Грохнул выстрел. Павел бросился на землю:
— Ты чего?!!
Крик его потерялся во втором выстреле, Павел сразу узнал голос Эдовой вертикалки.
И вновь настала тишина. Она всегда какая-то особенно тихая и звенящая после стрельбы, подумал Павел. А особенно — после того, как поймешь, что стреляли в тебя, а ты все-таки жив. И снова предательски дрожали ноги.
Павел заставил себя подняться и шагнул к землянке, из которой больше не высовывалось никакого ствола, а на крыше сидел понурый Эдик с вертикалкой поперек коленей. Шибанула мысль: а где Борис? Он остановился и какое-то время не мог заставить себя обернуться. Поза Эдика отвечала на все вопросы.
А вдруг ему нужна помощь?
Пошатываясь, Павел вернулся к телу. Было ясно, что помощь Борису не нужна — глаза его были открыты, и по ним ползала мошка.
Павел присел, глядя в лицо друга. Пуля попала в грудь, лицо не задето даже кровью, но искажено такой гримасой, что... Павлу было спокойно. Умом он понимал все, но сердце что-либо понимать отказывалось. Он протянул руку и опустил неожиданно послушные веки. Вот лежит Борис, и это конец. Конец чего? Скорее — начало. Начало неприятностей. Им ведь домой возвращаться... Нашел, блин, время, ротозей! От пули не мог увернуться! - .
Павлу стало стыдно перед собой, но скорее — по долгу морали. Не душой. Он поднялся на ноги и пошел к Эду. Тот уже спустился с крыши и сидел на поваленном стволе дерева, приспособленном под лавочку, у стены землянки. Рядом лежали недообработанные дедом беличьи шкурки. Глядя на них, Павел вспомнил того браконьера. Похоже, они с дедом промышляли вместе. Может, даже отец и сын. Заглянул в импровизированный окопчик. Дед лежал ничком, раскинув руки, с пробитой спиной.
Сел рядом с другом. Помолчали.
— Ну, что он? — спросил Павел, глядя, как солнечные лучи ложатся меж стволов деревьев.
— Бредил он, — отозвался Эдик. — С людьми какими-то разговаривал: с товарищем капитаном Карповым, Никитой... И еще с кем-то. Фашистов ругал. В лицо. Потом — демократов. На ЖЭУ кому-то жаловался. Опять фашистов поминал. Потом предлагал Никите заряжать и не жалеть патронов, когда марсиане заявятся...
Шелест листвы, пение птиц...
— А тут мы заявились.
— А тут вы...
Помолчали. _
— А может, это у него перезагрузка была? — тоскливо спросил Павел. — Ну, пришелец информацию из мозга деда дефрагментировал?
— Может.
— А чего он тогда стрелять по нам начал? Чего пришельцу в биоматериал-то стрелять?
— Ну откуда я знаю?! .
— Так ты же у нас самый умный, типа! Это же всё твои идеи!
— Слушай, давай без истерик, а? Только психов нам здесь не хватало...
— Да уж, психов у нас сегодня целый лес...
Эдик вытащил фляжку с водой, отхлебнул, протянул Павлу. Пить хотелось, а вот при мысли о еде мутило.
— Давай его сюда подтащим.
— Давай.
Тело Бориса оказалось тяжелым, неудобно-мягким. Они подтащили его к землянке и перевалили через баррикаду.
— Закапывать не будем?
— Без нас закопают.
— И то верно. Слушай, Эд, уходить надо. Наигрались.
— Какие, к черту, игры! Ты же тарелку не просто видел, ты к ней руками прижимался! Никто не обещал, что будет легко.
Павел послушал, как уходит в небытие секунда, за ней —другая...
— Я когда-то читал рассказ, как спецслужбы нашли инопланетянина с одним глазом и оживили его. А глаз — не то зрачком пульсировал, не то свет неритмично испускал... В общем, это информация закодированная была. И все, кто это видел, ее получали. И становились инопланетянами. То есть у них не только психика менялась, они и физически облик меняли. И набралось у той спецслужбы целая комната таких вот инопланетян, никак их истребить не могли.
— А газ? А бомба?
— Не помню я... нельзя почему-то было... Для интереса, наверное. В общем, нашли слепого каскадера, запустили в ту комнату, и он их на звук расстрелял. А последний специально подставился — кинулся и магнитофон включил с музыкой какой-то заунывной. Каскадер ее услышал — и тоже превращаться стал.
— И что?
— С собой покончил.
— А-а.
— А у Кинга в одной книжке люди в инопланетян превращались оттого, что тарелку раскопали, а она какой-то газ вырабатывала.
— Интересно, — со скукой в голосе согласился Эдик.
— Суть в том, что не имеет значения, каким способом тебе передадут информацию. Ты получаешь ее, сам не зная откуда. И превращаешься.
— Ты о нас с тобой? Что ходим и всех мочим?
— Вообще-то, я о Сером. Он же у тарелки остался.
— Так чего сочинять-то, — горько усмехнулся Эдик. — Мы его три часа не видели. Ты можешь поручиться, что за это время он с НИМ не пообщался? Вот и все. Мне, дураку, раньше это обмозговать надо было... До того, как разделились.
— И что делать будем?
Тяжелый вопрос. Задавался тяжело, и как прозвучал, легче не стало. Друг все-таки. А сейчас даже не знаешь — друг или нелюдь... И не докажешь ничего. Никому.
— Я думаю, быстро надо. Чтоб заподозрить не успел. Чтоб не мучался.
Павел кивнул, не смея поднять глаз.
— Кто стрелять будет?
Павел вздрогнул. До сих пор стрелял Эд — как владелец ружья и лидер. Но — Серый. Он общий друг, и прятаться от этого решения за детский лепет... Вот сейчас стыдно стало душой.
— Я стреляю плохо, — признался Павел. — А надо с первого раза.
И вновь исчезающие секунды тишины: одна, другая, третья — томительно, как набухающие капли, но срываются, срываются...
— Ты прав.
Камень с души.
— Пошли?
Эд вывел его к тарелке с уверенностью пеленга. Не так уж далеко они ушли — то ли искали медленно, то ли время в волнении растянулось... Лучше бы оно сейчас растянулось, пока они — как партизаны, как диверсанты, как враги — крались к кромке леса, к поляне, на которой лежал разбитый космический корабль, а привалившись к нему спиной, дремал на солнышке их друг. Перед ним было приготовлено костровище, и котелок, и нехитрая снедь, и даже бутылка с водкой — в теньке. И все это ничего не доказывало — миллион объяснений, зачем это нужно Чужому.
Стрелять в профиль было неудобно. Пришлось отступать и выходить с другого сектора. Серый дремал, полуулыбался...
Или притворялся.
Эд шумно вздохнул, приладил ствол на ветке, прицелился... Чуть повернул голову, стер плечом пот, прицелился снова.
И все равно первый выстрел прошел мимо — в борт тарелки.
Серый ошалело вскочил на ноги, заозирался.
Вторая пуля пробила ему грудь.
Чувство, которое испытывал Павел, было состраданием. К обоим. К одному, напуганному, осознавшему, что обречен, но не понимавшему: почему?! — и ко второму, который взвалил на свои плечи такой груз. Ради человечества. Тема сочинения: Эдуард Зееманов, кто он — маньяк или Человек? А вот Павел Сиди-хин сочинения явно не заслуживает.
Эдуард меланхолично перезарядил ружье и принялся зачем-то вытирать ствол пучком травы. Впрочем, понятно, зачем. Нужно было собраться с силами, чтобы выйти на поляну. Павлу — то же, но какие тут могут быть сравнения?
Он вышел из-под деревьев. Что бы что-то кому-то доказать, а скорее всего — самому себе, Павел пошел к Серому. Он сидел, привалившись спиной к тарелке, свесив голову на плечо, словно и не вставал, только кровавый след на борту, только рваная дыра в груди. Павлу вспомнилось, как в десять лет, купаясь. Серый поранил ногу о консервную банку, и он, Павел, его потом до дома тащил. Прогнав воспоминание, он принялся искать пульс на сонных артериях.
Серый был безнадежно мертв.
И что-то странно поблескивало на его левом ухе... И по линии нижней челюсти справа.
Павел отскочил. Сердце лихорадочно лупило в грудную клетку, и в такт ему от виска к виску металось: «Правильно сделали, Господи! Все правильно сделали!»
— Что такое? — спросили прямо за спиной.
Павел подпрыгнул, но это был всего лишь Эдик.
— Смотри! — он ткнул пальцем в Серого. — У него вся рожа в слизи!
Эдик брезгливо наклонился, оглядел лицо Серого, потом заглянул в тарелку:
— Маску мерил. Идиот.
— Слушай, давай быстро все тут соберем, прыгаем в рафт и...
— Подожди. Я тебе что-то покажу.
У Павла похолодело в груди — ничего хорошего от такого тона ждать не приходилось — и побрел на ватных ногах следом за Эдиком.
Совсем рядом с тем местом, откуда они стреляли, была примятая трава, поломанный с одной стороны куст, и все это было вымазано чем-то очень напоминающим запекшуюся кровь.
Они переглянулись и пошли по следу — два человека с огнестрельным оружием в руках, и оба предохранителя были сняты, и у обоих пальцы лежали на спусковых крючках. Пришелец полз неровно, но след был четким — длинная полоса примятой травы, щедро обагренная кровью, периодически кровь скапливалась чуть ли не лужами—то ли ОН отдыхал, то ли терял сознание. Затем кровь прекратилась, но след остался и явно забирал влево, в обход поляны с НЛО. Они шли, молча, быстро, уверенно. Пришельца не могло спасти ничто, окажись он хоть белым и пушистым глазастиком, при виде которого девушки бы плакали от умиления, — слишком важна была их миссия, слишком велики были ставки (и ряд взяток уже побито), слишком много крови — человеческой крови! — пролилось из-за НЕГО сегодня. Они шли по следу.
Он полулежал, привалившись к стволу, — крупный белобрысый парень с переломанными ногами, правая перетянута жгутом, в недифференцированной военной форме без знаков различия. Над ним плотно кружили мошки. Замученным взглядом, с трудом поднимая веки, он оглядел их, стоявших над ним, провел разбухшим языком по потрескавшимся губам, попытался что-то сказать, но смог только со второй попытки:
— Мужики... пить дайте...
Павел не пошевелился — никаких переговоров с нелюдью! Эдик молча снял с пояса фляжку и кинул белобрысому на грудь. Тот жадно припал к горлышку, потом полил на голову и растер грязь ладонью по лицу:
— Уф... Спасибо, мужики. Я уж думал, каюк... Заблудился. Как упал, испугался, что рванет вот-вот, старался уйти подальше. Не соображал ничего. Теперь вернуться хотел. Не смог.