Мы с Катей пьем виски. Скоро нас ждет посадка и полсотни километров до Сан-Хосе. Пара часов, чтобы поговорить.
– Зачем тебе Силиконовая долина? – спрашивает она. Либо ее до сих пор поддерживает адреналин нашей встречи, либо в старости она стала спать еще меньше.
– Когда-то, давным-давно, именно с этого места начался мой путь. Где-то там, внизу, под нами, тогда был остров, на котором я провел много лет. Вначале готовился к своему путешествию… потом отдыхал после него. Сейчас мы с ним поссорились.
– Ты поссорился с островом?
– Ну да! Помнишь, как там, у Александра Сергеевича? Про чудо-остров?
– Нет, но я знаю, как там, у Стивенсона. – Она, улыбаясь, смотрит на меня. Я делаю глоток виски и улыбаюсь в ответ:
– У Пушкина мне нравится больше.
Ход ее мыслей внезапно меняется, и она с интересом спрашивает:
– А кто была та женщина, твоя мать в бочке? – и, темнея лицом: – Кто такая царевна Лебедь?
– Не волнуйся Катя, ни царевны Лебедь, ни Черномора – не было. В те годы и обезьяны еще не могли разговаривать. А уж внешний вид моих первых протеже был далек от стандартов самого захудалого зоопарка.
Она кивает, и ее глаза затуманиваются. Она пытается себе представить, как это было. Не годы, не десятки лет, а сотни тысяч лет назад.
Совершенно невозможно прожить столько и не оставить следа в человеческой культуре. Как бы я ни следил за этим – то один, то другой протеже проговаривался, имел несчастье бормотать во сне или был подслушан кем-то. Бывали и те, кто привечал, поощрял байки, которые содержали зерно правдивой истории. Были и такие, как Катя, мои любимые, которым я не мог отказать в правде о себе. По сути, обреченный на одиночество. А предчувствие беды трансформировало легенду о Чудо-Острове в легенду о Ноевом Ковчеге.
Я прилетал в огненной колеснице и пропадал в бочке возле Чудо-Острова. Из моего бедра рождались люди, и даже я сам был Адамом во множестве религий. А уж моя палка красуется, в том или ином виде, в руках всех верховных богов и великих царей. Что делать, если подражание всегда было и будет одним из обязательных атрибутов обучения человека. Вероятно, самой красивой и самой близкой мне интерпретацией была предпоследняя: набалдашник в виде головы пуделя. Мода стала весьма распространенной и опошлилась благодаря перу гениального писателя. А любое мое появление в Старом Свете всегда можно было проследить по реинкарнации темы Вечного Жида на подмостках театров и на книжных развалах. Я не спорил с этим никогда. Посмеивался, когда Боря заглядывал мне в глаза, пока я при нем читал «03», видимо, он ждал, что я подам ему какой-то знак – сардонически подниму бровь и искривлю губы в агасферовой усмешке.
Вот мы уже прошли контроль и едем по прекрасной дороге в Сан-Хосе. В открытые окна врывается ветер. Теплый и душистый, так похожий на греческий, но не такой пыльный. Одноэтажная Америка прячет свои белые домики среди прозрачных деревьев.
Моя любовь к этому месту сохранилась навсегда. С того самого момента, когда я покинул свою базу на острове и привез первых самок Человека Разумного на материк. Я до сих пор удивляюсь, что местная человеческая популяция не сохранилась. Погибли все цивилизации, которые выросли отсюда. И, видимо, только из-за меня здесь все повторяется снова и снова. Я помню, как тогда, в самом начале, я метался по всем материкам, отводил застенчивых самок за руки, подбрасывал их в пещеры… Чего только я ни делал, чтобы эти испуганные обезьяны основали человеческий род! Выхватывал самых проворных самцов и привозил сюда, где на каждого приходилось по несколько озабоченных самок. Иногда мне кажется, что обычаи некоторых американских общин произошли с тех времен. Измучился я крепко, но оно того стоило. В одиночку я бы никогда не смог описать этот мир. Этот постоянно меняющийся, уникальный мир. Ценный сам по себе своей жизнью, непохожей ни на что во Вселенной.
Я подъезжаю к центральному офису крупнейшего мирового электронного аукциона. Каждую секунду через него что-то продается и покупается. Каждую секунду, появляются цифровые изображения предметов стоимостью… да мне, в принципе, все равно, сколько они стоят, самое главное – они есть в цифре.
Когда Катя видит цветные буквы на клумбе, ее глаза расширяются. Выйдя из машины и взяв меня под руку, она долго смотрит на ажурную конструкцию из белых труб, затем снова подходит к автомобилю:
– Буду ждать тебя в отеле. Я хочу переодеться и принять ванну.
Ну и правильно. Сегодня меня здесь не ждет ничего, кроме долгих здравиц в мою честь и скучных инструкций людям, которые лучше моего знают, что им надо делать.
Я ставлю задачу. Я предупреждаю, что атаки на электронные базы данных происходят не только в виртуальном мире, но и в реальном. Обращаю внимание на то, что распределение данных по сети – это потеря контроля над этими данными. Что слишком много конфиденциальной информации может стать доступной благодаря самому принципу распределения. С другой стороны, обращаю внимание на то, что, выкупив самую большую аудиовидео коммуникационную систему сети, мы не в состоянии этим воспользоваться. Не сохраняем переговоры и видеоконференции. Люди, пред которыми я говорю, не забивают себе головы вопросами о том, зачем мне информация, которую давно хотят получить все спецслужбы мира. Они делают пометки и внимательно слушают. Я обращаю внимание на свой новый проект – виртуальные цифровые города будущего – и заочно представляю нового руководителя проекта. О нем, оказывается, уже знают, он хорошо зарекомендовал себя как опытный биржевой боец.
В перерыве я делаю знак своему самому старому протеже. Он подходит ко мне. «Если хочешь лететь – лети!» – говорю я ему. Он ничего не отвечает, но уголки его губ начинают дрожать и опускаться вниз, в странной горестной благодарности. Он столько раз смотрел на фотографии Земли. Вначале, еще мальчиком, он клеил панорамы, снятые с холма на модную «Лейку», потом мечтал стать летчиком-картографом. Я повстречал его именно тогда, когда он с помощью циркуля и карандаша, будучи десятилетним ребенком, нарисовал свою первую карту. Это он все свои деньги вложил в картографирование Земли, а потом и Луны. Это благодаря ему, совершенно бесплатно, каждый может посмотреть, как выглядит Земля с поверхности Луны. И с каждой секундой благодаря спутникам все точнее и точнее, все ближе и ближе. Он всегда был тем человеком, который, выходя из дома, поднимал голову вверх и, прищурившись, совершенно отчетливо представлял себе, как он выглядит в глазах летящей птицы. Он, который запустил уже десятки спутников на орбиту, наконец, получил разрешение полететь самому, на сорок лет позже, чем ему бы этого хотелось. Я беру его руку в свою и крепко сжимаю, не отпуская всю долгую минуту встречи наших глаз.
«Дела никому не надо передавать. Я на тебя еще рассчитываю». Он только кивает в ответ и отходит.
А вечером, как и в те времена, когда ковш Большой Медведицы больше напоминал ромб, меня ждет изголодавшаяся самка. Любопытная и практичная, в избытке наделенная именно теми качествами, которые я в нее заложил.
Я забираю Катю из отеля, и мы едем на побережье ужинать в рыбном ресторане и гулять по берегу. На месте моего первого купания на этом континенте. Несколько километров побережья издавна принадлежат мне, переходя по наследству от одного протеже к другому. Мои долгие прогулки уже давно проложили тропы. А палка раздробила немало камней на пляже.
Катя прекрасно выспалась, по ее лицу блуждает улыбка. А рука, которой она опирается на мою руку, стала невесомой.
– На сколько лет я помолодела, Володя? – спрашивает она. – Мне сегодня пришлось обновить свой гардероб. Включая некоторые аксессуары, размер которых, увы, в последние годы менялся только в сторону уменьшения.
– Прости, что я ввел тебя в расходы, – отшучиваюсь я. – Всякая женщина почувствует себя моложе рядом с мужчиной настолько старше ее.
Она сжимает моё предплечье и останавливается.
– Скажи, Володя, сколько тебе все-таки лет?
Сколько же, в самом деле, мне лет? Если считать время, проведенное в пути моей сущности, то, пожалуй, немногие камни, которые нас окружали, могли сравниться со мной по возрасту. Если как автомату, то имеет ли смысл считать возраст по времени чистки зубов и ботинок? Перекладывания книг на полках? Если как человеку… Как мужчине… вероятно, я уже становлюсь стариком. Совсем скоро я перестану интересоваться и самой жизнью – навсегда растворюсь среди программ глобальной сети.
Только жизнь может изучать мир. В моих миллионнолетних скитаниях в космосе просто бессмысленно было оставаться на планетах, пускай и безумно интересных, на которых не зародилась жизнь. Когда я прилетел на Землю, случился катаклизм космического масштаба, и царство ящеров стало исчезать с лица Земли. И это было первой моей большой потерей.
Сделав из людей своих помощников, просто прилетев сюда, насколько я изменил здешний мир? Каждую минуту я содрогаюсь от страха не успеть сохранить жизнь на Земле. И если так случится – я буду главным виновником ее гибели.
– Но при этом ты – единственный шанс на ее спасение, – говорит Катя, и я ей верю. Хотя глупо верить влюбленной в тебя женщине.
Мы сидим на берегу океана, на давно облюбованном мною плоском камне. Место, куда по привычке устремляется моя палка, давно превратилось в чашу, и во время дождя в ней собирается вода. Палка подпрыгивает в моих руках, ударяясь о дно чаши.
Я оглядываюсь на века и тысячелетия, вспоминаю красоту первозданных степей и лесов, величественную красоту молодых гор, и вижу, как из-за меня, из-за моего выбора в качестве помощников животных, в большинстве своем без единой капли собственного достоинства (да и какое достоинство может быть у животных?), гибнет жизнь, породившая тот разум, который я уничтожил своим прилетом. Я надеюсь, что жизнь цифры станет возможной еще до того, как исчезнет жизнь материи. Что я увижу тот момент, когда Сеть посмотрит на еще живую Землю.
Я молчу, потому что первое, что необходимо сделать для спасения жизни на Земле, – это уничтожить людей на ней. И сейчас я скажу ей об этом. И она только кивнет головой, осознавая, откуда появилась библейская легенда о том, что лишь несколько колен рода людского останутся жить на планете.