— Ага, понятно, — сказал в трубку Борис Георгиевич.
Повернулся ко мне:
— Искатели дают «добро». Решай. Не поздно отказаться. Деньги верну.
Я поднял голову. Далеко-далеко в синем небе летела одинокая белая цапля.
АНДРЕЙ ГАЛЬПЕРИН
Середина жизни
Рассказ
Сидя в неудобном кресле, прямо напротив старенького кондиционера, я смотрел на серую от пыли пальму за окном и напряженно размышлял о том, что же привело меня сюда, в Майами-Бич. Неделю назад, когда тоска, стекающая мутными хлопьями из косматых туч, заставила меня снова забиться в угол и дрожать от страха и отвращения, я всерьез задумался о том, что пора бы сменить обстановку. И первое, что пришло мне в голову, был океан. Я захотел вновь увидеть безбрежную гладь, казалось бы — бесконечную, но в то же время такую близкую и понятную. Может быть, именно это сравнение пульсирующей необъятной тьмы и могучего земного океана и пришло мне тогда в голову. Не помню... Может быть...
Целую неделю я боролся со страхом. Впрочем, нет. На самом деле я выбирал между Анкориджем и Кейптауном. Перебирая в уме плюсы и минусы обоих городов, я порой ловил себя на мысли, что это все не важно, а важен лишь страх, мой липкий страх. Я боялся людей, боялся больших городов, боялся серых могущественных призраков... Я боялся всего. О Боже, насколько мой страх был велик!
Но приехал я почему-то в Майами. В карнавальный город полуголых шутов и кубинской мафии. И теперь, сидя в запыленном мотеле с гордым именем «Ки-Уэст», я ломал голову, перебирая все мыслимые и немыслимые варианты. Ведь я собирался в Кейптаун.
По дороге в Фарго я встретил окружного шерифа, он предложил подвезти, я не смог отказаться и опоздал на чикагский скорый. Из Фарго я почему-то поехал в Денвер. Почему? Два года назад, едва вырвавшись из Калифорнии, я вернулся в родной город с тайной надеждой на чью-нибудь помощь. В итоге я месяц просидел в углу крошечной коморки, полусогнувшись, ежеминутно вздрагивая от ужаса. Но, тем не менее, я вновь приехал туда.
Итак... Вокзал. Для вас объятья, для меня же — встречный ветер в лицо. И сразу же голову мою словно сдавили раскаленными щипцами, и мысли стали жидкими и отвратительно горячими, как радиоактивная лава.
Денвер. «Приди ко мне и накажи глупцов непокорных». Рывком выхватить «люггер» и палить во все стороны, брызгая ядовитой слюной, упиваться видом быстро темнеющей крови и бежать, бежать — к пульсирующей пустоте... Денвер я ненавидел. Переплачивая таксисту добрую сотню, я смеялся как ребенок, и старенький «додж», виляя разбитым задом, бодро вытаскивал меня по серым венам магистралей, туда, куда не долетали горячие ветры Сантиго.
Аэропорт Солт-Лейк-Сити был забит вооруженными до зубов солдатами национальной гвардии. Выступления антиглобалистов продолжались, и я вполне мог сойти за одного из них. Впрочем, после Нью-Йоркской войны все аэропорты Америки были забиты национальной гвардией. Я прошел мимо солдат с высоко поднятой головой и, не совсем понимая, что делаю, зарегистрировался на рейс до Майами.
Вот так. Если бы эти головорезы задержали меня, то непременно попросили бы снять очки. Шериф в Фарго тоже просил. Под дулом пистолета. Теперь он там, размазывает свое дерьмо по стенам, а я здесь.
И если бы они заставили меня снять очки, это могло стоить мне пули в брюхо. Хотя большинство разбежались бы в ужасе. На ранчо Шот-Ривер, где я проторчал безвылазно последние два года, ранней весной я встретил у самого дома стаю волков. Я не носил с собой оружия, хотя и вывез из Денвера целый арсенал, я просто встал перед ними на колени и снял очки. Больше ни один волк не приближался к ранчо. Ни один.
Я видел в окно, как где-то над океаном рождается тайфун. Я теперь многое могу увидеть. Я смотрю на этот мир со стороны. Со стороны дьявола. Со стороны вселенной. Но я перестал видеть то, что у меня под ногами. А под моими ногами горела земля. Я встал с кресла и прошел в ванную. В полутьме было заметно, как с кончиков моих пальцев стекают тонкие струйки бледно-зеленого света и уходят, постепенно растворяясь, куда-то вниз. Впрочем, этот самый свет видел лишь я один да, быть может, Огромный Рыжий Монстр. А вот мои глаза...
Я включил свет и протянул руки к вискам. Секунду поколебавшись, я снял очки и уставился на свое отражение. Ничего. Глаза как глаза. Те же, серо-голубые, обыкновенные глаза. Разве что круги под глазами. Но ведь все остальные, кроме, пожалуй, Огромного Рыжего Монстра, все остальные видели что-то другое. Что-то настолько страшное, что бежали без оглядки, теряли сознание, опорожняли мочевой пузырь... Я знал, что они видели в моих глазах. Знал, но боялся об этом думать. То же самое я впервые увидел Там, на выходе из лифта шестого сектора, в тамбуре четырнадцатой контрольной башни...
Я надел очки и вышел из ванной. Постоял, глядя на серый, дорогой кожи кейс с золотым тиснением по краю — «В.М.». Этот кейс был первым предметом, который я увидел после того, как пульсирующая тьма выплюнула мое тело в пустыню. Тогда я пролежал несколько суток не в силах встать, лишь изредка приподнимаясь на локте для того, чтобы проблеваться желчью. По мне пробегали ящерицы, а пара стервятников важно вышагивала поблизости, подбадривая друг друга шипением.
Когда я нашел в себе силы подняться, первое, что я увидел, был этот самый кейс. Скорее, это был даже не кейс, это был саквояж. Он лежал в пыли, поблескивая золотым вензельком, такой обычный, земной. А потом я вспомнил. Я вспомнил, в чьих руках видел такой предмет в последний раз, и опять согнулся в приступе рвоты. А придя в себя, осторожно, как хрустальную корону, положил этот кейс на колени и щелкнул замками. Внутри лежал кольт «Питон» 45-го калибра, американский паспорт на имя Джона Руальда Темпеста с моей фотографией, водительские права и диплом об окончании Йельского университета, факультета радиофизики — на то же имя, пачка стодолларовых купюр, пара кредиток и черные очки. Я надел очки, взял в руки пистолет и привычным движением отщелкнул барабан. Столь привычным движением, что вздрогнул. Физик. Какой я к черту физик. А потом я засмеялся.
Один патрон.
Я смеялся диким лающим смехом. Один патрон! Нужно быть идиотом, чтобы не понять, зачем в этом пистолете один патрон. Я взял револьвер за ствол и зашвырнул в сухие черные кусты. Потом встал и, пошатываясь, побрел на восток. Через пару часов я вышел к заправке, а потом и к городу. Это была Тихуана.
Тихуана. Старик индеец, продавец в крохотном магазинчике на краю города. Первый человек, увидевший меня без очков. Его сердце не выдержало, и на лице покойника я прочитал столько дикого ужаса, что сам бежал, спотыкаясь, пока не забился в какую-то грязную нору. Я просидел там несколько дней, захлебываясь слезами и дрожа от отвращения к самому себе.
Потом был Денвер. Под именем Джона Темпеста я пытался найти какие-либо сведения о том, что случилось в Аризоне, но безрезультатно. Всеобщее молчание. Ничего и нигде не происходило. Ни одной ниточки, ни одного упоминания. В родном городе никто меня не узнавал и не вспомнил. Меня словно никогда и не было. Потом... Потом были те трое чернокожих парней... Что за организацию они представляли, я выяснять не стал. Просто убил всех троих. Быстро. Не раздумывая.
И началась охота. Я, как крыса, вновь шнырял по коллекторам и подвалам. Снова снайперы, засады, мины-ловушки... Но все это длилось недолго — всемирный кризис пришел к своему логическому завершению, и началась такая резня, что всем стало не до меня. И я тихо собрался и уехал в Дакоту, на заброшенное ранчо своего деда. Два года я ловил форель. Я поймал чертову уйму форели. И хариуса. И щуки... Каждый день я шел к реке, швырял блесну, возвращался, жарил рыбу себе и кормил чудовищно ленивого и толстого кота по прозвищу Огромный Рыжий Монстр. Рыжий Монстр пришел однажды из леса, потерся об мою ногу, посмотрел в глаза и остался жить. Пожалуй, он был единственным существом на свете, способным выдержать мой взгляд. Мы с ним ладили.
Через год такого существования я вытащил терминал и попытался узнать, что происходит в мире. Пытался я напрасно. Терминал был заблокирован, как, впрочем, и вся сеть США. Поковырявшись пару дней, я выяснил, что сеть выведена из строя навсегда. В мире правили бал кланы индийских и китайских хакеров. Зашвырнув терминал в самый дальний угол, я собрал на скорую руку всеволновой трансивер и просидел неделю, перебирая настройки. Из коротких передач я узнал, что Нью-Йорк разрушен во время выступлений антиглобалистов. Выступления эти переросли в войну, и война охватила весь запад, от Мэна до Джорджии. Правительство не в силах контролировать ситуацию, и президенты сменяются один за другим. В Бразилии — голод, в Аргентине — голод и чума, в Колумбии и Венесуэле — голод, чума и всеобщая резня с переменным успехом. Россия задавила Евросоюз экономическими санкциями, в Париже литр бензина стоит дороже нового автомобиля. А новости с Ближнего Востока оказались настолько страшны, что я взял топор и разнес приемник вдребезги. Потом выпил залпом весь свой небольшой запас спирта, схватил спиннинг и побежал к реке.
Прошел еще год. По ночам зеленое небо спускалось вниз, и я начинал отбрасывать кривую желтую тень. Красные всполохи разрывали его, деревья сочились голубым дымом. Я внезапно понял, что больше не могу так жить. Больше не могу быть здесь. Я захотел к океану. Но — к океану ли? И я этого захотел или вовсе не я? Как бы там ни было, я оказался здесь, в Майами. Пустой, как бутылка из-под «Джек Дэниэлс».
Майами. Я шел по набережной — двухметровый громила в черном плаще. В непроницаемых черных очках на сером, неприятном лице. Свои длинные седые волосы я прикрыл черным платком, завязанным на затылке в узел, заодно скрыв два страшных шрама, идущих от макушки к вискам. Пышные блондинки в бикини оборачивались и смотрели на меня, мужчины что-то шипели, чайки в небе, видно, почуяв неладное, устремились куда-то со всей своей птичьей скоростью. Вероятно, на Кубу...