Пятьдесят два, или вся жизнь Персиваля Тиса в одном рассказе
1
До трех лет Персиваль Тис рос обыкновенным мальчиком.
Он посещал прескул, играл с другими ребятами в догонялки и знать не знал, что в мире существуют проблемы посерьезнее поцарапанного носа или сломанного игрушечного грузовика. Но в три с ним случилось то, что в одночасье сделало его взрослым. В буквальном смысле. Он заболел, и заболел не какой-нибудь там банальной скарлатиной или коклюшем, через это проходят многие дети. Болезнь, которая сделала его взрослым, была очень редкая, во всем мире только пятьдесят два человека болели такой болезнью, и название у нее было сложное и неприятное – прогерия. (Или, если хотите, синдром Хатчинсона-Гилфорда.)
Конечно, заболел он гораздо раньше, еще не будучи Персивалем Тисом, – в тот самый момент, когда один не в меру шустрый сперматозоид во время первого же слепого свидания влез на молодую симпатичную яйцеклетку, сопя от страсти (так позднее объяснил это Тису его новый приятель Стив Дрю. «Как озабоченный прыщавый подросток, первый раз увидевший голую девчонку», – вот точные его слова). Все это время болезнь таилась в нем, как вздрюченная гадюка под вздрюченным камнем, поджидая случай выскочить из своего вздрюченного укрытия и вонзить в него свой ядовитый зуб (после третьей затяжки Стив становился ужасно красноречив). И то, что в три года только намечалось, к шести годам окончательно вылезло наружу. Персиваль перестал расти, точнее перестало расти его тело, зато голова раздулась как воздушный шарик, личико уменьшилось, стало птичьим, нос превратился в клюв, а нижняя челюсть исчезла совсем. За недели, проведенные в больнице, пока проводились все необходимые обследования, Персиваль пристрастился к комиксам. Однажды ему попался комикс про то, как марсиане напали на Землю и, расхаживая в гигантских треножниках, жгли все вокруг огненным лучом. Глядя на себя в круглое настольное зеркальце, Персиваль думал, что так, наверное, и выглядели марсиане.
К концу своего пребывания в больнице Персиваль окончательно превратился в маленького старичка. Череп облысел и покрылся пигментными пятнами, на руках сквозь морщинистую кожу проступали голубые жилы. Он не понимал, почему его выписывают из больницы, если он еще не поправился. Потом он начал догадываться, что его отпускают домой умирать. В тот день, когда мама привела его домой (в дом, который он успел почти позабыть), он впервые пошутил. Он сказал: «Мама, когда мы пойдем рядом по улице, все будут думать, что я твой дедушка».
Вот как мать мальчика Алина Тис узнала, что у ее сына синдром Хатчинсона-Гилфорда. Когда она пришла в больницу за результатами окончательных анализов (Персивалю исполнилось уже шесть), медсестра в белых колготках (да, на ней были эти ужасные ажурные белые колготки) бросила на нее испуганный взгляд и, быстренько закончив разговор (она как раз весело болтала по телефону), умчалась в кабинет с замазанной стеклянной дверью. Через минуту она появилась и, стараясь не глядеть на мисс Тис, зашла за стойку и сосредоточенно стало искать что-то в своих бумагах. Наверно, разбежавшиеся мысли. Входя в кабинет, Алина знала, что не услышит ничего хорошего. По правде сказать, еще дома она на всякий случай приготовилась ко всему. Даже к тому, что врач произнесет эти страшные слова: «Мэм, у вашего сына лейкемия». Но то, что она услышала, выдавило из нее истерический смешок. «Лейкемия? Господи, по крайней мере, медики знают, что с этим делать. А вот что делать с этой штукой?» Со старостью, которая сорвалась с цепи и пожирает твоего ребенка у тебя на глазах.
– Это очень редкое генетическое заболевание, мэм, – сказал врач. Его звали Уилкинс, или Уилкинсон, неважно. У него было плоское лицо и слишком тонкие, злые, губы. Слова шевелились на них, как белые черви. – В мире известно только пятьдесят два случая детской прогерии. К сожалению, современная медицина пока не располагает… Но некоторые профилактические меры…
Она уже не слушала. Редкое заболевание! Это было все, что они могли ей сказать? «Дорогуша, ты должна гордиться своим мальчиком. Он настоящий уникум. У него такое редкое заболевание». – «Перси, ты счастливчик. Тебе удалось заполучить такую штуку, которая есть только у пятидесяти двух мальчиков и девочек в мире. Ни у одного взрослого в мире нет такой штуки, потому что все они умерли. Ха-ха!»
Она поняла: все, что скажут эти люди в белых халатах, неважно. Важно одно. Время для ее малыша летит в шесть раз быстрее, чем для других детей. Насыпая кукурузные хлопья в молоко, чтобы позавтракать, он становится старше не на пять минут, как его сверстники, а на полчаса. Отправляя ребенка на лето в лагерь, следовало помнить, что вернется он на полтора года старше, чем уехал. А школу он окончит глубоким стариком. Да уже сейчас, в свои шесть, он прожил половину жизни! Это не укладывалось в голове.
Домой Алина возвращалась с твердым намерением покончить с собой. Она поднялась наверх, прошла в ванную и достала из шкафчика все таблетки, какие там были. Все эти снотворные, антидепрессанты и даже противозачаточные. («Надо было раньше их употребить, дорогуша, – подсказал услужливый голос, – ДО того, как ты залетела».) Получилась порядочная кучка. Если проглотить всё разом, есть шанс, что все проблемы останутся позади. А для Перси? Что будет с Перси? Может ли она заставить его пройти еще и через это испытание? Алина окинула взглядом кучу: хватит ли здесь для двоих? И вдруг ей стало очень стыдно. Еще никогда в жизни ей не было так стыдно, даже когда в далеком детстве она первый раз уединилась с мальчиком (тогда, кстати, ничего и не было, кроме слюнявых поцелуев и неловких ощупываний). Но тут кто-то явно перестарался и пережал и без того туго закрученную пружину. Пружина выстрелила. Алина хватала пластмассовые баночки, свинчивала с них крышки и высыпала содержимое в унитаз. Она торопилась, боясь передумать. Потом она остервенело жала ногой педаль смыва, глядя, как в бурном водовороте исчезает без остатка ее прежняя жизнь.
Из ванной она вышла другой женщиной. Если сыну суждено проживать один день за шесть, значит и насыщен он должен быть, как шесть дней. Она сделает все возможное, чтобы осуществить это. Если нужно, она уволится с работы. Снимет со счета все деньги, которые откладывала на университет для Персиваля («Ему теперь это не понадобится, не правда ли, дорогуша? Как видишь, во всем можно найти светлую сторону»). И еще. Где-то на свете есть еще пятьдесят мальчиков и девочек (даже пятьдесят два!), которые вполне могут стать ему друзьями. Она найдет их, хотя бы некоторых из них, хотя бы тех, что находятся в Соединенных Штатах Америки. И она заставит их, черт побери, подружиться с ее сыном, даже если для этого ей придется сплясать перед ними джигу-дрыгу.
С таким планом было легче двигаться по жизни. О том, что будет потом, когда все планы кончатся, она старалась не думать.
2
Уилкинс (а может, Уилкинсон) ничуть не удивился, увидев мисс Тис снова у себя в кабинете. Напротив, складывалось впечатление, что он ждал ее. То, с какой готовностью он отложил свои бумаги и поднялся ей навстречу, говорило о многом.
– Я рад, что вы пришли, мисс Тис, – заговорил он, присаживаясь на угол стола. – У меня для вас хорошие новости. Фонд генетических исследований согласился спонсировать программу реабилитации вашего сына.
Кресло, в которое усадил ее Уилкинс (или Уилкинсон), было низкое и глубокое, оно затягивало как трясина.
– Программу реабилитации? – пролепетала она. – Что это значит?
– Это значит, – говоря, он покачивал ногой в туфле под змеиную кожу, видимо, для большей убедительности, – что Фонд берет на себя полную заботу о вашем сыне. Обследование, проживание, питание, даже обучение. Вам не надо будет ни о чем беспокоиться.
– Не надо ни о чем беспокоиться? – как эхо повторила Алина.
– Вот именно. Эти ребята организуют все в лучшем виде. – Он нависал над ней, доминировал благодаря своей учености, опыту, профессионализму и тому, что стоял, опираясь об угол стола, а она сидела в глубоком, засасывающем как трясина кресле. – Ему даже будут выплачивать небольшую стипендию, так сказать, на карманные расходы. Должен сразу предупредить, мэм, программа довольно интенсивная. Но вам разрешат видеться с сыном два раза в год.
До нее начало доходить.
– Вы хотите сказать, сэр, что моего сына, как какого-нибудь кролика, запрут в клетку, чтобы ставить на нем опыты, а я не должна буду ни о чем беспокоиться?
– Да, но… – начал было (явно не ожидавший возражений, а потому несколько оторопело) врач, но она не дала ему говорить.
– Что я всего двенадцать раз увижу своего сына, прежде чем он умрет? Какая щедрость! Зато не надо ни о чем беспокоиться. Молчите, не перебивайте! А не приходило вам в голову, господин благодетель, что я ХОЧУ беспокоиться? Я ХОЧУ беспокоиться о своем сыне! – Уилкинс (Уилкинсон) снова попытался вставить слово, но уже ничто не могло остановить ее. – Я хочу дать ему столько любви, сколько он получил бы, проживи как обычный ребенок. И послушайте-ка вот что, мистер. Никакая программа реабилитации, даже самая лучшая, не заменит ему мать. Как вы смели! – продолжала она, переведя дыхание. – Как смели вы обо всем договариваться, не спросив меня!
– Но мы спрашивали! – в отчаянии закричал Уилкинс(он). – Мы уже говорили с отцом мальчика, и он сказал, что не против…
– Ах, вы поговорили с отцом! – с непередаваемым сарказмом перебила Алина. – А сказал вам этот папочка, что бросил нас ровно через месяц, как узнал про болезнь сына? Сказал, что два года даже не звонил ему? Вот о чем он должен был сказать в первую очередь!
С этими словами она выбросила себя из кресла и выскочила из кабинета, хлопнув беленой дверью. Но, вспомнив, зачем приходила, Алина тут же вернулась.
– И вот еще что, – сказала она, – вы там, кажется, говорили о пятидесяти двух детях с таким же заболеванием. Я хочу, чтобы вы дали мне их адреса. Мне наплевать, если это медицинскя тайна. Мне нужны эти адреса, и если вы мне их не дадите, я заберусь ночью в ваш кабинет и украду всю картотеку.
Результатом ее настойчивости стал адрес семьи Хопкинсов (мама, папа, дочка), которая (вот так неожиданная удача!) проживала в том же самом городке, что и семья Тисов. Ну разве не поразительное совпадение. В мире всего пятьдесят два случая детской прогерии, и два из них в городке с населением пятнадцать тысяч. Такое не может быть случайностью. Впрочем, какое Алине было до этого дело. Сжимая в руке бумажку с адресом, она выруливала с платной больничной стоянки. Всю дорогу ее сопровождало яркое калифорнийское солнце. В голове крутились слова, которые она скажет сыну: «Перси, познакомься, твоя новая подружка Джессика».
Хопкинсы жили в опрятном двухэтажном домике на окраине города. На стук открыла рыжеволосая женщина лет тридцати пяти (Алине было двадцать шесть), в свободном свитере и джинсах, расшитых цветами.
– Меня зовут Алина Тис, – сказала Алина. – Моему сыну Персивалю исполнилось шесть. И у него синдром Хатчинсона-Гилфорда. Могли бы мы поговорить?
Женщина молча посторонилась (в ее волосах вспыхнуло солнце), и Алина вошла в дом. Она огляделась с любопытством и удивлением. Ничто в этом просторном светлом холле не говорило об унынии и трагедии. На стенах висели фотографии спокойных, счастливых людей. И у женщины было спокойное, счастливое лицо. На мгновение Алина даже засомневалась, не ошиблась ли адресом. И еще она заметила в вазочке на пианино удивительно красивые свежие цветы. Кажется, это были лилии. (Алина плохо разбиралась в садоводстве. Но она знала, что если надо, она будет разбираться в садоводстве, астрономии, квантовой физике, черной магии, в чем угодно, лишь бы это сделало ее сына чуточку счастливее.) Женщина предложила ей садиться. У нее была красивая высокая грудь и красивый глубокий голос.
Сверху доносился визгливый рев электрогитары. И даже не одной, а как минимум двух. Это был настоящий кошачий концерт, но женщина и ухом не вела, считая, видимо, что это в порядке вещей. Потом на лестнице послышались шаги, и Алина увидела мужчину с круглым симпатичным лицом.
– У нас гости, дорогая? – спросил он.
– Это миссис…
– Мисс Алина Тис, – торопливо сказала Алина. – Можно просто Алина. Ваш адрес дал мне доктор Уилкинс. Он не хотел давать, но я вынудила его… Простите, если вторглась в вашу личную жизнь.
Женщина успокаивающе похлопала ее по руке.
– Вы правильно сделали, милочка, что нашли нас. Мы сами дали Уилкинсу свой адрес. Значит, говорите, вашему сыну шесть?
Алина кивнула, собираясь рассказать, как узнала о болезни сына, как получила результаты первых анализов, как страстно надеялась, что произошла ошибка, и как умерла эта надежда, и о том, как она решила свести счеты с жизнью, и как стояла перед кучей лекарств, пытаясь понять, хватит ли их на двоих… Все это хотела она рассказать этим незнакомым людям, но вместо этого совершенно неожиданно для себя разрыдалась. Напряжение, которое копилось в ней все это время, хлынуло наружу, плотина была прорвана.
Миссис Аманда Хопкинс сидела рядом с ней на диване, обнимая и гладя по плечу, Эндрю Хопкинс подавал ей чистый носовой платок и стакан воды. Стекло стучало о зубы, вода плескала на одежду. Солнце за окном совершало свой неторопливый обход вокруг земли. Когда Алина выдохлась (внутри звенящая пустота), заговорила Аманда. История Джессики Хопкинс как две капли воды походила на историю Персиваля Тиса, с той только разницей, что случилась она двумя годами раньше. Точно так же были первый шок, налетевшие как ураган отчаяние и боль, первое осознание неизбежного и примирение с неизбежным. Аманда благодарна судьбе, что в эти трудные минуты она нашла понимание и поддержку в лице мужа.
Сейчас Джессике девять, она живет полной жизнью, учится в школе и страстно увлечена роком. Слышите кошачьи трели? Это она готовится к концерту. Помогает ей Стив Дрю из Луизианы. Они собираются порвать зал на передвижном рок-фестивале Оззи Осборна через два месяца.
– Могу я взглянуть на них? – спросила Алина, вытирая скомканным платочком глаза.
– Конечно, – улыбнулась Аманда. – Пойду спрошу, готовы ли юные рок-звезды к наплыву фанатов.
Теперь представьте: пустая комната, оклеенная темно-синими обоями с блестящими тут и там звездами, лунами и хвостатыми кометами. Совершенно роскошная ударная установка с надписью «Старикашки» на барабане. Чудовищные усилители, к которым тянутся шнуры от электрогитар. И посреди всего этого великолепия двое лысых старикашек с воробьиными личиками, оголтело терзающие струны и слух ни в чем не повинных слушателей.
Увидев их, Алина с ужасом подумала: «Боже мой, если к ним присоединится еще и Перси… Что за гвалт они устроят!»
Это и были Джессика Хопкинс и Стив Дрю.
3
Стив Дрю говорил: «Если сесть верхом на лошадь задом наперед и дать задний ход, можно успеть к десерту» (что бы это ни означало).
Еще он говорил: «Чтобы приготовить омлет, нужно выпить полпинты молока, проглотить пару яиц, хорошенько попрыгать и залезть в разогретую духовку».
За свою короткую жизнь (он умер от сердечного приступа, едва ему исполнилось двенадцать, а мог бы протянуть еще год, если бы не баловался травкой, разве можно так наплевательски относиться к своему здоровью) Стив Дрю наговорил много глупостей.
Вот лишь некоторые из них:
«Когда с тобой случается катастрофа, в мире образуется трещина, через которую можно увидеть звезды».
«Каждый раз, когда я сажусь, чтобы о чем-нибудь серьезно подумать, в голову лезет всякая чушь. Лучшие мысли приходят на толчке».
«Господь мой, даруй мне свои дары, исцеление моему телу и искупи мою вечную светлую душу! Ты мой искупитель: искупи меня, ибо я твой! Ты мой разули: выведи меня! Ты мой покой: даруй мне его! Ибо разве не полон я веры и надежды? И, Господи, дай мне хоть разок по-настоящему трахнуться. Я знаю, ты можешь, ибо твои сила, и слава, и величие во веки веков. Аминь!»
Стиву Дрю было почти десять, он был на голову выше Персиваля Тиса и внешне сильно отличался от него. («Наверно, через три года я стану точно таким же».) Коричневая голова Стива была покрыта на макушке и висках невесомым пухом, огромный бугристый нос нависал над тонкими губами, а по сторонам торчали развесистые уши. Он жил один в прокуренной съемной квартире в Луизиане и сам зарабатывал себе на жизнь в интернете.
– Умеешь колотить? – спросил он, глядя на Персиваля Тиса сверху вниз своими змеиными глазами. – Бить, лупить, долбить, стучать, дубасить? Нам нужен ударник, больше некому.
Персиваль Тис пожал плечами. Умел ли он колотить? В гараже дома у него была настоящая ударная установка, собранная из картонных коробок и консервных банок. Звук, который он извлекал из них при помощи двух оструганных палок, можно было сравнить с шумом самодельной проволочной сигнализации, в которой запуталось полдюжины кошек. Умел ли он колотить!
Обо всем этом поведал Персиваль Тис своему новому знакомому Стиву Дрю. Стив Дрю долго думал над его словами. Наконец он сказал:
– Не знаю, как насчет барабанов, а языком колотить ты умеешь.
Так Персиваль Тис стал ударником в рок-группе «Старикашки». Они каждый день собирались в доме Хопкинсов, в комнате, оклеенной синими обоями, и репетировали часами подряд. Перси бил, лупил, долбил, стучал и дубасил по барабанам и тарелкам до полного улета. Звезды, солнца и кометы пускались в хоровод – в голове наступала невесомость, – в такие моменты Перси верил, что запросто может ухватить комету за хвост.
– Лупи, Перси, лупи! – кричал Стив Дрю. – Мы порвем их! Порвем на кусочки! Всех до единого!
И они порвали. Концерт удался на славу! Стив Дрю был в ударе. Толпа неистовствовала, девчонки бросались трусиками, Иззи Осборн так разошелся, что слопал на сцене летучую мышь.
После концерта, уже в аэропорту (до посадки Джессике Хопкинс и Персивалю Тису оставалось полчаса), Стив Дрю спросил:
– Ну, что теперь? – Подразумевалось: «Чем ты займешься теперь, приятель, когда все кончилось? Чем ты займешься теперь?».
Персиваль пожал плечами.
– Продолжу готовиться к школе. Хочу поскорее сдать все тесты и поступить в университет. А ты?
– Доберусь до своей берлоги. Раскурюсь хорошей травой, врублю Игги Попа и завалюсь на диван с Чаком Палаником.
– А потом?
Стив презрительно скривился.
– Я не заглядываю так далеко, приятель.
4
Прошло два года. Как-то солнечным октябрьским утром в доме Тисов раздалась телефонная трель. Звонила Джессика.
– Здравствуйте, мисс Тис, – сказала она. – Можно поговорить с Перси?
– Перси, возьми трубку. Это Джессика.
– Слушаю, – сказал Персиваль.
– Из Луизианы звонили, – сказала Джессика. – Насчет Стива.
– Что с ним?
– Он умирает. И он хочет, чтобы мы приехали.
Через час они были уже в аэропорту. В самолете они заняли соседние кресла. Глядя на лысую старушку, сидевшую у иллюминатора, Персиваль Тис вспоминал, какой он увидел ее первый раз два года (двенадцать лет) назад. Это была маленькая фея с огромными голубыми глазками, белым пушком и голубыми прожилками на голове. На ней было желтенькое платьице и белые носочки, и улыбалась она такой трогательной детской улыбкой. Она и сейчас не разучилась улыбаться, но теперь в этой улыбке было слишком много печали.
Они совсем не говорили о Стиве Дрю, хотя, наверно, каждый думал о нем. Первой нарушила молчание Джессика.
– Ты знал, что нас уже семьдесят восемь? – спросила она. – Фонд изучения прогерии вчера вывесил на сайте. А должно быть еще сто пятьдесят.
– Как это? – не понял Персиваль.
– Статистически. Понимаешь? Всего, по подсчетам, в мире должно быть около двухсот двадцати случаев детской прогерии. Где остальные сто пятьдесят?
– Может, в России? – предположил Персиваль. – Или в Пакистане. Вряд ли там умеют проводить генетические исследования. И вообще, мне кажется, что дело не в генетике, – сказал он, помолчав. – Точнее, не только в генетике. Слишком много совпадений. Вот как, например, получилось, что в городишке с населением пятнадцать тысяч человек нас двое? Это невозможно. Статистически. Думаю, все дело в эксперименте.
– В каком еще эксперименте?
– Который ставят над человечеством. Только не спрашивай кто. Шишки из Пентагона. Марсиане. Пришельцы из параллельных миров. Думаю, что мы не люди. Точнее, не совсем люди. Я не удивлюсь, если узнаю, что это не наши тела, а искусственные оболочки, скафандры, которые нужны нам, чтобы выжить в чужой атмосфере.
Теперь настала очередь Джессики спросить:
– Как это?
– Очень просто. Представь, что мы пришельцы с другой планеты. Наш биологический вид обитает совсем в иных условиях, дышит другим воздухом, питается другой пищей. И вот нас внедряют на Землю, чтобы разведать, что здесь и как. А чтобы мы не умерли в ядовитой среде, нас снабдили специальными скафандрами. Они растут вместе с нами, едят, спят. Мы-то думаем, что это мы и есть, а это всего лишь наши скафандры.
– А где же мы сами?
– Где-то внутри. В том-то и заключается весь фокус. Чтобы понять, кто ты есть на самом деле, надо снять скафандр. Но как только ты это сделаешь, ты умрешь. А скафандры вышли из строя. Понимаешь? Что-то в них разладилось, и все пошло наперекосяк. Вот почему мы стареем быстрее, чем обычные люди. А генетики ломают головы, почему это происходит.
– Это самая фантастическая гипотеза, какую я слышала, – сказала Джессика. – Ты собираешься поделиться ею со Стивом?
– Конечно, ради этого я и лечу, – серьезно сказал Персиваль. – Стив и сам признавался мне, что он марсианин. Конечно, он тогда изрядно обкурился, и не очень-то я ему поверил. Но чем больше я об этом думаю, тем больше прихожу к выводу, что он прав.
– Господи, – покачала головой Джессика, – и эти ненормальные мои лучшие друзья.
5
Они успели как раз вовремя, чтобы застать Стива дома. Его заталкивали на носилках в фургон, чтобы отвезти к реке, где у него был плот.
…Над головой черное звездное небо, река вздыхает и всплескивает под плотом, канаты поскрипывают. Стив Дрю сидит в соломенном кресле на колесах, его ноги укутаны клетчатым пледом. Он раскуривается, прикрывая лицо сморщенной ладошкой. Хотя прикрывать, собственно, нечего. За последний год от его лица не осталось ничего, кроме носа и ушей.
– Перси, так что ты там бормотал насчет пришельцев? – сипит он и перхает как старик. Да он и есть старик: вчера ему исполнилось девяносто шесть. – Прости, я не въехал сразу. Кха-кха! Проклятая дорога вынула из меня рушу.
Он внимательно выслушивает теорию своего друга о том, что все они марсиане. Его змеиные глаза слезятся от дряхлости и дыма. Когда Персиваль заканчивает, Стив Дрю долго и мучительно кашляет, потом вытирает пятнистой лапкой веки и говорит:
– Мне нравится твоя идея. В ней есть сумасшедшинка. Только я не понял, что будет, когда я помру?
– Что будет? – отзывается Персиваль. – Все только начнется, вот что будет. Все только начнется.
– А мы? – подает голос Джессика. – Встретимся мы или нет?
– Ну конечно, – говорит Персиваль. – Конечно, мы встретимся. Верно, Стив?
Но Стив Дрю уже не отвечает.