просто не растет! Карликов вокруг пруд пруди! А он же еще и не стареет, ему всегда будет двенадцать! Всегда!
— Тебе бы, Витек, в университете не на физмат, а на литературный надо было идти. Такой сюжет задвинул, что любой фантаст позавидовал бы! — Михалыч поднял с газеты свой бутерброд, энергично зажевал, но вдруг фыркнул в ладонь и гулко расхохотался. — Петька — Питер Пэн! Да еще убивающий людей! Ну надо же такое придумать!
— Чего придумать? — недовольно забурчал сонный голос.
— Ой, Петька! — спохватился Михалыч. — Разбудил, да? Вот дурак-то старый! Ты меня извини, просто анекдот очень смешной Витек рассказал.
— И мне расскажите! — потребовал Петька, усаживаясь на диване. .
— Не, маловат ты еще для таких анекдотов! —; решительно запротестовал Михалыч, исподтишка показывая Витьку кулак. — Лучше ложись и еще покемарь.
— Не, не хочу. У вас поесть чего осталось?
— Да всего полно! Только чай поостыл, счас подогрею!
Михалыч вновь пристроил чайник на горелке, вернулся к столу. Петька методично раскладывал на столе принесенную Витьком снедь, организуя некоторое подобие сервировки. Открыл банку с маринованными огурцами, нарезал тонкими ломтиками колбасу, выудил из пакета пару батонов, высыпал на стол горку дешевых карамелек... Придирчиво оглядел стол, и, явно довольный увиденным, спросил у Витька:
— Это что, каждый день тебе столько жратвы дают?
— Если бы... — вздохнул Витька. — Все от торговли зависит: ежели есть народ, то и мой харч побогаче, а ежели нету, то девчонки не шибко щедрые. Но и тогда жаловаться грешно, голодным спать не ляжешь.
— Счастливый, — вздохнул Петька, делая бутерброд. — А мы тут недавно почти неделю не жрамши сидели. Помнишь, Михалыч?
— Еще бы! — хмыкнул в ответ Михалыч.—Я тогда чуть было не похудел, щеки даже вваливаться начали.
— Ничего, теперь все будет путем, — заверил Витек. — Пока меня из ларьков не гонят, харч я вам обеспечу, всем троим хватит.
— Это хорошо, — кивнул головой Петька.
— Только похоже, Витек, что вскоре мы тут с тобой вдвоем останемся, — добавил Михалыч.
— Это почему же? — встрепенулся Витек.
— Да вот нашлась для Петьки опекунша, к себе жить зовет.
— Сплюнь, а то сглазишь, — полушутливо попросил Петька, набивая рот булкой с колбасой.
— А тут плюй, не плюй — все едино, — засмеявшись, отмахнулся Михалыч. — Поверь мне на слово, Петька будешь ты через месяц жить в барских хоромах, ходить в школу и забудешь напрочь про нашу подвальную жизнь. Небось, даже не узнаешь при встрече, а?
— Не боись, узнаю, — усмехнулся и Петька.
— Зато я тебя вряд ли узнаю — оденешься по-человечески, подрастешь...
— А что, сейчас разве плохо растет? — каким-то очень безразличным голосом спросил Витек. Петька стрельнул глазами в его сторону, но ничего не сказал.
— Дак когда питаешься через пень-колоду, то какой рост? — ничего не заметив, продолжал разглагольствовать Михалыч. — Для нормального роста ребенку...
— Нормальное питание, — раздраженно оборвал Михалыча Петька. — Знаю, слышал уже сегодня.
— Ну и ладно, коли слышал, — миролюбиво ответил Михалыч. — Ты, Петька, не сердись. Я ж не со зла... Давай-ка вот чайку горяченького хлебни, а мы с Витьком по граммулечке за твое будущее выпьем! Не возражаешь?