Он всегда был с придурью, думает Реми. Мать так и говорила с иронической нежностью: наш придурковатый дю Лис. И заставляла ловить ему бабочек. Чтобы он на следующий год приехал еще раз и остановился именно у них. Чтоб было на что прожить зиму.
– Не знаю, как, но ты можешь это сделать. Ты музыкант.
– И что?
Придурковатый профессор глядит недоуменно.
– Что будет, если они больше не приедут? – уточняет Реми.
И продолжает, не дождавшись ответа:
– А я знаю, что. Будет, как раньше, в те времена, о которых вы так жалеете. Ни у кого на побережье не останется работы. Ни денег, ни будущего, ничего!.. Вы хоть помните, как мы жили тогда? Мы с матерью каждое лето переселялись в лодочный сарай, чтобы можно было сдать наш домик какому-нибудь… любителю природы, – Реми жалеет, что не выразился так, как ему хотелось. – Вот вы любите эти места, да, профессор? Так почему ж вы ни разу не приехали сюда зимой? Зимой, когда дохнут все ваши бабочки, а людям надо как-то дотянуть до весны? Вы знаете, какой здесь дует ветер?!
Арно дю Лис молчит. Такая здоровенная, мускулистая фигура в ночи. Когда-то он казался огромным, как гора, и мальчишкой Реми мечтал вырасти таким же. И даже сочинял что-то такое про мать, на тему, отчего этот громадный мужчина всегда останавливается именно у них. Тьфу.
– Кстати, я знаю, почему вам все это не нравится, – говорит он с издевкой. – То, что якобы делают с Лазурными скалами. Просто вам не по карману! Ходите здесь, изображая из себя невесть кого: то ли врача, то ли я не знаю, с этими вашими тестами, чтобы никто не догадался вытолкать вас взашей с территории. А сами и сейчас снимаете за гроши какую-нибудь хибару в горах… энтомолог!
Реми давно подозревал, что это такое ругательство.
– Музыкант, – в тон ему отвечает профессор. – Хочешь сказать, что ты доволен жизнью, музыкант?
– А почему нет? – ершится юнец. – Я живу здесь, на Лазурных скалах, и к тому же зарабатываю хорошие деньги.
– И больше тебе ничего не нужно?
Реми пожимает плечами.
– Ты же можешь, – негромко говорит Арно дю Лис. – Этот твой рожок. Ты можешь… всё.
Он видит, как блестящие в полумраке глаза Реми невольно косятся вниз, туда, где висит на шнурке его музыкальный инструмент, инструмент неслыханного могущества. Профессору становится холодно в теплой ночи. Напрасно он это затеял. Глупо изображать из себя перед мальчишкой искусителя-мефистофеля, когда реально ничего не можешь ему дать. Когда он все может сам.
Реми улыбается. Щуплый рыжий пацаненок, нагулянный хозяйкой неизвестно от кого, за пару мелких монет готовый изловить и проткнуть булавками всех насекомых Лазурных скал. Мелкая душонка, сорняк, выросший среди великолепной южной природы. Нет, он не может ничего. Только играть на своем рожке.
И то непонятно, кто его научил.
– А зачем? – пожимает плечами Реми. – У меня же есть все, за что они, – он делает неопределенный широкий жест в темноту, расцвеченную огнями, – выкладывают свои неслабые денежки. Как вы говорите, за счастье. Значит, у меня оно есть.
– Понятно, – говорит профессор. – Ас ней ты зачем так? С маркизой?
Реми хмурится:
– Достала потому что. Озабоченная старуха. А я не жиголо, я музыкант!
– Правда?
Профессор саркастически усмехается:
– Это ты зря. По-моему, очаровательнейшая женщина.
– У меня невеста! – огрызается Реми.
– А давай играть, – шепчет Бланш, – как будто Лазурные братья – на самом деле Лазурные сестрички!
– Зачем? Мы же все равно уезжаем.
Рози смотрит на море, подтянувшись локтями на парапет балкона. Этого нельзя, но взрослые сейчас очень заняты чемоданами, шляпными картонками и отъездом, им все равно.
– Не понимаю, – задумчиво говорит она. – Почему они Лазурные? Они же просто коричневые и немножко серые. Скалы как скалы.
Валерий ВоробьёвВагонРассказ
– Папаша ему говорил… Ну и что твой папахен выслужил? Четвертной, от звонка до звонка, керзу стаптывал. Четвёртую звёздочку – только под дембель, в сорок три – на гражданку, десятком дворничих командовать, – Василий Быковенко на мгновение прервал гневный монолог, чтобы сплюнуть в колючку между шпалами недокуренную сигарету, – и дед твой в литюгах отходил, и прадед, и сам ты в них был, есть и будешь. Так что засунь и свои, и папашины соображения… Интеллигенты чаморошные, тля… Понял?
Здоровяк повернулся к Коростелю спиной, наклонился и выразительно похлопал себя ладонью по тому месту, где, по его разумению, должна находиться наука всяких там неудачливых папаш. Хороша задница у Быковенко, ничего не скажешь. Тяжелоатлет, краса и гордость. Любимчик начстроя и буфетчиц из чипка. Коростель с трудом подавил опасное желание осчастливить начальственное седалище пинком, вытянулся, как на плацу, и рявкнул:
– Так точно! Есть засунуть соображения в ж…у господина лейтенанта! Разрешите исполнять?
То есть желалось рявкнуть, столь же мощно и звучно, как умеет полковой «батя» на утреннем разводе по поводу бардака в расположении и во Вселенной. На деле голос сорвался, последние слова вознеслись в тональность писка болонки при встрече с мастиффом. Быковенко выпрямился, медленно повернулся к наглецу. Оправил мятый камуфляж, выпятил грудь и развернул плечи. Коротко врезал кулаком от бедра в солнечное сплетение провинившемуся. Коростель, предвидя подобное развитие событий, успел выдохнуть, натужить пресс, ссутулиться и чуть подать задницу вперёд. Так что удар, хоть и отбросил доходягу-лейтенанта на пару шагов назад, реального вреда не нанёс. Имея богатый опыт, Коростель согнулся, будто от нестерпимой боли, и начал разевать рот, имитируя сбитое дыхание.
Быковенко потер ладонью кулачище:
– Обращаться к старшему по наряду следует в соответствии с уставом: господин лейтенант, старший по наряду на станции. Вот из-за таких птиц, пренебрегающих субординацией, мы впопартунистов до сих пор и не передавили.
Коростель, усердно изображая боль и страх, подумал: «Этот долбокретин даже не понял насмешки…» Вслух же выкрикнул:
– Есть обращаться по уставу к господину лейтенанту, старшему по наряду на станции, господин лейтенант, старший по наряду на станции!
Господин лейтенант и прочее довольно ухмыльнулся и, видимо, смягчившись, обратился к Коростелю почти просительно:
– Думай логически, Пичуга. Пока вагон не разгрузим, наряд не сдадим. Тебе самому, что, не надоело на досках спать и сухим пайком питаться? Боевое задание на передовой – оно, конечно, – честь и ответственность, но отдыхать бойцу тоже надо. Чтобы боевой дух на высоте и всё такое. У меня от топчана уже всё тело ноет, будто сам вагоны в ночь разгружал. Знаешь, Птенчик, пойду я в кондейку, обдумаю тактические задачи. Ты поглядывай, если начальство – ори громче, чтобы услышал. Ну, старайся, – Быковенко почти дружески похлопал Коростеля по плечу и потопал в сторону кирпичной будки, в которой они квартировали последние три дня.
– Служу Единому Уставу! – это Коростель крикнул вслух, про себя же подумал: «А ведь он, похоже, меня немного побаивается. Потому и придирается не в меру». А что? Быковенко – такой же лейтенант. Подумаешь, на полгода дольше служит.
«Даже дебилу должно быть понятно: если я вчера вагон разгрузил, за ночь он сам наполниться не мог. Новый подогнали, паразиты, бумаг не оставили», – пришло в голову сердитое соображение. От мысли о паразитах-снабженцах Коростель ощутил хорошую согревающую злость, помогающую в бою и в работе. Эх, жизнь лейтенантская… Камуфляж – обноски, жратва – синтетика, курить – бычки-чинарики. Отыскал под рельсами и заначил почти целую сигарету, выброшенную Быковенко. Не курит ведь в затяжку, гадёныш, так, балуется и для солидности. Табак переводит. С другой стороны, пусть обидна несправедливость, бычки от Бычка остаются знатные.
Улыбнувшись нехитрому каламбуру, приступил к разгрузке злополучного вагона. Что делает человека счастливым? Когда первый поддон был освобождён, глазам лейтенанта открылась прекраснейшая из картин. Кто-то там, в тылу, то ли ошибся, то ли поживился, то ли вогнал туфту. Коробками заставили только вход, вагон оказался практически пуст. На радостях Коростель устроил перекур.
Вытащив все коробки на перрон меньше чем за час, Коростель даже не слишком устал. Докурил остаток чинарика. Расстелил на досках кусок рваного брезента. Улёгся, запил «колючкой» таблетки сухого пайка и предался любимому занятию каждого молодого литюги – воспоминаниям и размышлениям. Вспоминалось детство: маленькая уютная квартирка, запах котлет из кухни и сирени из открытого окна. Отец, капитан в отставке, подрабатывал управдомом. Бандитский налёт на город. Танк утюжит гусеницами недавно вскопанную клумбу. Страшные, загорелые до черноты солдаты мятежников громят магазины.
Нежаркое августовское солнце было в зените, над степью – ни облачка. Спать почему-то не хотелось, и Коростель раскрыл карманную брошюру «Наставления по истории армии для будущих генералов». Брошюру изрядно потрепали предыдущие читатели. Первые листы отсутствовали по причинам естественного характера, да и от остальных были оторваны изрядные куски на предмет самокруток. Тем не менее Коростель усердно штудировал уцелевшие остатки текста, надеясь когда-нибудь сдать экзамен на старлейские курсы.
«…ожесточённая внутренняя борьба в генеральном штабе между оппортунистами окружных силовых подразделений, разведки, контрразведки с одной стороны и интеллектуальной элитой вооруженных сил – компетентнейшими офицерами– интендантами и военными финансистами завершилась окончательной победой последних. Жезл Верховного Интенданта принял генерал…»
Коростель попытался представить себе этого первого Верховного Интенданта. А что представлять: наверняка был такой же старый толстый буйвол, как и нынешний.
«…несмотря на вопиющую безответственность, отсутствие достойного образования и склонность к анархии генералитета мятежников, будет ошибкой замолчать оперативность, с которой штабные структуры оппортунистов взяли на вооружение боевой опыт и революционные идеи Верховного Интенданта, включая тотальную мобилизацию всего мужского населения без исключений и пересмотр воинских званий личного состава. Включение в устав гарнизонной и караульной службы стимулирующих телесных воздействий, не приводящих к нарушению жизненных функций воина…»