– Почему уроды, значит? Я тебе объясню – почему. Ты не подумай, я не расист какой. У меня у самого в пальцах киберусилители, – словно в доказательство, Матвей побарабанил пальцами по стойке. – Вот скажи мне, Мишка, чего не хватает в этом баре?
Я с интересом оглянулся вокруг. Если честно, это было самое заурядное заведение: биллиардный стол, с потертым зеленым сукном; музыкальный автомат, с хитами прошлого столетия; бар, не страдающий изобилием выбора; зеркала, столики, стулья, невыспавшаяся официантка и побитый молью бармен. Обычный кабак.
– Стриптиза? – рискнул предположить я.
Матвей смерил меня тяжелым взглядом и полуутвердительно поинтересовался:
– Местный?
Я несколько напрягся, но кивнул.
– Понятно, – Матвей тяжело вздохнул и подлил мне еще водки. – Здесь не хватает дыма, Миха. Обычного сигаретного дыма. А ведь нигде не висят таблички «по smoking». А знаешь, почему? Потому, что сигареты сюда не возят – накладно. А табак здесь даже в оранжереях не приживается. Раньше, при наборе на работу на Рэйн, обязательным условием было отсутствие вредных привычек. А теперь даже пункт такой из контракта убрали. Вы даже толком не знаете, что такое выкурить сигарету после трудного дня, после хорошего секса. Да что там? Просто в свое удовольствие!
– Матвей, – осторожно перебил я, – ты, конечно, извини, но где связь? По-моему, как раз из-за курения и рождались уроды. Насколько я помню из университетского курса. А то, что показывали по местному ТВ, – это обычная пластика.
– Связь?! – Матвей удивленно посмотрел на меня, словно не понимая, как я не могу уловить такую простую истину. – Хорошо, будет тебе связь! Туда глянь!
Я проследил взглядом за вытянутым пальцем Матвея и увидел, что он бесцеремонно тычет им в сидящую в самом углу бара женщину средних лет. Блондинка, неброский макияж, стройная – видно, что за собой ухаживает, но, в целом, ничем не примечательная.
– Видишь?! Нет, ты видишь? – Матвей потряс меня за плечо, словно пытаясь убедиться, действительно ли я тоже вижу эту даму.
Я утвердительно кивнул – вижу, мол, но, для пущей верности, добавил:
– Вижу. И что с ней не так?
– Что не так? – мутные глаза Матвея буравили меня, словно пытаясь понять, не издеваюсь ли я. – Что не так? Разуй глаза, Миха! В ней все не так!
Я еще раз внимательно осмотрел женщину. Ничего не изменилось, все те же три первых эпитета – светлая, неброская, стройная. Однако Матвей, похоже, оседлал любимую тему. Слова лились из него бесконечным, как Дождь, потоком.
– Когда сюда прилетели первые колонисты, планировалось, что вся эта поганая планета будет подвергнута терраформации. Знаешь такое слово – «терраформация»? А, Миха? Терраформация? Перестройка этого вшивого места по образу и подобию земному. И что изменилось с тех пор?! А?!
Матвей придвинулся ко мне почти вплотную, щедро обдавая запахом свежего перегара. Я недоуменно пожал плечами.
Матвей отодвинулся и, глядя на меня с чувством превосходства, воздел палец кверху – вот, дескать!
– Я скажу тебе что! – он демонстративно втянул в себя воздух и выдохнул. – Атмосфера! И все! Здесь уже лет двести не предпринимали дальнейших попыток терраформации. Этот сучий Дождь как лил, так и льет, – и Матвей, словно с горя, плеснул в стакан водки чуть ли не на половину.
– А теперь еще раз посмотри на эту крашеную шлюху. Изменен хрусталик глаза – раз! Видишь, у нее не маска, а респиратор. Смотреть через Дождь она может, а вот дышать – пока нет, – Матвей злорадно ухмыльнулся и загнул второй палец. – Два – изменена структура волос. Заметь, зашла недавно, а голова уже сухая – вода скатывается моментально. Три – наверняка уши снабжены защитными перепонками. Слух, естественно, немного страдает, зато это гарантированно защищает от водных клещей. Последнее, конечно, догадка, но люди, которые делают себе подобные операции, обычно не останавливаются только на глазах и волосах. Вот с таких, как она, и начинались эти уроды, – он многозначительно мотнул головой в сторону монитора. – Идет война, Мишка. Планета против людей. Люди против планеты. Компания против людей… И вот из-за таких продажных тварей, как эта дура, мы эту войну проигрываем.
Я снова повернулся к блондинке. Действительно, все наблюдения Матвея строились не на пустом месте. Просто это было настолько привычно, что я даже не обратил внимания.
– Но ведь это же удобно, – я попытался встать на защиту незнакомки.
– Ага! Вот оно, ключевое слово – удобно! – Матвей удовлетворенно откинулся на стойку. – А знаешь кому? Компании! Гораздо дешевле оплатить сотруднику несколько несложных операций, которые превратят его в рыбу, чем перестраивать целую планету под потребности нормальных людей. Пойми, Мишка! Война проигрывается не тогда, когда Победитель топчет твои посевы и насилует твоих женщин! Все это чушь, мелочи! Посевы взойдут вновь, а женщины… ну… с них не убудет. – Матвей задумчиво покрутил стакан между ладонями. – Война проигрывается, когда Победитель учит тебя, как правильно выращивать урожай, а твои женщины не видят ничего зазорного в том, чтобы выйти замуж за иноземца. Война проигрывается, когда мы ассимилируемся. Вот твой шлем!? – Матвей сказал это как бы полувопросительно, словно лежащая напротив меня защитная маска могла принадлежать кому-то еще. Я улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку. – Твой шлем – это не уступка! Это броня, понимаешь? Ничего лишнего, никакого бахвальства – только жизненная необходимость. Ты выходишь на поле битвы и надеваешь латы. Ты готов встретить врага с оружием в руках! Ты – воин, Миха! А вот его шлем, – Матвей резко развернулся к сидящему рядом с ним парню и ткнул пальцем в лежащую перед тем, покрытую черным узором, выполненную в форме рыбьей головы и украшенную по последней моде местными водорослями, маску, – есть не что иное, как пустое украшение! Бу-та-фо-ри-я…
Напуганный парень подхватил маску и поспешил отсесть от стойки за свободный столик. Матвей вновь повернулся ко мне, хлебнул водки и скривился.
– Даже пойло это есть ничто иное, как продукт ассимиляции…
Я недоверчиво приподнял бровь и заглянул в свой стакан – водка как водка.
– Ты что? Всерьез веришь, что это «Столичная»? Очни-и-и-ись! – Матвей пощелкал пальцами перед моим лицом. – Нам мозги пудрят, а мы и рады! «Столичная», ага, как же. Здесь ее гонят. Из какой-нибудь зеленой бурды, растущей на заднем дворе этого клоповника. Да ты хоть представляешь, во сколько обойдется бутылка, – он многозначительно воздел кверху палец, – одна только бутылка «Столичной», доставленная межзвездным кораблем? Таким, как мы с тобой, такие деньги даже за год не заработать!
– Ста-а-а-лична-а-я! – протянул он как-то обиженно. Снова хлебнул из стакана, опять скривился и задумчиво уставился куда-то за барную стойку.
Я отставил свой стакан и поднялся.
– Матвей, я пойду, наверное. Пора мне.
Матвей неопределенно махнул рукой, даже не повернувшись, и вновь принялся катать стакан между ладонями. Я сунул маску под мышку, хлопнул Матвея по плечу и двинулся к выходу. На пороге я обернулся и, глядя в ссутулившуюся спину своего нечаянного собутыльника, крикнул:
– Спасибо за угощение!
Выйдя на крыльцо, я некоторое время стоял и смотрел, как с неба сплошным потоком падает стена воды. Затем протянул левую руку туда, где кончалась крыша и начинались плотные тугие струи, и раздвинул пальцы. Вода тут же забарабанила по натянувшимся перепонкам. Сплошная стена Дождя не пропускала взгляд, но я знал, чувствовал – падающие сверху капли ударяются в собравшиеся в перепонках лужицы и взлетают вверх маленькими прозрачными фонтанчиками. Оставалось еще минут двадцать до операции на правой руке. Времени как раз хватит, чтобы не спеша доплыть до клиники. Я подбросил в руке защитную маску, последний раз вгляделся в мутно-зеленое стекло и аккуратно пристроил ее на перилах. Хирург сказал, чтобы жабры быстрее прижились, они должны «дышать».
Я шагнул под Дождь. Маска смотрела мне вслед, как шлем поверженного рыцаря, – пустая и никому не нужная. Война окончена, порубанные латы побежденных остаются на поле боя. Возможно, где-то действительно есть планеты, на которых Дождь – явление временное. Но здесь, на Рэйне, верить в это трудно. Чертовски трудно…
2. Личности. Идеи. Мысли
Павел АмнуэльМиры
Не один ведь рай, над ним другой ведь
Рай? Террасами? Сужу по Татрам —
Рай не может не амфитеатром
Быть. (А занавес над кем-то спущен…)
Не ошиблась, Райнер, Бог – растущий
Баобаб? Не Золотой Людовик—
Не один ведь Бог? Над ним другой ведь
Бог?
Любая человеческая цивилизация в процессе развития переходит от простых умозаключений к сложным, от простого счета чисел на пальцах до осознания того, что могут существовать не три обезьяны, мешающие спать по ночам, а тысяча, причем всех их можно сосчитать и даже дать каждой имена, если, конечно, хватит терпения.
Миллион – слишком много для относительно примитивных человеческих обществ, но со временем математики вводят в обиход не только единицу с шестью нулями (если счет происходит в десятичной системе счисления – впрочем, свой миллион есть и в двоичной системе, и в тридцатиричной, и в любой другой), но и единицу с сотней нулей или даже миллионом, хотя в природе еще не обнаружены реальные объекты, число которых измерялось бы единицей с миллионом нулей.
А дальше – бесконечность, и о ней сегодня мы попробуем порассуждать с нашей ограниченной точки зрения.
Несколько десятилетий назад в советской научной литературе принято было утверждать, что Вселенная бесконечна в пространстве и времени. Студенты философских факультетов принимали это утверждение на веру точно так же, как студенты-богословы на веру принимали противоположное утверждение о том, что мир ограничен и был создан Богом в не таком уж от нас отдаленном прошлом. Бесконечность Вселенной представлялась многим (в том числе и космологам) неисчислимым скоплением галактик, звезд, планет, туманностей, электромагнитного и других видов излучений, а также разного другого космического мусора.