В романе Дяченко герои живут, как Алиса в стране чудес, посреди сказочных предметов и зверушек. В романе Лазарчука и Успенского они живут посреди легенд и мифов культуры.
Достаточно сказать, что главный герой этого романа — поэт Николай Гумилев, хорошо еще, что не Пушкин.
Имя Гумилева более привычно встретить на страницах литературной энциклопедии — но в романе Лазарчука и Успенского он как раз и живет в мире, где его окружают лица, сошедшие со страниц Литературной и других подобных энциклопедий.
Герой проводит ночь с Марлен Дитрих, влюбляет ее в себя и дает ей препарат вечной молодости.
Герой беседует с пражским раввином Бен Бецалелем.
Он же сотрапезничает с паном Твардовским — польским Фаустом, героем народных легенд, жившим в XVI веке.
Он же расследует преступление вместе с Агатой Кристи.
Он же убивает товарища Жданова, мстя за оскорбления, нанесенные Анне Ахматовой (как известно — жене Гумилева).
Он же беседует с Михаилом Булгаковым — и их беседа становится прототипом начальной сцены «Мастера и Маргариты», а сам главный герой — прототипом Воланда. Кстати имя «Воланд» возникает потому, что сам Гумилев в своей командировке в СССР выступает под фамилией «Виланд», а это и фамилия немецкого писателя, и имя древнегерманского мифологического кузнеца.
Он же спасает США от Великой депрессии, передавая американцем груз «философского камня».
Он же срывает планы нацистов разработать «оружие возмездия».
Он же обследует деятельность секретных институтов Анненэрбе.
Он участвует в разгроме американцами секретной базы нацистов в Антарктиде.
Он же вместе с белорусскими партизанами откапывает маленькие золотые кандалы — видимо, оставшиеся от гномов вагнеровского Альбериха.
Он же устраивает «американскую дуэль» с Маяковским, каковая и оказывается причиной самоубийства последнего.
Он же участвует в расследовании: «кто убил Сталина».
Он же обороняет тибетский монастырь от советских и немецких десантов.
Короче, ни одна тема, интересовавшая любителей «эзотерической» и «конспирологической» литературы в годы создания романа, не ускользнула от авторов.
В обыденной жизни с известными писателями, равно как и с персонажами легенд, не встречаешься на каждом шагу — особенно если они живут в разных странах и в разные времена. Именно это обстоятельство игнорируют авторы, и именно это «игнорирование» становится важнейшим орудием создания экзомира.
В романе «Посмотри в глаза чудовищ» есть и собственно фанатический элемент. Однако атмосферу экзотики, окружающую героя, порождает не магия с алхимией, а именно повседневность нагруженных ассоциациями знаков, заимствованных из не связанных с фантастикой слоев культуры. Сами по себе эти знаки не фантастичны, но они даны в фантастической концентрации.
Такой прием — концентрация аллюзий — очень эффективен, и это, кроме прочего, служит одним из объяснений, почему «Чапаев и Пустота» по сей день остается лучшим романом Виктора Пелевина. Казалось бы, в «Empire V» мы встречаем более разработанную социально-философскую систему, а в «Священной книге оборотня» — более искрометное и, так сказать, «массированное» остроумие. Но эти романы искусственны, в них слишком много собственно авторской выдумки. А «Чапаев и Пустота» весь состоит из аллюзий, это настоящий «соцарт», причем он апеллирует не столько к советской истории, сколько к описывающему эту историю фольклору и кинематографу. Сон, который снится в психбольнице Петру Пустоте, состоит, прежде всего, из ошметков виденных им фильмов.
Миры, созданные в двух романах — «Варан» и «Посмотри в глаза чудовищ», — совершенно различны, но их объединяет то, что в обоих произведениях повседневными и часто встречающимися стали предметы, для читателей являющиеся редкими и не предназначенными для бытового использования. Герои ведут жизнь хранителей музея, постоянно окруженных экспонатами, посмотреть на которые приходит издалека множество зевак. Сами же герои к ним привыкли и, как известный герой Аркадия Райкина, в Греческом зале раскладывают селедку на плече античной статуи и открывают консервные банки старинными рыцарскими мечами. Зеваки-читатели столпились за отгородкой и смотрят, как запросто хранители обращаются с экзотическими, овеянными легендами предметами.
Экзомир представляет собой зеркально-инвертированное отражение нашего повседневного мира, но «выворачивание» нашей повседневности происходит под руководством представлений о чаемом, желательном, ценном и при этом «романтичном».
Наши грезы и мечты интерпретируют окружающий мир. В них — в наших снах, в наших мечтах, в наших представлениях о «романтике», о «замечательном», о «культурных ценностях» — содержатся указания на то, какие именно элементы реальности мы считаем особо ценными, о каких типичных (романтичных) редкостях мы «заветно» мечтаем. Эти редкие ценности мы почти не видим вокруг себя, но они отбрасывают тень на окружающий мир и в некотором смысле представляют собой упрек реальности — почему в ней мало того, что считается важным и прекрасным? Мечта о молочных реках обвиняет мир в том, что в нем слишком мало молока. Если золотой цвет ассоциируется со счастьем, значит, в мире слишком мало золота и золотого цвета. Поэтому сказочный мир из золота может состоять, а из молибдена нет, ведь золото — это не просто металл, это культурная ценность, миф, юнгианский архетип и фрейдистский символ, это металл, который видят во сне и поминают в поговорках, а молибден — просто химический элемент. Молибден, в отличие от золота, не романтичен. Правда, в романе Владимира Орлова «Альтист Данилов» упоминается молибденовая планета с молибденовыми жителями, но образ этот второстепенный, иначе и быть не может.
Встреча с соседом Иваном Ивановичем рутинна, а встреча с Михаилом Булгаковым удивительна и достойна всяческого поминания и упоминания. Поездка на автомобиле рутинна, а полет на огромной птице — похож на прекрасный сон. Наше отношение к миру полно таких подсознательных ориентиров и табелей о рангах, различающих, что романтично, а что обычно, что прекрасно, что безобразно, что пошло, а что затрагивает тонкие струны нашей души. О чем мы читали в любимых книжках, а о чем не читали и читать не хотим. Если с мечты снять поводок и позволить ей преобразовать весь окружающий мир, то мир будет вывернут наизнанку: ядро превратится в периферию, а все редкое и ценное станет повседневным. Все средства транспорта станут сказочными, все события станут историческими, а все встречи — встречами с замечательными и необычными людьми. В таких мирах живут герои «Варана», «Посмотри в глаза чудовищ», а также множества других фантастических романов. Впрочем — многих, но все же не всех, ибо далеко не каждый писатель готов тратить силы на тщательное выписывание обстановки.
Мир, созданный таким образом, является очень ценным отражением нашего обычного мира, ибо в нем, как в увеличительном зеркале, гипертрофируются строго определенные черты реальности — а именно те черты, которые автор посчитал значимыми для себя или для читателей. Такой преображенный мир — форма истолкования обыденной реальности, рассказ о нашем отношении к ней. И «магическую силу» такой мир имеет только до тех пор, пока и читатель, и автор помнят, от какой рутинной обстановки он отталкивается. То есть: волшебный мир остается волшебным только при условии, что мы знаем, что такое обычный мир, можем в силу этого сравнить волшебный мир с обычным, при этом наша шкала ценностей сформирована обычным миром, и поэтому волшебный мир на фоне обычного действительно волшебен.
В противном случае мы привыкаем к волшебному миру, и вместо разрушения рутины получим новую рутину.
Энергия у экзотики сохраняется только до тех пор, пока к ней не привыкнешь. Если Марлен Дитрих окажется твоей соседкой — то, в конце концов, будешь относиться к ней не как легенде экрана, а как к соседке. Для героев чудеса должны быть повседневными, но читатель должен смотреть на них из своего мира, где этих чудес нет, — чтобы у него все время оставалась возможность удивляться как самим редкостям, так и тому факту, что эти диковинки для кого-то повседневны и обыденны.
Что такое вполне возможно, прекрасно показано в романе Умберто Эко «Баудолино». В нем герои однажды достигают Царства пресвитера Иоанна — мифического государства, о котором ничего не известно, но зато много написано. В этом государстве автор помещает все чудеса, которые европейская фантазия эпохи позднего Средневековья помещала в далеких экзотических странах. Сначала путешественников это удивляет — но затем им это совершенно надоедает. Да, действительно, в этом мире живут одноноги, великаны, лилипуты и люди с лицом на животе — однако мир этот беден, быт его убог, и если к нему привыкнуть, уже не ощущаешь ничего чудесного. Герои, добравшиеся в конце концов до Царства пресвитера Иоанна, видят, что чудесные существа еще не составляют Страну чудес. Самое же удивительное, что обитатели Царства Иоанна относятся к обыденной для героев Европе как к мифической и полной чудес стране. Говорят, что в ней есть даже такая невидаль, как оконное стекло.
Если бы кирпичи были на вес золота, мы бы грезили о кирпичных домах и писали об этом фантастические романы.
Преобразования обстановки фантастами рассказывают, чего именно нам не хватает и какой именно тип нехватки уже зафиксирован культурой.
Информаторий
«ФантОР» — 2009
В первых числах июля в Санкт-Петербурге состоялся фестиваль фантастики «ФантОР» — 2009.
Основную программу мероприятия предварял минифестиваль «ФантРОК», проходивший 30 июня и 1 июля в клубе «Книги и кофе» при ЦСЛиК. Состоялись концерты исполнителей из Москвы («Предупреждение», «Бобровая Хатка»), Санкт-Петербурга (Борис Чистый, «Птица Си», «Выход») и Киева («Форманта», «Лофофора Spellbound»). В эти же дни в ДК им. Крупской прошла встреча с писателем Александром Щёголевым.
Далее, со 2 по 5 июля фестиваль продолжился в пансионате «Знаменка», расположенном на южном берегу Финского залива и входящем в дворцово-парковый ансамбль Петергофа.