В кабинете, три стены которого были заставлены книжными шкафами, а возле четвертой стоял небольшой, но тяжелый письменный стол с задвинутым под него стулом, Лаврентьев тоже включил свет. Прошел, открыл обе двери, ведущие в крошечные туалет и душевую, включил свет и в них. Вернувшись, сел на диван, приглашающе похлопал ладонью по кожаной обивке рядом с собой. Девушка осталась стоять посередине комнаты, пристально глядя ему в глаза.
«Как на идиота смотрит! – в сердцах сказал Лаврентьев. Ему почему-то казалось, что если не понимающему тебя человеку говорить громче, он обязательно тебя поймет. – Мартын! Скажи ребятам, пусть пошукают в холодильнике: колбасы там, сыра, фруктов наберут, если есть! Вина стакан нальют, воды принесут бутылку».
Мартынов на пару секунд исчез и снова появился в дверях, прислонившись плечом к косяку. Лаврентьев знал, что мимо него сейчас ни пройти ни проехать, разве что застрелив предварительно. Сам он оставался сидеть. Ждал.
Стараясь ступать осторожно, но все равно стуча ботинками, появились ребята. Поставили на стол тарелки с по-мужски нарубленными закусками, красное вино в пластиковом стаканчике. Лаврентьев уже вскинулся возмутиться на их глупость, но вовремя понял и смолчал – из любого стекла оружие можно сделать, а тарелки небьющиеся, их только в голову бросать. Вот и ножа с вилкой не дали, спец-цы.
Девушка проводила взглядом выходивших охранников, снова повернулась к Лаврентьеву. Его начинала раздражать эта игра.
«Ладно, как знаешь!» – произнес он и встал.
У самых дверей сообразил, что не убедился в состоянии сантехники. Конечно, следят за ней, проверяют периодически, но хозяин-то он! Развернулся, прошел мимо поворачивающей за ним голову девушки, спустил воду в унитазе, покрутил краны в душевой, чудом увернувшись от брызнувших сверху струй. Мартынов повернулся боком, выпуская его из комнаты, и вдруг молча открыл и закрыл рот, глядя Лаврентьеву за спину. Тот мгновенно обернулся.
Она успела раздеться. Считанные секунды – и девушка стояла полностью обнаженная, не прикрытая теперь даже пленкой. Что-то непонятное сделала со своим костюмом, и он соскользнул с кожи, превратившись в сморщенный лоскуток. Она стряхнула его с ног, в два скользящих шага достигла душевой и скрылась внутри, задвинув рифленую сдвижную дверцу. Зашумела вода.
«Ну русалка! – восхищенно сказал Мартынов, покрутив головой и впервые назвав ее этим именем. – Нуль внимания, фунт презрения!»
«Скорее уж Лягушка-царевна! – поправил Лаврентьев. – Подберука я ее кожу от греха. Голая, чай, по снегу далеко не сбежит!»
Он подобрал невесомую пленку с пола, еще теплую, шелковисто сочившуюся из пальцев, подошел к столу, включил настольную лампу. Вышел в коридор, уведя за собой и Мартынова, выключил верхний свет, прикрыл дверь.
«В общем, так, – начал распоряжаться. – Оставить здесь двух человек, ну хотя бы Федорова с Чихоткиным, оборудовать пост у дверей круглосуточный. Завтра установить камеру слежения, сюда… – он ткнул пальцем, – монитор. Привезти продуктов, простых, но сытных. Воды и вина здесь хватает. Ее никуда не выпускать, внутрь никого без моего разрешения не впускать – головой отвечаешь! Языками не трепать, узнаю – вырву! И чтоб волоса с ее головы не упало! – он для убедительности покачал перед лицом Мартынова указательным пальцем. – Всех и каждого предупреди!»
«Троих надо!» – ответил Мартынов, глядя сверху вниз на шефа.
«Зачем троих? – поморщился Лаврентьев. – Пигалицы испугались?»
«Так если у них такая картинка на экране целый день маячить будет – крыша может поехать! – пояснил Мартынов. – Ребята молодые, в одиночку дежурить нельзя оставлять, а спать когда-то тоже нужно!»
«Добро! – подумав, согласился Лаврентьев. – Только местных из биллиардной не забудь забрать. А то у них раньше крыша съедет! И это… – он щелкнул пальцами, соображая. – Халатов ей парочку принесите, постельное белье свежее. Может, поспит, придет в себя».
Он ушел к Петровичу в машину, отказав себе даже в чашке кофе. И молча сидел на заднем сиденье, перебирая в пальцах русалочью сброшенную кожу, растягивал, пытался порвать. Жечь побоялся, а вот понюхать – понюхал, не смог преодолеть любопытство. Абсолютно никакого запаха. Может, самую чуть – озоном.
Пора было ехать домой. К жене, черт ее забери совсем, возвращаться…
– …Возвращаться домой будем, – продолжал Петрович свой рассказ, неизвестно когда начатый и полностью прошедший мимо внимания Лаврентьева, —я покажу это место. Прямо как шел груженый, так и ушел с полотна! Тоннель в снегу пробил – метров тридцать с гаком, что тебе бульдозер «Коматцу». Но удержал машину, не завалил! – Петрович замолчал, поерзал, спросил: – А может, зря я это рассказываю? Болтаю, болтаю все, а вам не интересно?
– Да нет, рассказывай, – сказал Лаврентьев. – Вполне занятно. И время, опять же, скоротаем!
Но водитель уже раздумал продолжать повествование одной из многочисленных своих шоферских баек. Не нравился ему вид хозяина. И хоть причины дурного настроения Лаврентьева были ясны, и час ранний, утренний – выспаться толком не удалось, но стало Петровичу понятно, что незамысловатым трепом не развлечь пассажира.
Он взглянул зачем-то в окно – оно до половины запотело, хоть салон и проветривался, кашлянул, нерешительно спросил:
– А, может, зря мы все это затеяли? Народ согнали, тарахтелку эту мучим… Кончили бы по-тихому, да и прикопали в лесочке. А то и вовсе без вас можно было управиться: я да Мартын – легко бы сработали. Чисто бы сделали, вдумчиво. А, Сергей Михалыч?
Конечно, он по-своему заботился о деле. И о его, Лаврентьева, спокойствии и безопасности. Если б не было некоторых нюансов, которых Петрович не знал, да и знать не должен, так и сделали бы. Впрочем, не было бы этих нюансов – может, и вообще делать ничего не надо было. Так и продолжалась бы его двойная жизнь, к которой он привык за последние полгода, в которую втянулся.
– Як чему говорю! – продолжал разъяснять очевидные с его точки зрения вещи Петрович. – Все ж понятно: глубоко, солидно, надежно. На века, можно даже сказать! Ребятам лишний урок опять же! Но ведь если разобраться, то глубже – не всегда лучше. Здесь ведь главное – как и где! Я рощицу знаю – там с войны еще воронка на воронке, и осиной все поросло. Так милое дело – на дне прикопать. Когда снег сходит – воронки эти водой наполняются, и до-олго так стоят, чуть не до июля. Вот там бы сделать – и следа бы не осталось через неделю…
Неделю он прожил как в угаре: работу совсем не помнит, о Русалке может перечислить по пунктам и с точностью до часу.
На следующий же день сам – сам! – поехал в головную лабораторию, отдал конверт с непонятной одеждой Валентину. Ничего не пояснял, просто положил перед ним на стол, попросил разобраться. Валентин вытянул длинными своими пальцами краешек пленки, потер подушечками, хмыкнул. Спросил о срочности. Получил ответ: чем раньше – тем лучше. И чем меньше людей будет знать – тем еще лучше. Пожал плечами, обещал сделать. Убрал конверт в ящик стола.
Часа в четыре позвонил Мартынов, сказал просто: «Есть проблема». Русалка ничего из предложенного не ела, только часто пила воду. Дежурная смена из кожи вон лезла, пытаясь уговорить ее прервать голодовку, варили мясо, рыбы нажарили – безрезультатно.
Лаврентьев бессильно ругался, пытаясь объяснить бывшему майору, что не всегда вкусы одного совпадают со вкусами другого, даже хотел привести пример с людьми, категорически не принимающими животную пищу. Но мудреное слово по законам подлости начисто пропало из памяти, а терпеливый Мартынов молчал, то ли не понимая, что именно хозяин имеет в виду, то ли не желая подсказывать. Пришлось отправить человека на рынок набирать коллекцию овощей и фруктов – каждой твари по паре, от цветной капусты до маракуйи с черникой.
В пять часов, на два часа раньше обычного, приказал секретарю перенести вечерние встречи на утро и уехал из офиса. В шесть часов был в «Ручьях». На подходе к крыльцу вспомнил, наконец, забытое слово: «вегетарианство».
В доме он быстро разделся, бросил пальто с перчатками и шарфом на первый попавшийся стул. Прошел к кабинету, лишь на секунду остановившись возле монитора, передававшего контрастную картинку: белое тело женщины, сидевшей в углу черного дивана и листавшей книгу. Немного успокоился – на умирающую от голода Русалка не походила.
Книги она действительно листала, а не читала. Штук сорок разнокалиберных томов было разбросано по полу, сложено друг на друга. На вошедшего в комнату Лаврентьева девушка не обратила внимания – так, взглянула мельком и снова опустила голову в раскрытую на коленях книгу, продолжив перелистывание страниц. Пестрый Людмилин халат, скомканный, лежал тряпкой возле туалета. Стопка неразвернутого постельного белья выглядывала из-за спинки дивана.
Он немного постоял, прошел к столу, осмотрел расставленные по всей поверхности блюда. Ломтики розовой ветчины подсохли, на кружочках копченой колбасы выступили капельки влаги, отварное мясо, куски которого грудой были навалены в отдельную тарелку, потемнели с поверхности. Пощупал хлеб, яблоки, мандарины. Приподнял и снова брезгливо опустил на стол осклизлую шкурку банана. От жареной картошки еще пахло луком, но сама она безнадежно остыла, подернулась матовой жирной пленкой.
Лаврентьев вышел в коридор, подозвал к себе Голубенко, вдвоем вынесли из кабинета потерявшие привлекательность продукты. Оставили только два крупных яблока и пяток мандаринов. Русалка продолжала сосредоточенно шуршать бумагой.
«Давно она так?» – спросил Лаврентьев, оказавшись наедине с охранниками и кивнув на монитор.
«Читает? – уточнил вопрос Голубенко. – Я в восемь на смену заступил – уже сидела!»
«А с чего ты взял, что она читает? Скорее уж считает. Страницы, имею в виду!»
«Не-е! – поддержал товарища Капустин. – Мы внимательно смотрим! Она по первости медленно листала и по-другому: то вперед листает, то назад. Как будто слово или букву ищет. Книжек пять так переворошила, мы не мешали. А потом перестала назад заглядывать и, как набрала скорость, – так и сидит. А читаные книги назад специально не ставит, думаю, чтоб не перепутать».