В отличие от «Замка», в «Улитке…» два героя. Один, Кандид, землянин-биолог, после несчастного случая оказался в лесной деревне. (Заметим, кстати, что имя его начинается на К, как у героя Кафки.) Другой – Перец, работает в Управлении на Белых Скалах, штаб-квартире землян, явном аналоге Замка.
Стругацкие пошли дальше, чем Кафка, – они попытались описать внутренний мир Замка, в целом у них представляющийся не менее абсурдным, чем мир затерянных в лесу деревень. То, что Перец находится наверху, не особенно приближает его к разгадке происходящего. Даже то, что в конце он сам неожиданно становится Директором. Не думаю, кстати, что такой поворот темы вызвал бы особые возражения у Кафки. Думаю, что Стругацкие это прекрасно понимали.
Главные герои обеих сюжетных линий «Улитки…» пытаются нащупать в окружающем их абсурде некоторый смысловой стержень. Кандид в конце концов находит смысл в том, чтобы защищать ее туповатых жителей от того, что он называет жерновами прогресса.
«Плевать мне на то, что Колченог – это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камне жернова затормозили. (…)
На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало хором:
– Молчун! Эй, Молчун!
Колченог встрепенулся.
– Никак мертвяки! – сказал он, торопливо поднимаясь. – Давай, Молчун, давай, не сиди, посмотреть хочу.
Кандид встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине» («Улитка…», гл. 11).
Может быть Перец, оставшийся наверху, в «Замке» на Белых Скалах, не столь удачлив в своих поисках смысла, но он тоже его отчаянно ищет.
Этим они оба напоминают землемера К. из романа Кафки. Маленький смысл или огромный – но смысл К. необходим. Он заявляет в разговоре с деревенским старостой: «честолюбие мое не в том, чтобы ради меня вырастали и рушились огромные груды папок с моим делом, а в том, чтобы мне дали спокойно заниматься своей мелкой землемерной работой за маленьким чертежным столиком» («Замок», гл. 5, «У старосты»).
Любопытно отметить элементы сходства и различия в романе Кафки и в «Улитке…». Возьмем, например, роль женщин.
Сходство, несомненно, в том, что даже те, которые кажутся глуповатыми и недалекими, куда лучше понимают законы того странного мира, где оказался герой. Нава и Алевтина у Стругацких, Фрида, Ольга, Амалия, Пепи у Кафки…
«Пиво разливала молоденькая девушка по имени Фрида. Это была невзрачная маленькая блондинка, с печальными глазами и запавшими щеками, но К. был поражен ее взглядом, полным особого превосходства. Когда ее глаза остановились на К., ему показалось, что она этим взглядом уже разрешила многие вопросы, касающиеся его» («Замок», гл. 3, «Фрида»).
«– Пусенька, – сказала Алевтина. – Все это ты посмотришь. Все это я тебе покажу. Все это ты прочитаешь своими близоруконькими глазками. Но ты пойми: позавчера не было директивы, вчера не было директивы – если не считать пустякового приказика о поимке машинки, да и то устного… Как ты думаешь, сколько времени может стоять Управление без директив?» («Улитка…», гл. 10, в которой Перец становится директором).
Различие, однако, в том, что у Кафки женщины играют явно подчиненную роль по отношению к чиновникам из Замка, в то время как у Стругацких они куда более самостоятельны.
Внимательный читатель Стругацких помнит – в «Улитке…», помимо Управления, наличествует еще одна сила, в лесу – более могущественная, чем земляне из Управления. Сила, которую направляют таинственные (опять «таинственные») подруги, те, которые преобразовывают лес, которые командуют легионами невидимых Строителей, которым подчиняются биороботы-мертвяки. Подруги, которые могут убивать и воскрешать взглядом.
Заметим, что их Город тоже находится на холме и по своей недосягаемости (по своей функции) тоже напоминает Замок.
Вопрос – много ли от этого меняется? Не оказалась бы эта тайна, если взглянуть изнутри, не менее банальной, чем все остальные?
Может быть, для ответа стоит припомнить встречу Кандида в «Улитке…» с тремя женщинами-подругами-хозяйками – матерью его жены Навы и с двумя другими. Первая реакция подруг на появление Навы, которая бросается на шею матери, вполне издевательская. Оказывается, у подруги есть дочь – и значит, был муж, в то время как нормальные повелительницы леса превосходно размножаются безо всяких мужей.
«– Ай-яй-яй, – говорила беременная женщина, смеясь и качая головой. – И кто бы мог подумать? Могла бы ты подумать? – спросила она девушку. – И я нет. Милая моя, – сказала она Навиной матери, – и что же? Он здорово пыхтел? Или он просто ерзал и обливался потом?» («Улитка…», гл. 8).
Последующее их поведение – равнодушная жестокость, забота о «деле» преобразования Леса, собственническое чувство по отношению к Наве со стороны ее матери – нисколько не опровергает этой банальности.
Большая самостоятельность женщины у Стругацких – всего лишь отражение духа времени, свидетельство реализма обоих произведений. Написание фантастических произведений – честный способ приблизиться к непостижимой реальности.
Наиболее гротескные сцены в «Улитке…» и в «Замке» прямиком заимствованы из повседневной реальности, характерной для той страны и того времени, когда они сочинялись.
Убегая, напуганный до смерти, со склада с машинами (машины обсуждают, что хорошо бы избавиться от людей, которые только мешают), Перец случайно смешивается с толпой, бегущей кросс – для сотрудников Управления, разумеется, периодически устраиваются спортивные соревнования.
«Он влетел в толпу, и толпа расступилась перед ним, и перед его глазами мелькнул квадратный флажок в шахматную клетку, и раздались одобрительные возгласы, и кто-то знакомый побежал рядом, приговаривая: «Не останавливайтесь, не останавливайтесь…» Тогда он остановился, и его тотчас обступили и накинули на плечи атласный халат. Раскатистый радиоголос произнес: «Вторым пришел Перец из отдела Научной охраны, со временем семь минут двенадцать и три десятых секунды… Внимание, приближается третий!»» («Улитка…», гл. 9).
В «Замке» описывается праздник деревенской пожарной команды.
«Замок тоже принял участие, оттуда прислали в подарок новый насос. (…) Так вот, Сортини принимал участие в передаче насоса. (…) Но Сортини не обратил на нас внимания – не по личной прихоти, а как все чиновники, он выказывал полное безразличие к людям. (…) И только когда мы почтительно поклонились и отец стал извиняться за нас, он посмотрел на нас, взглянул на всех по очереди усталыми глазами; казалось, он вздыхает оттого, что мы подходим друг за другом, пока его взгляд не остановился на Амалии. (…) Тут он опешил, перескочил через рукоятку насоса, чтобы подойти поближе к Амалии, и мы, не разобрав, в чем дело, все, во главе с отцом, двинулись было ему навстречу, но он остановил нас, подняв руку, а потом махнул, чтобы мы уходили». («Замок», гл. 17, «Тайна Амалии».)
После встречи на празднике Сортини пишет Амалии развязно-грубое письмо. В письме он вызывает Амалию к себе в гостиницу. Амалия разрывает письмо на глазах у посыльного. Ее обвиняют в оскорблении посыльного из Замка, и от нее с семьей отворачивается вся деревня.
Если вернуться к линии Белых Скал (а также к сюжету «Замка») – и там и там присутствует стремление героя прорваться наверх, чтобы хоть в чем-то разобраться.
Землемер К. все время пытается попасть в Замок или хотя бы лично поговорить с чиновниками оттуда. Что ждет его в будущем – окончательное падение или взлет, – не вполне ясно. «У Ханса возникла убежденность, что хотя К. и пал так низко, что всех отпугивает, но в каком-то, правда, очень неясном, далеком будущем он всех превзойдет». («Замок», гл. 13).
Кандид пытается вернуться на Белые Скалы.
Перец на Белых Скалах пытается встретиться с Директором – и в конце, неожиданно для себя, сам становится им. Но что это ему приносит? Не говоря о власти, но хотя бы в области понимания?
В заключение сравнения «Улитки…» и «Замка» заметим, что при внимательном чтении мир «Замка» кажется куда более рациональным, чем при поверхностном, а «Улитки…» наоборот. Возможно, все действующие лица в «Замке» абсолютно рациональны в пределах (каждый – своего) узкого отсека, и ощущение абсурда создается столкновением этих – не понимающих друг друга – рациональностей. В то же время в «Улитке…» чувствуется присутствие некоей не обсуждаемой героями глубинной основы, которой они, даже в мыслях, боятся коснуться, а поверхностное ощущение рациональности создается стилем – оба героя, и Кандид, и Перец, так или иначе связаны с наукой, да и авторы писали научную фантастику в расчете на соответствующего читателя. Впрочем, «Замок» – произведение незаконченное…
Литература и жизнь. Вернемся от литературы к реальности – помимо старинных замков, потерявших свою функцию, у нас в стране, в нашей системе власти, есть свой собственный «замок» – Кремль[2].
И мы (во всяком случае, большинство из нас) пытаемся честно делать свое дело, вопреки завихряющемуся вокруг нас абсурду.
И мы – что греха таить – нередко думаем, что неплохо бы понять, что происходит «там», «наверху», мечтаем во всем (или хоть в чем-нибудь) разобраться, а кое-кто – и пробиться поближе к власти.
В общем, сейчас, наверное, самое время перейти к заключительной части эссе и сформулировать наконец явным образом ту нехитрую догадку, о которой уже упоминалось – тайну порождает граница, мембрана, интерфейс, а внутри может не быть никакой тайны.
К слову – о Кремле, как одном из воплощений кафкианского замка. Недавно заглянул в мемуары Черчилля и наткнулся на вполне кафкианскую, на мой взгляд, сцену. Несмотря на то, что действующими лицами являются Черчилль и Сталин, т. е. те, кто как будто находится на самом верху, сцена выглядит чудовищно банальной. Акцент, скорее, на слове «чудовищно».
«Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал: