– Ключик взяли, – ответил Фёдор. – Да ничего там нет. Оружия нет, патронов нет. Бензину две канистры. Стопка книжек каких-то.
– Книжек? – повторила Марья. – Книжек?
– И точно, – сказал Фёдор. – Какого лешего мы книги не взяли?
Он вышел в сени.
– Этот-то, поди, для костра их припас! – сказала старуха.
Фёдор опустил скрученную бельевой верёвкой стопку книг на стол.
– Так! – сказала Марья. – Стёпка, Федька, сбегайте до стайки. Рановато, но ничего… Ты, Иван, огород полей и воды в бочки натаскай. Я печь затоплю, щи поставлю. За час управимся. А потом!..
Фёдор, задавая свиньям картофельной мешанки, думал о книгах, названия которых успел прочитать. Степан, рассеянно слушая, как звенят упругие молочные струйки, старался тянуть соски не торопясь, а то Мила уже крутила хвостом. Иван, согнувшись, бегал с вёдрами к колодцу и от колодца: расплёскивая воду, наполнял бочки в огороде. Марья доваривала постные ленивые щи.
Наконец все собрались в избе.
Старик лязгнул в воздухе ножницами.
– Ах ты, старый хрыч! – крикнула Марья. – Не соображаешь! Не порть верёвку, развяжи!..
Книги развалились по столу.
– Раз, два, пять… тринадцать! – сосчитал Степан. – Живём!
– Ну… Кому что?
Фёдор со Степаном схватили с разных сторон верхнюю книжку. Уставились друг на дружку.
– Ну-ка, спокойно! Всем хватит, – сказала Марья.
Фёдор свой край отпустил.
– Мне бы оно такое, этакое… простое, ясное, что ли, – бормотал Иван, листая пожелтевшие станицы «Молота ведьм». – Чтоб захватило, проняло, значит.
Степан подал отцу томик в цветной обложке, с портретом красавца парня с луком и колчаном, на пегом коне.
– Душевно! – погладив шероховатую, в глянцевых пузырьках обложку, сказал Иван.
Минутой позже старик и старуха читали, сидя за столом друг напротив друга. Иван, читавший «Принца отверженных», перелистывавший страницы обслюнявленным пальцем, забыл про щи в печи. Марья жадно впитывала строчки «Макбета», приближаясь к сцене с пророчеством ведьм.
Степан, сидя на полу, читал «В Париже» Бунина. ППШ на всякий случай положил под руку. Устроившийся рядом Фёдор выбрал своего тёзку Достоевского.
Дверь из сеней со скрипом отворилась.
– Шумно сегодня на деревне! – сказал Игнат Бурдюков. – Катю и Асю я оставил на улице. Караулят там – возле «Жигулей»…
Марья промычала что-то.
Семидесятилетний Бурдюков посмотрел на неё, обвёл взглядом остальных в доме.
– В начале было слово! – усмехнулся он.
Старик, шевеля губами, читал Дюма. Старуха, сжав кулаки и стиснув зубы, склонилась над Шекспиром. Нельзя было понять, болела она за Дункана или за леди Макбет… Степан, не таясь, плакал над Буниным, а Фёдор хмурился над «Идиотом».
– А? – спросила Марья, уставясь на вошедшего. – А, Игнат… Вон твоё молоко! – И вновь погрузилась в чтение.
Бурдюков взял со стола книжку, открыл. «Антон Павлович Чехов. Полное собрание сочинений в восемнадцати томах. Том четвёртый», – прочёл он на титульном листе. Опустился на пол, сел по-турецки и начал читать.
Его внучки, заглянувшие в дом, сверкнули глазами, выбрали по книжке и убежали читать на улицу. Ночью, под лунный свет, к ним присоединились все остальные. И бледно-жёлтый блин полной луны стал им милее дневного светила…
Когда поздним утром в избу ввалился отоспавшийся Василий, два семейства спали: кто на печи, кто на полу, и все – в обнимку с книгами.
– Кто там, во имя Вельзевула? Кто там, во имя другого дьявола?.. – во сне спросила Марья и перевернулась на другой бок.
Мычал запертый в стайке скот.
Василий улыбнулся и толкнул в бок Степана, которому снились тёмные ночные тополевые аллеи, и по аллеям этим бежали куда-то мужчины и женщины, красивые мужчины и женщины, и Степан тоже бежал среди них, и бежать было хорошо, спортивно, и пахло летом и немного городской пылью, запах которой Степан уже забыл. Степан крепче сжал во сне книжку.
Минуло пять лет.
Марья, не в галошах, а в лаптях, в платье, штопанном так причудливо, что оно походило на лоскутное одеяло, в переднике с большим карманом посередине, укладывала в сумку молодому новосёлу куриные яйца.
– У нас здеся топерича цельная хверма! Полста штук яиц, родимый, на здоровье! На роман фантастический потянет! Скажи, молодой, а нет ли у тебя исторических хроник Шекспира?
– Нет, только Вальтер Скотт. – Молодой протянул старухе «Квентина Дорварда». – Оглавление тут вырвано.
– Ладно, годится! – одобрила старуха. – Не читала!
– Ты бы сдачу дала, уважаемая.
– Сдачу? А что, и пожалуйста! – Марья вынула из кармана передника и подала парню потрёпанную брошюру.
Парень прочитал название: «Пол и характер». Сказал:
– Тонкая! Я толстую принёс!
– Тонкая ему! Не в толщине, мил человек, суть-то! Да и мало нынче тонкого-то… Нешто оно сохранилось? Вот попался недавно журнал мебельный, с красивыми фотографиями. Поменяем?
– Ну, не знаю… – замялся молодой человек. – Мне читать, а не картинки смотреть.
Старуха подумала и протянула ему и журнал:
– Хоть ты меня ограбил, милый вор, но я делю твой грех и приговор!
Прошло пятьдесят лет.
– Масло сливочное, масло подсолнечное, десяток яиц, молоко, сметана, майонез, творог!.. С вас пара детективов и, пожалуй, антология!
Застучал, затрещал матричный принтер кассового аппарата. Продавщица передала книги приёмщице, а та привычными движеньями разложила книги по сортировочным лентам приходного конвейера.
В магазине работал и пункт книжного обмена. Комиссией служили тоже книги. У окошка пункта спорили две интеллигентного вида старушки, которым был очень нужен «Tom Sawyer» на английском – но английский Марк Твен за окошком имелся в экземпляре единственном. За старушками дожидался очереди господин в очках и шарфе, принесший на обмен пятитомного Лескова издания «Правды» и желавший выменять на него 6-томник Бунина; в качестве доплаты и комиссионных он собирался предложить подарочное издание «Трагической жизни Тулуз-Лотрека» Пьера Ла Мура и том Рэя Брэдбери, выпущенный в Молдавской ССР. Далее терпеливо ждали другие обменщики: с книгами и собраниями Гончарова, Льва Толстого, Чехова, Фёдора Абрамова и Евгения Носова, Юрия Казакова и Виталия Сёмина, с учебниками по физике, алгебре и органической химии, с атласом звёздного неба, с конструкторским справочником Анурьева и пособиями по гражданской обороне.
– Так-так! Что у вас? – тараторила продавщица за кассой. – Сельдь иваси, колбаса сырокопчёная, сыр голландский. Мандарины марокканские, яблоки венгерские, бутылка красного вина болгарского. Набежит на философскую монографию. Нет, я не могу принять у вас пособие для экзаменов как монографию! Отложим товар?.. Отлично, Бертран Рассел подойдёт. Следующий! Две пачки сигарет, зажигалка, картофельные чипсы, два билета на футбол и пиво… С вас учебник по экономике!
Яна ДубинянскаяВ лесу (Рассказ)
Эппл садилась на конечной станции.
Но в вагон хлынула такая масса народу, что сесть не получилось, только повиснуть на петле, на цыпочках, потому что не хватало роста, наискосок, потому что напирали сзади. Огромный негр на лавке расставил колени, и женщину вдавило между ними, заполняя лишнюю пустоту.
И вдруг он встал. Уступил место.
Удивиться Эппл не успела, упала по инерции, тут же сдавленная с обеих сторон, и не сразу заметила, что голове стало холодно и голо – шапка, ее шапка!!! – там, на немыслимой высоте, она косо торчала на жестких курчавых волосах. Каких-то полсекунды.
Вагон тронулся, и мужчина наклонился, сдернул шапку с головы, протянул обратно:
– Возьмите. Знаете, а я ведь заразился еще тогда. Спасибо.
Эппл улыбнулась. Он что-то перепутал, конечно.
Но Неду было бы приятно.
Она очень долго не могла собраться и двести тысяч раз успела обжечься острой крапивной паникой: папа не станет ждать, передумает, уйдет без нее. Но что-нибудь забыть и вспомнить уже там, в Лесу, когда будет поздно возвращаться и невозможно двигаться дальше, подвести всех и обрушить все, – было еще страшнее. И она в двести тысяч первый раз проверяла рюкзак, снаряжение, одежду, запасную одежду, а список запропастился куда-то, не с чем сверить, и моток лески, который точно, кажется, был в списке, тоже…
– Эппл! – позвал папа. Уже с неприятными нотками ожидания в голосе.
– Сейчас, только леску найду…
– Дождевик не забыла?
– Ой, и дождевик…
За окном клубился туман, разлапистый, как неубранная постель, сквозь него проступали силуэты деревьев, обычных деревьев, но сейчас похожих на Лес, если, конечно, Лес можно себе представить. Папа рассказывал, она пыталась, ей даже снилось несколько раз – но никогда же не знаешь, правильно ли тебе снилось. Папа ни разу раньше не брал ее с собой. Раньше ее было с кем оставить.
– Эппл!
На папин голос наложился дробный стук, мелкий, как дождь. Ногтями по стеклу, мокрому от тумана. Стучали не в ее окно, в папино, однако, прилипнув носом к стеклу, Эппл разглядела высокий темный силуэт сбоку. Нед пришел. Раньше он никогда не заходил, они с папой и остальными встречались где-то там, далеко, на бывшей станции, за которой начиналась дорога в Лес. Мама не пускала Эппл даже туда, ни одна мама в поселке не пускала туда детей. Но теперь все другое, и вспоминать нельзя. Зато можно идти с ними – если, конечно, они ее не убьют уже сейчас за то, что так долго копается.
Папа за дверью о чем-то коротко переговорил с Недом и заглянул к ней. Спросил коротко, но без раздражения и злости:
– Готова?
Эппл затянула веревочку на рюкзаке:
– Кажется, да.
– Пошли.
Она вышла в папину комнату, волоча за собой рюкзак, и Нед, одетый по-лесному, в комбинезоне, болотных сапогах и рукавицах, в полупрозрачном дождевике, в шапке под остроконечным капюшоном, улыбнулся, поднимаясь навстречу.